Пьер Грималь - Цивилизация Древнего Рима

Рим представляет собой великолепное пространство между сумерками доисторических времен Италии и столь же непроглядными сумерками эпохи, в которые западный мир погрузился после распада римской империи. Он освещает ярким светом приблизительно двенадцать столетий истории человечества. На этот период, безусловно, приходится более чем достаточно войн и преступлений, но наилучшая часть этого периода отмечена длительным и неоспоримым миром — римским порядком. Он был навязан и принят на огромном пространстве — от берегов Клайда до гор Армении, от Марокко до берегов Рейна и Эльбы, границы этого мира на некоторое время достигли пустынь Африки и берегов Евфрата. К этой огромной империи следует отнести целую группу государств, граничащих с ней и испытавших ее духовное влияние или очарованных ее престижем. И стоит ли удивляться тому, что эти двенадцать столетий истории принято причислять к наиважнейшим эпохам, которые когда-либо существовали в истории рода человеческого, и что воздействие Рима, вопреки всем революциям, всем достижениям свободы и изменениям, происходившим за последующие полтора тысячелетия, еще и теперь ощущается как нечто мощное и продолжительное.

Это воздействие пронизывает все сферы: национальные и политические рамки, эстетические и нравственные нормы, все мыслимые ценности, юридическую основу государств, обычаи и нравы повседневной жизни; всего того, что нас окружает, не имелось бы, если бы не существовал Рим. Даже религиозная жизнь сохраняет отпечаток влияния Рима. Разве не внутри империи родилось христианство, разве не там оно начинает утверждаться, не там ли образуется его иерархия и разве не там начинает в определенной мере вызревать его учение?

Перестав быть политической реальностью, Рим превращается в миф: варварские короли заставляли короновать себя, подражая римским императорам. Само понятие империи, неуловимое, сложное, может быть понято только в контексте римской перспективы: коронация Наполеона в соборе Парижской Богоматери могла быть осуществлена надлежащим образом только епископом Рима. Тогда, в самом начале декабря 1804 года, внезапное возрождение римской идеи, которую уже можно было бы считать умершей навсегда, не было фантазией тирана. Оно отражало политическую интуицию завоевателя, который, после тысячелетней истории французской королевской власти, обнаружил живой источник европейской мысли. Нетрудно вспомнить и другие, более близкие по времени попытки, провал которых не может заставить нас забыть о том, что они пробудили мощные отзвуки, когда целый народ намеревался провозгласить, что империя возрождалась на «судьбоносных холмах Рима»[1].

Холмы Рима, те самые семь холмов, о которых сами историки древности в точности не знали, какими они были, всегда поднимались на берегах Тибра. Без сомнения, пыль веков покрыла долины, которые разделяют их, так что рельеф сгладился и холмы кажутся менее высокими. Только усилия археологов способны представить географию первоначального Рима. И не следует полагать, что это всего лишь ни на чем не основанная игра эрудиции: исследовать географию места, относящуюся к древнейшим временам, крайне важно, чтобы понять исключительную судьбу Вечного города, и столь же важно для того, чтобы распутывать клубок традиционных представлений и теорий относительно возникновения этого государства.

Цицерон на страницах своего знаменитого трактата «О государстве» воздает хвалу Ромулу, основателю Вечного города, за удачно избранное место, где прочертил священную борозду — архетип городского ограждения. Ни одно другое место, утверждает Цицерон, не подходило лучше для того, чтобы основать великую столицу. Ромул благоразумно отказался от желания построить свой город на берегу моря, что позволило бы легко достичь процветания. Дело не только в том, рассуждает Цицерон, что морские города подвергаются многочисленным опасностям со стороны пиратов и завоевателей, пришедших с моря, нападения которых всегда внезапны и заставляют постоянно содержать охрану. Но, главным образом, близость моря таит более серьезную опасность: море — соблазн нововведений, привнесенных иностранцами, дорогостоящие товары и неумеренный вкус к роскоши. Кроме того, море — всегда открытая дорога — постоянно зовет к странствиям. Жителям морских городов чужда спокойная жизнь на родине, их мечтания, как паруса, устремлены к далеким землям, вслед за мечтами летят и их надежды. Проницательность, которую Цицерон приписывает Ромулу, позволила основателю выбрать территорию, расположенную на достаточном расстоянии от моря (во избежание указанных опасностей), но довольно близко к побережью, чтобы почувствовавший в себе силы Рим имел возможность торговать с чужеземными странами, не испытывая трудностей. По реке, самой мощной и надежной во всей Центральной Италии, можно было транспортировать тяжелые грузы между Римом и морем, а также во внутренние области полуострова, и, когда она была не судоходной, ее долина представляла собой важный путь для коммуникации с севером. В этом отношении Цицерон совершенно прав: Тибр сыграл существенную роль в величии Рима, позволив молодому государству в добрый час приобрести «морские легкие», что отчасти определило его предназначение как колониальной метрополии, притягивавшей, а вскоре и подчинившей своему контролю и движение товаров, и передвижение народов из горных долин в Апеннинах, сходившиеся в этой точке и направлявшиеся на юг.

Эти преимущества проявились не сразу, их нельзя было предвидеть во внезапном озарении, это был механизм, винтики которого притерлись только на протяжении длительной эволюции. Ромул должен был бы обладать прозорливостью более чем божественной. В конце концов, географическую предопределенность можно ощутить только по ее последствиям, а для этого ход истории должен реконструироваться в обратном направлении.

Чтобы оправдать выбор Ромула, Цицерон приводит и другие аргументы, но они менее убедительны. Делая это, он вполне осознанно закрывает глаза на некоторые очевидные факты. Он пишет, например, что основатель «выбирает место, богатое источниками и здоровое, к тому же в середине нездоровой области, поскольку холмы хорошо проветриваются и предоставляют долинам тень». Это означает, что он позабыл о некой истине, которая сегодня, после раскопок на Форуме и на Палатине, представляется очевидной. На самом деле Рим древнейшей эпохи, развалины которого, сохранившиеся в недрах Вечного города, были обнаружены (то есть следы святилищ, вокруг которых возникал центр и появлялись бедные постройки), именно этот Рим был очень нездоровым местом. Весь центр будущего города, между Капитолием и маленьким холмом, который позже стал называться Велием, по большей части представлял собой болотистое место, наполовину поднимавшееся из воды и погружавшееся под воду при каждом наводнении Тибра. Ручьи, спускавшиеся с холмов, застаивались по всему Марсову полю, которое было образовано аллювиями реки, извивавшейся между Ватиканскими холмами и сбросовыми выступами, образованными на левом берегу скалами Капитолия, Палатина и Авентина. Все низменные места были болотистыми. Римляне должны были очень потрудиться, чтобы сдерживать эти капризные воды, заставить Тибр протекать между точно определенными берегами и оздоровить свой город. И — странный парадокс — на этом месте, осажденном жидкой субстанцией, римляне испытывали нехватку питьевой воды. Конечно, можно было обеспечить ее, выкапывая глубокие колодцы в низких местах. Именно это они и делали, поскольку раскопки обнаружили значительное количество таких буровых скважин на Форуме. Но на холмах нужно было правильно построить цистерны[2] — дорогостоящая и ненадежная хитрость. Проблема воды для Рима окончательно была решена только в середине III века до н. э„спустя примерно пятьсот лет после основания города, когда началось строительство акведуков.

Таким образом, утверждение, что место было выбрано из-за его удобства и находилось в здоровой местности, малоубедительно и мы можем только предполагать, каковы подлинные причины этого выбора. Расположенный в западной оконечности огромного плато, над которым на востоке господствуют Альбанские горы, Рим, как кажется, вначале был чем-то вроде форпоста, «щупальцем», резко выдвинутым к западу латинами, которые утвердились на высотах Альбы. Латинские колонисты обосновались в укрепленном месте: посреди запутанного лабиринта болот они избрали холмы, защищенные быстрыми и глубокими водами Тибра, который часто выходил из берегов. Два из этих холмов им показались в особенности подходящими: Капитолийский и Палатинский. Эти крутые холмы соединялись с остальной территорией только очень узким естественным проходом. Часто говорят, что Рим возник у брода через Тибр и что по крайней мере в начале своего существования он был своеобразным городом-мостом. Однако, скорее всего, он ничем таким не был. Напротив, Рим занимает единственное место в низовье реки, где ее трудно преодолеть. Брод действительно существовал, но на несколько миль выше по течению, неподалеку от Фиден, и судьба Фиден ничем не напоминает судьбу Рима.