выражать разные точки зрения. Но вполне возможно, что именно деньги обеспечивают само существование плюрализма.
Альтернатива деньгам — насилие. Либо на горизонтальном уровне — между людьми и общинами в борьбе за ограниченное количество материальных благ, либо на уровне вертикальном — насилие государственное, концлагеря, ГУЛАГ в более или менее свирепой форме. Потому что деньги — это свобода, и, может быть, это самое емкое их определение. (Я далеко не первый додумался до такой формулировки — смотрите, например, «Записки из Мертвого дома» Федора Михайловича Достоевского.) Погодите-ка, скажете тут вы, а как же Евангелие от Матвея? Разве не сказано там, что любовь к деньгам — корень всего мирового зла? Сказано, и во многих отношениях справедливо. Самое лучшее лекарство в неправильных дозах может стать страшным ядом. Но обратите внимание: не просто «деньги — корень всего мирового зла», а именно «любовь к деньгам» — этот самый зловредный корень. Опять же не надо путать любовь с уважением. Христос, кстати, выгонял менял из храма, а не из жизни, и вообще, в отличие от большевиков, он понимал неизбежность и даже необходимость товарно-денежных отношений и трансферов — в этом мире, не в ином, разумеется. Нельзя только смешивать — святое и низменное, вечное и временное, душу и деньги, путать храм с обменным пунктом валюты. Как и почти все в этом мире, деньги сами по себе не нравственны и не безнравственны. Все зависит от человека — какое применение он найдет им, какие стороны его души в них отразятся.
Это выражение восходит к первому веку нашей эры, временам правления римского императора Веспасиана, который в поиске новых источников доходов придумал обложить налогом общественные туалеты. А когда его сын Тит возразил, что, дескать, не подобает императорам таким нечистым образом деньги зарабатывать, Веспасиан якобы как раз и произнес знаменитый афоризм: «Pecunia non olet», ничем таким, дескать, эти деньги не пахнут, в чем твоя проблема? (Есть другая версия, согласно которой он ввел налог на сбор мочи, использовавшейся для производства аммиака.) Веспасиан недаром был сыном сборщика налогов, — придя к власти в результате переворота, он навел порядок в армии и в финансах, восстановил мир на границах империи. Император вдобавок был известен своим остроумием и доброжелательностью, мог проявить великодушие и щедрость по отношению к обнищавшим сенаторам и конникам, помогал городам и поселкам, опустошенным природными катаклизмами. Он был особенно щедр к писателям, только философов почему-то ненавидел, одного даже казнил. Построил Храм мира, новые общественные бани и даже знаменитый Колизей. И все же ассоциируют его именно с общественными туалетами — настолько, что в современных романских языках писсуары иногда называют производным от его имени (например, vespasienne по-французски). Ну и вспоминают еще как автора того самого изречения про деньги, которые не пахнут.
Кто только не повторял эту мысль потом, но все перепевы уступали оригиналу по выразительности и точности метафоры. Например, Сталин говорил, что большевики не смогут построить социализма «в белых перчатках», имея в виду, что придется пополнять бюджет за счет продажи водки и фактического спаивания населения. Любопытно, что изречение о непахнущих деньгах любят повторять люди, придерживающиеся совершенно противоположных взглядов. Как циники, утверждающие принцип «цель оправдывает средства», так и критики, такой подход объявляющие аморальным. Но это что касается методов. А как насчет самой цели? Насколько нравственно и морально ставить перед собой такую цель — разбогатеть? И потом, чисто логически: если уж решил такой цели добиваться, то уж тут не до цирлих-манирлих. И с этим, наверно, согласятся сторонники обеих точек зрения. Первые имеют в виду: «даже из дерьма можно и нужно делать деньги, мы такие крутые и этим гордимся, а вы, брезгливые кисейные барышни, так и сидите в своей бедности и убогости, чистоплюи». Вторые: «эти типы, решившие непременно разбогатеть, ни перед чем не остановятся, ничем не побрезгуют, их деньги, может, и не пахнут, зато попахивает от них самих». Почти ту же мысль в абсурдно-карикатурной форме выражает современный анекдот. Новый русский, прослышав, что за душу дьявол предлагает неслыханные богатства, говорит: «Никак не пойму: в чем тут подвох, в чем засада?» Действительно, в чем? За что-то эфемерное, существование которого не только не доказано, но и вообще вызывает большие сомнения, предлагаются чисто конкретно — реальные деньги. Наверно, кидалово!
Группа студентов юрфака Высшей школы экономики несколько лет назад написала замечательную курсовую работу под названием: «Юридический и институционально-экономический анализ продажи души дьяволу». Студенты, Анна Бергер, Александра Соболева, Константин Левин и Кирилл Липай, констатировали, что анализируемый контракт имеет смешанный характер: имеют место и наем, и продажа. И пришли к определенным выводам в его оценке — с юридической точки зрения.
Но прежде чем дать им слово для заключения, я хотел бы обратить внимание на другие — финансовые и экономические — аспекты контракта. Он явно подходит под ситуацию, которую экономисты называют смешным словом «монопсония». То есть один-единственный покупатель приходится на многих продавцов, которые в данном случае ничего не знают о существовании друг друга. Эта самая «монопсония» бывает «недискриминирующей», но это не тот случай. Дискриминирует, и еще как. В полном соответствии с классическим определением монопсонии покупатель получает максимально возможную прибыль и несет минимально возможные издержки. Неравенство обмена вроде бы очевидно — с одной стороны, богатства, ограниченные жестким и, в общем-то, совсем небольшим сроком (сколько там человеку осталось? Лет тридцать — сорок, ну даже пусть шестьдесят). С другой — нечто неосязаемое, но зато вечное, вообще не подверженное амортизации. Если предположить, что пользование душой, при всей ее эфемерности, имеет все же монетарное выражение, пусть даже сколь угодно малое, то все равно, учитывая продолжительность срока пользования, получается, что ее стоимость бесконечно больше любого конечного числа. Вот на сколько денег кидает Сатана продающего душу — на бесконечное количество. Правда, найдется какой-нибудь адвокат дьявола, который напомнит, что в экономике существуют понятие бессрочной аренды и формула, позволяющая определить вполне конечную ее цену. Ее связывают с временной функцией денег, с тем обстоятельством, что человек всегда предпочитает пользу сегодняшнего дня даже и большей пользе дня послезавтрашнего («Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»). За горизонтом перспектива теряется, представление о будущей полезности быстро уменьшается и даже стремится к нулю. Но бессрочное и вечное — не одно и то же. И потом — подчиняется ли преисподняя законам убывающей полезности и доходности? А черт его знает! Есть одно, самое дьявольское возражение: на то она и свобода выбора, на то он и рынок,
