Бенджамина Вальца Французской академии наук. По ее мнению, успехи Пикеринга вызвали зависть Чандлера.
В майском выпуске Nachrichten 1894 года был опубликован официальный ответ Пикеринга. Он признавал, что указанные Чандлером 15 переменных звезд действительно описаны в «Анналах» ошибочно, но это отдельные и понятные ошибки. Что же касается претензий более общего характера со стороны Чандлера, то, по его мнению, они были «сродни утверждению, что врач, у которого не выжило 20 % холерных больных, никуда не годится как обычный терапевт».
Газеты, однако, все лето продолжали освещать «войну астрономов». Президент Гарварда Чарльз Элиот стойко защищал обсерваторию. Он предостерегал Пикеринга 31 июля: «Как я уже говорил вам, лучший способ ответа на эту, да и на всякую другую, критику – публикация новых хороших исследований, и я не сомневаюсь, что вы на это настроены. Больше всего я опасаюсь, как бы эта история не нарушила ваш душевный покой и не помешала научной деятельности. Поначалу это отчасти имело место; но я надеюсь, что это временный эффект, который уже ослабевает. Если же нет, умоляю вспомнить, что я говорил вам при нашем последнем разговоре – вам нужен хороший отпуск».
Предписанный Пикерингу отпуск в Уайт-Маунтинс в Нью-Гэмпшире в определенной мере восстановил его душевное равновесие. Осенью он почувствовал себя еще лучше, получив новый фотометрический каталог из Потсдамской обсерватории. Его данные чуть ли не идеально согласовывались со множеством измерений звездных величин, проведенных в Гарварде.
Уильям Пикеринг, неохотно оставив свой дом и полномочия в Арекипе, вернулся из Перу через Чили, где 16 апреля 1893 года наблюдал полное солнечное затмение. Как только он вновь обосновался в Кеймбридже, его снова стали одолевать мысли о Марсе. Благоприятное орбитальное положение, ожидавшееся в октябре 1894 года, давало Уильяму возможность пополнить наблюдения 1892 года, перед которой было невозможно устоять. Тогда ему повезло – он оказался южнее экватора, в идеальном для наблюдения месте. В этот раз самый лучший обзор был на юго-западе Америки. К счастью для Уильяма, он получил помощь в организации поездки в Аризону от Персиваля Лоуэлла. Богатый Лоуэлл не так давно проникся страстью к изучению планет, и ему требовалось руководство профессионала для первого серьезного проекта в этой области. Представитель бостонского истеблишмента и выпускник Гарварда, Лоуэлл знал братьев Пикеринг по Аппалачскому клубу альпинистов.
Эдвард Пикеринг предоставил Уильяму годовой неоплачиваемый отпуск для участия в «Аризонской астрономической экспедиции» Лоуэлла. Кроме того, он сдал Лоуэллу в аренду на год 12-дюймовый кларковский телескоп вместе с монтировкой за $175 (что составляло 5 % от стоимости прибора). Лоуэлл и Уильям успешно договорились с другим изготовителем телескопов, Джоном Браширом из Питтсбурга, об аренде еще одного, более мощного, 18-дюймового рефрактора. Восторженный Уильям написал 14 июля из Флагстаффа Эдварду, что видимость в Аризоне не хуже, чем в Арекипе.
В Арекипе тем временем Бейли пытался оценить риски для обсерватории, возникшие с первыми выстрелами гражданской войны в Перу. Страна все еще восстанавливалась, выплачивала внешний долг и улаживала внутренние неурядицы после нескольких лет участия в войне против Чили на стороне Боливии. Еще в июле 1893 года Бейли полушутя предлагал в случае необходимости «вынуть линзы и сделать из трубы телескопа пушку». Через два месяца, всерьез проведя учет доступных ему средств обороны («два или три револьвера»), он заключил, что самым благоразумным решением в случае вооруженного нападения будет сдаться и «ждать возмещения убытков от правительства». Из предосторожности он запасся продовольствием и навесил на окна и двери толстые деревянные ставни. Они еще не были доделаны, когда в Арекипе начались беспорядки и стрельба, и правительство ввело в город войска. После смерти президента Ремихио Моралеса Бермудеса в Лиме в апреле 1894 года развернувшиеся сражения помешали занять эту должность его заместителю. Бейли отгородил обсерваторию от дороги саманной стеной, а затем добавил еще одну стену с севера, обращенную в сторону деревни, теперь занятой мятежниками. Под контролем повстанцев оказалась и территория вокруг старого пункта наблюдений на Маунт-Гарвард.
На весенних выборах бывший президент Андрес Авелино Касерес снова пришел к власти и вступил в полномочия летом, но политическая ситуация оставалась нестабильной. Обсерватория продолжала работу в меру своих сил. В начале сентября сотрудник Джордж Уотербери пошел, как было заведено – раз в десять дней, проверить результаты метеоизмерений на горе Мисти. Когда он поднялся на вершину, на высоту 5800 м, то обнаружил, что метеостанцию разгромили, а несколько приборов украли.
«Дорогой дядя Дэн, – писала Антония Мори Дэниелу Дрейперу, метеорологу Центрального парка, 2 сентября 1894 года из Норт-Сиднея, городка в Новой Шотландии, – я отлично провела последние три недели и хорошо отдохнула. Впрочем, мне все еще лень строить планы на зиму. Через две недели мне надо быть в Кеймбридже, чтобы закончить кое-какие мелочи. Потом заботу о публикации труда возьмет на себя миссис Флеминг, так что я буду свободна. Подумываю о том, чтобы поехать вместе с Карлоттой [своей сестрой] на учебу в Корнеллский университет, но, возможно, буду учиться одна в Бостоне, где есть замечательные библиотеки».
Она не уложилась в оговоренный срок завершения своей работы в обсерватории (1 декабря 1893 года), но сейчас чувствовала, что скоро ее закончит. К несчастью, справиться с оставшимися «мелочами» оказалось сложно, особенно после возобновления преподавательской деятельности в осеннем семестре. Ее отец, преподобный Миттон Мори (отсутствие у него постоянного почтового адреса, несомненно, усугубляло напряжение дочери), высказал свое беспокойство Пикерингу 12 ноября. «Прошу вас постараться оказать всяческое содействие мисс Мори в завершении ее работы, – писал он. – Для нее чрезвычайно важно уйти. Она стала такой нервной, что часто просыпается еще затемно и не может снова уснуть». На фоне усиления нервозности в период с сентября по ноябрь мисс Мори решила съездить зимой в Европу. «Она отплывает вместе с братом 5 декабря, – напирал преподобный Мори. – Поэтому, как вы видите, необходимо все завершить. Что касается орионовых линий, пожалуйста, возьмите этот труд на себя, чтобы освободить ее. Хотя бы в этом облегчите бремя ее ответственности. Не знаю, могут ли что-то еще сделать другие, но если могут, пожалуйста, поспособствуйте этому».
Под орионовыми линиями, о которых пастор, должно быть, знал со слов дочери, подразумевались особенно выделяющиеся спектральные линии ряда звезд в созвездии Ориона, мифического охотника. Орионовы линии отличались от 20 известных водородных линий, не походили на линии кальция, и их невозможно было спутать с сотнями линий, характерных для спектра Солнца. В общем, оставалось неясным, какое вещество или состояние отражали орионовы линии, но они играли важную роль в первых пяти категориях звездных спектров по классификации мисс Мори.
«Конечно, весьма желательно довести работу до конца, – продолжал преподобный Мори, – но не ценой вреда для здоровья». В постскриптуме он просил Пикеринга дать мисс Мори рекомендательное письмо для европейских астрономов. Пикеринг просьбу выполнил.
«Премного благодарю за рекомендательное письмо, – писал в очередной раз преподобный Мори 1 декабря. – Оно очень кстати… Спасибо также за ваши старания облегчить работу над этими загадочными орионовыми линиями. Я надеюсь, теперь дела находятся в таком состоянии, которое не будет смущать душевный покой Астронома, как мы ее зовем».
Поездка откладывалась, и следующие несколько недель мисс Мори продолжала работать в обсерватории. В какой-то момент ее уязвило сделанное директором замечание, и преподобный Мори счел необходимым напомнить Пикерингу 19 декабря, что его дочь «леди и обладает соответствующими чувствами и правами».
Пытаясь оправдаться за вмешательство отца, 21 декабря мисс Мори сама послала Пикерингу эмоциональную записку: «Дело в том, что мой отец был встревожен, так как я часто приходила домой усталая, взвинченная, порой жаловалась на работу, как это бывает у людей. Я действительно часто говорила, что ваша критика в самом начале пошатнула мою веру в способность к точной работе и вселила в меня неуверенность. Хотя мне уже не раз случалось обижаться на ваши слова, я всегда видела единственную проблему в своей безалаберности от природы, неспособности понять, что вам нужно, а вы, не изучив в подробностях все детали, не понимали, что те законы природы, которые я искала, не так просто вписать в неподатливую систему».
Последнее письмо она набросала в поезде до Нью-Йорка 8 января. «Мне очень жаль, что я не повидалась с вами на прощание, – писала мисс Мори. Последняя неделя выдалась суматошной. Ее пароход отплывал на следующий день. – Тем более мне жаль, так как я хотела сказать вам, что ценю вашу постоянную доброту ко мне и полностью понимаю многое, чего не всегда могла [понять] в прошлые времена. Я бы вела себя
