Амос был одним из самых симпатичных самцов, которых мне довелось знать. За исключением, может быть, того случая, когда он умудрился засунуть в рот два яблока целиком, и тогда я лишний раз напомнил себе, что шимпанзе способны на нечеловеческие вещи. У Амоса были большие глаза на дружелюбной симметричной морде, густая блестящая черная шерсть и хорошо развитые мускулы на руках и ногах. Он никогда не был излишне агрессивным, как случается с некоторыми самцами; просто в лучшие свои времена он был в высшей степени уверен в себе. Его обожали. Некоторые из нас плакали, когда он умер, а его сородичи несколько дней хранили испуганное молчание. У них даже пропал аппетит.
В то время мы не знали, отчего он умер, но вскрытие показало, что помимо невероятно увеличенной печени, занимавшей большую часть брюшной полости, у Амоса было несколько выраженных раковых образований. За последний год он потерял 15 % своего веса. Его состояние, должно быть, постепенно ухудшалось в течение нескольких лет, но он вел себя нормально до самого конца, пока тело попросту не отказалось ему служить. Амос, должно быть, уже несколько месяцев чувствовал себя ужасно, но любое проявление слабости означало бы для него потерю статуса. Судя по всему, шимпанзе это понимают. Однажды ученым довелось наблюдать в дикой природе, как один охромевший самец несколько недель держался отдельно от остальных, стараясь залечить свои раны; время от времени, однако, он показывался в стае и устраивал перед всеми желающими убедительную демонстрацию силы и энергии — а затем вновь исчезал. Таким образом, никто в стае ни о чем не догадывался.
Амос ничем не выдавал своего состояния до кануна своей смерти. В тот день мы обнаружили его сидящим на джутовом мешке в одной из ночных клеток, в то время как остальные шимпанзе резвились на открытом воздухе; он, как загнанный, глотал воздух с частотой 60 вздохов в минуту, по морде его катился пот. Амос отказался выходить из клетки, поэтому мы изолировали его от сородичей вплоть до осмотра ветеринара. Остальные шимпанзе, однако, то и дело заглядывали внутрь, чтобы проведать его, и мы оставили дверь, за которой сидел Амос, приоткрытой, чтобы не прерывать контакт. Амос уселся прямо за приоткрытой дверью, а одна из самок по имени Дейзи осторожно взяла его голову и стала почесывать чувствительные места за ушами. Затем она принялась таскать ему целыми охапками мягкую древесную стружку, из которой шимпанзе обожают строить гнезда. Они аккуратно раскладывают ее вокруг себя и спят на ней. После того как Дейзи принесла свой дар, мы видели, как еще один самец сделал то же самое. Поскольку Амос сидел спиной к стене и стружкой почти не занимался, Дейзи несколько раз залезала поглубже и сама напихивала стружки между его спиной и стенкой.
Это замечательный случай! Похоже, Дейзи понимала, что Амос чувствует себя нехорошо и что ему удобнее было бы опираться спиной на что-нибудь мягкое, — точно так же мы поправляем подушки в постели больного. Вероятно, Дейзи представила, как сама чувствовала бы себя в подобной ситуации, со стружкой и без, и экстраполировала свои ощущения на Амоса. Вообще, Дейзи была известна у нас как «маньячка по части стружки» (вместо того чтобы делиться стружкой, она обычно заграбастывала себе всю кучу). Я убежден, что человекообразные обезьяны воспринимают и учитывают состояние окружающих, особенно когда речь идет о друзьях в беде. Правда, когда такие способности проверяют в лаборатории, этот тезис подтверждается не всегда. Однако следует учесть, что в подобных исследованиях приматов, как правило, просят отреагировать на поведение людей в какой-то искусственной ситуации. Я уже упоминал об антропоцентризме нашей науки. В таких же опытах с участием приматов шимпанзе справляются с заданием значительно лучше, а в дикой природе их всегда заботит, о чем думают их сородичи. Поэтому не стоит удивляться поведению Дейзи, она, судя по всему, поняла состояние Амоса.
На следующий день Амоса усыпили. У него не было никаких шансов на выживание, впереди его ждала только боль. Этот инцидент проиллюстрировал две противоположные особенности общественной жизни приматов. С одной стороны, приматы живут в жестоком мире, где самец вынужден как можно дольше скрывать свое физическое недомогание и «сохранять лицо» перед сородичами. Но, с другой стороны, все они — часть тесного сообщества, в котором всегда можно рассчитывать на сочувствие и помощь ближних, в том числе и неродственников. Подобную неоднозначность, даже двойственность, трудно понять до конца. Популяризаторы науки, как правило, предпочитают упрощать ситуацию и описывать жизнь шимпанзе либо в гоббсовском ключе[19*], как мерзкую и грубую, либо идеализируя их дружелюбие. На самом же деле жизнь шимпанзе — не то и не другое, это всегда и то и другое вместе. Меня нередко спрашивают, как можно приписывать шимпанзе способность к эмпатии, если известно, что иногда они убивают сородичей. Я отвечаю вопросом на вопрос: не следует ли нам из тех же соображений отказаться от человеческой эмпатии?
Эта двойственность имеет принципиальное значение. Мораль была бы излишней, если бы мы все как один были добродетельными. Совершенно не о чем было бы беспокоиться, если бы люди только и делали, что сочувствовали друг другу и никогда не крали, не вонзали друг другу нож в спину, не домогались чужих жен! Очевидно, мы не всегда ведем себя должным образом, и именно этим объясняется наша нужда в моральных правилах. С другой стороны, можно придумать множество правил, предписывающих уважение и заботу о ближнем, но все не стоили бы ломаного гроша, если бы человек изначально не был предрасположен к этому. Эти правила были бы подобны семенам, брошенным на стекло: у них не было бы ни единого шанса прорасти. Именно способность быть как хорошими, так и дурными позволяет нам отличать добро от зла.
Помощь Амосу со стороны Дейзи формально оценивается как «альтруизм», по определению представляющий собой поведение, за которое вам приходится чем-то расплачиваться (к примеру, риском или дополнительными затратами энергии), но которое приносит пользу кому-то другому. Однако биологические споры об альтруизме чаще всего почти не затрагивают вопрос о мотивации; речь в них, как правило, идет только о том, как подобное поведение действует на других и почему эволюция создала такие схемы поведения. Начались эти дебаты более 150 лет назад, но в последние десятилетия они вновь вышли на первый план.
С точки зрения гена
«Прежде чем помогать другим, закрепите свою собственную кислородную маску», — предупреждают нас в начале каждого перелета. Альтруизм требует, чтобы в первую очередь мы позаботились о себе, но именно этого, как ни печально, не сделал один из главных теоретиков в этом вопросе. Эту историю описал Орен Харман[20*] в захватывающей книге «Цена альтруизма: Джордж Прайс и поиски истоков доброты» (The Price of Altruism: George Price and the Search for the Origins of Kindness).
Джордж Прайс — эксцентричный американский химик, который в 1967 г. переехал в Лондон и стал специалистом по популяционной генетике, пытаясь разрешить загадку альтруизма при помощи блестящих математических формул. Однако у него далеко не все получалось с решением собственных проблем. В прежней жизни он проявлял мало внимания к другим (оставил жену с дочерьми и был для своей стареющей матери плохим сыном), а теперь маятник качнулся в противоположную сторону. Из ярого скептика и атеиста он превратился в набожного христианина, посвятившего свою жизнь городским бродягам. Он отказался от всякого имущества и перестал следить за собой. К 50 годам он превратился в жилистого костлявого старика с гнилыми зубами и дребезжащим голосом. В 1975 г. Прайс покончил с собой при помощи ножниц.
Следуя давней традиции, Прайс обожал стравливать альтруизм и эгоизм. Чем острее контраст, тем глубже загадка происхождения альтруизма. Конечно, подобных загадок вокруг хватает. Защищая улей, пчелы умирают вскоре после того, как ужалят вторгнувшегося чужака. Шимпанзе спасают друг друга от нападения леопарда. Белки, завидев опасность, подают соплеменникам предостерегающий сигнал. Слоны пытаются поднять упавшего сородича. Но почему животные вообще делают что-то для других? Разве это не противоречит законам природы?
Слоновий альтруизм на равнинах Кении. С помощью своих бивней Грейс (справа) подняла упавшую трехтонную Элеанор на ноги, а затем попыталась помочь ей двинуться вперед, подталкивая сзади. Но Элеанор снова упала и через некоторое время умерла, а Грейс еще долго плакала над ней, и ее височные железы активно выделяли секрет — а у слонов это говорит о глубоком страдании. Эти слонихи были предводительницами разных стад, поэтому вряд ли состояли в кровном родстве.
Ученые продолжали упорно работать и спорить между собой, дело доходило даже до перепалок, — а в центре всех дебатов была одна теоретическая проблема, которая неспециалистам представляется эзотерической, но на которой строятся все недавние успехи поведенческой биологии и эволюционной психологии. Помимо драматического сюжета о жизни и смерти Прайса хватает и других судьбоносных событий и встреч, как, например, исполненный величайшей иронии визит знаменитого британского биолога-эволюциониста Джона Мейнарда Смита к еще более знаменитому Дж. Холдейну, лежащему на смертном одре. Смит принес ему книгу. И в ней утверждалось, что птицы, чтобы не допустить перенаселенности, сокращают свое размножение. Биолог классифицировал бы подобные действия как альтруизм, поскольку птицы позволяют размножаться другим, жертвуя при этом продолжением собственного рода. В последующие годы, однако, эта идея не раз становилась мишенью для насмешек, ведь большинство не готово было поверить, что животные способны ставить общественное благо выше личного. Холдейн сразу же увидел главную проблему и с озорной улыбкой сказал гостям: «Вот здорово, только представьте: сидят тетерки, а самцы с важным видом расхаживают вокруг. Время от времени какая-нибудь самочка выходит к ним, и кто-нибудь из самцов с ней спаривается. Тогда на специальной палочке делается очередная зарубка. И вот, когда на палочке уже накопилось 12 зарубок, а к ним выпорхнула следующая самка, они говорят ей: „Ну всё, леди, хорошенького понемножку!“».
