не хватало денег и рабочих рук. К 1944 году число сотрудников обсерватории, полностью загруженных работой для фронта, выросло с 25 до 32. Тем временем филиалу в Блумфонтейне по-прежнему везло с погодой, и фотопластинок набралось столько, что их было уже негде держать. Шепли мечтал увидеть плоды двухлетней работы в Южном полушарии. Рассудив, что из Англии в Африку почта и товары доставляются довольно стабильно, а плата за страховку международных перевозок резко упала, он попросил доктора Параскевопулоса отослать часть снимков в США. Около 1500 фотографий (десятая доля от накопленных) была отправлена вместе с другими грузами на борту корабля Robin Goodfellow из Кейптауна в Нью-Йорк, но 25 июля 1944 года в Южной Атлантике корабль был торпедирован и затонул. Никто из экипажа не спасся.
После войны все представлялось в ином свете – особенно после того, как обычные преступления, свойственные всякому вооруженному конфликту, померкли на фоне уничтожения нескольких сотен тысяч людей оружием нового класса. Стали говорить, что наука «познала грех».
Даже глядя в будущее и надеясь на возрождение обсерватории, Шепли содрогался при воспоминании о том, что повидал. «Стоит ли нам проектировать большие новые здания в городах в эру атомных бомб? – спрашивал он в своем отчете Конанту за 1946 год. – Быть может, сотрудникам обсерватории с их опытом и специальными знаниями стоит принять участие в создании международных научных институтов в рамках вклада в международное психическое оздоровление? Быть может, нашим специалистам по баллистике, ракетам, оптике стоит отойти от применения науки в военных целях? Быть может, стоит придумать план, как спрятать наши лучшие снимки, записи и публикации таким образом, чтобы их можно было найти и использовать через века, когда разумные существа будут не такими социально безответственными?»
Подобные замечания вкупе с либеральной политикой директора и его помощью иностранным ученым-эмигрантам навлекли подозрения со стороны Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. В ноябре 1946 года Комиссия вызвала Шепли на закрытые слушания в Вашингтоне, но в итоге он не понес никакого наказания. Позже, когда сенатор Джозеф Маккарти обвинил его в связях с коммунистическими организациями, Шепли ответил, что сенатор «соврал шесть раз в четырех предложениях и это, похоже, национальный рекорд лживости».
Если астрономам война показала их значение для национальной обороны, то власти увидели смысл в поддержке определенных областей фундаментальных исследований в астрономии. Так, стало известно, что Солнце влияет на тот слой атмосферы Земли, который принципиально важен для радиосвязи. Высокогорная станция для мониторинга поведения Солнца, открытая Гарвардской обсерваторией в 1941 году под Клаймаксом, штат Колорадо, попала под крыло Управления морских исследований. Во время войны, когда крупномасштабные военные операции зависели от радиосвязи, атаки подстраивались под график солнечной активности. Знания в новооткрытой сфере солнечно-земных связей принесли прямую выгоду послевоенному коммерческому мореходству и авиации. Осуществлявшийся под Клаймаксом в мирное время гарвардский проект по фотосъемке метеоров принес важную информацию об атмосферном давлении, плотности и сопротивлении воздуха.
Однако государственные ведомства не видели пользу в исследовании переменных звезд или строения Млечного Пути и его места среди прочих галактик. Поэтому Шепли столкнулся с трудностями при возрождении своей области научных интересов. Он отчаянно нуждался в новых расчетчицах, но зарплаты на этой работе, и без того низкие, после войны казались еще ниже – из-за инфляции цены выросли, а в новых промышленных отраслях платили больше. Понимая необходимость поддержки фундаментальных исследований гражданскими ведомствами, Шепли содействовал учреждению Национального научного фонда в США, а также участвовал в создании ЮНЕСКО, Организации Объединенных Наций по вопросам образования, науки и культуры.
В 1946 году Гарвардская администрация отреагировала на левацкий уклон Шепли перестройкой иерархии в обсерватории. Шепли сохранил звание директора, но уступил управление новосозданному Совету обсерватории, куда вошли Барт Бок, Дональд Мензел, Сесилия Пейн-Гапошкина и Фред Уиппл, специалист по метеорам и кометам, работавший в обсерватории с 1931 года. Бока повысили до штатного профессора и заместителя директора, поручив ему руководство филиалом в Ок-Ридже. Мензела назначили заведующим кафедрой астрономии и заместителем директора по исследованиям Солнца. Пейн-Гапошкина сохранила прежнее звание филипсовского астронома.
Некоторые из бывших сотрудниц обсерватории были согласны вернуться после войны на прежние низкие зарплаты. Так, Эллен Доррит Хоффлейт вернулась в 1948 году из любви к астрономии, хотя в обсерватории ей платили вдвое меньше, чем в армии. Доктор Хоффлейт окончила Колледж Рэдклифф в 1928 году и сразу же поступила работать в обсерваторию. Она начинала с переменных, но вскоре переключилась на метеоры, а затем на определение светимости звезд по ширине спектральных линий. Во время войны она перешла работать из Радиационной лаборатории Массачусетского технологического института в Лабораторию баллистических исследований при Абердинском полигоне в Мэриленде, а затем на ракетный полигон Уайт-Сэндс в штате Нью-Мексико. Ей доводилось рассчитывать все, от таблиц стрельб для корабельных орудий до скоростей трофейных ракет V2. Теперь, снова работая с естественными небесными объектами, она использовала для анализа распределения звезд арендованный компьютер IBM. Дни существования профессии расчетчицы были сочтены.
Бывшая стипендиатка Пикеринга Хелен Сойер Хогг восприняла новость о том, что стала лауреаткой премии Энни Джамп Кэннон, не так, как предполагалось. Удовлетворение смешалось с тревогой и апатией, накатившей на нее в последние несколько месяцев. «Всю весну мне было очень грустно», – сообщала она Шепли в письме от 25 июля 1949 года. Незадолго до того она встречалась с ним на июньском собрании Американского астрономического общества в провинции Онтарио, где теперь проживала. «Я уходила с заседаний в Оттаве еще более расстроенной, чем приходила; а ночные наблюдения, которыми я занималась систематически с момента возвращения, лишь в очередной раз убеждали меня, что я не справлюсь с ночной работой из-за непростой семейной ситуации. Иными словами, мой поводок натянулся дальше некуда». Хелен с мужем Фрэнком, канадцем по происхождению, в 1931 году переехали в город Виктория, Британская Колумбия, чтобы работать в Астрофизической обсерватории доминиона. Официально трудоустроился там только Фрэнк, но Хелен также трудилась полный рабочий день на добровольных началах. Она стала первой женщиной, допущенной к 72-дюймовому рефлектору. Когда в 1932 году у Хоггов родилась дочь Салли, Хелен продолжала сеансы наблюдений, держа Салли рядом в коляске. Сочувствовавший директор обсерватории Джон Стэнли Пласкетт дал миссис Хогг грант в размере $200, чтобы она смогла нанять домработницу для присмотра за младенцем. В 1935 году Фрэнку предложили профессорскую должность в его альма-матер, Торонтском университете, и семья вернулась на восток. Хелен тоже получила работу в Торонто. Она стала научным сотрудником кафедры астрономии и аффилированной с университетом обсерватории Дэвида Данлэпа в 1936 году, в год рождения Дэвида Хогга. Еще один сын, Джеймс, родился у Хоггов в 1937 году, а в 1939 году Хелен опубликовала свой «Каталог 1116 переменных звезд в шаровых скоплениях». Начало войны принесло ей в 1941 году возможность вести занятия по астрономии в университете, и с тех пор она не прекращала преподавать. «Я просила Фрэнка дать мне бессрочный отпуск за свой счет от моих университетских обязанностей, но его очень огорчает даже мысль об этом». Премия Энни Джамп Кэннон, казалось ей, навешивает на нее новый груз обязательств. «Мне представляется, что эта награда несет с собой определенную долю ответственности, когда ее вручают человеку моего возраста. [Ей было 44.] Иными словами, некрасиво взять премию и бросить работу!» В смятении она никак не могла собраться и ответить секретарю Американского астрономического общества Чарльзу Хафферу, принимает ли она премию. «Ему, вероятно, не приходит в голову, что в силу обстоятельств для меня может быть желательным отказ».
Приуныл и сам Шепли, отстраненный от активных исследовательских работ, но он по-прежнему мог утешить свою бывшую студентку, в особенности если она разделяла его долгую верность шаровым скоплениям. «Несомненно, на этом критическом этапе вы берете на себя слишком много, – отвечал он 29 июля 1949 года, – занимаясь и семейными делами, и всеми остальными. Академический отпуск, безусловно, хорошая идея; но от кабинетной работы с астрономической литературой, фотографиями скоплений и вычислительной машиной отказываться нельзя, даже если ее придется разместить где-то в уголке дома. И кроме того, наверное, вам будет интересно и не слишком обременительно писать о старых книгах – это нужно делать для того, чтобы не выбывать из игры, пока время и силы позволяют. Насчет премии – как бы то ни было, не глупите. Награда вручается за прошлые достижения и не налагает новых обязательств. Что, если я бы начал разбрасываться медалями потому, что деградировал до унылого-преунылого директора, посредника, который только заставляет других работать? Давайте не будем грустить. Одно из оснований для такого решения – то, что после 15–20 лекций
