Второй источник — это диалог Цицерона «О государстве». Члены кружка собираются у Сципиона за несколько дней до его смерти. Их девять. Лелий, Фил, Маний Манилий… Спурий Муммий, спутник Сципиона в его путешествии на Восток. Это все ровесники Публия. И молодежь: оба зятя Лелия — Фанний и Сцевола Авгур, Рутилий и Туберон. Между этими крайними датами — ранней юностью и годом смерти, — вероятно, были и другие друзья. Были, например, Помпей и Тиберий Гракх, с которыми позже Сципион разорвал отношения.
С. Л. Утченко считает, что герои «Государства» представляют собой полный список кружка (Утченко C.Л. Политические учения Древнего Рима. М., 1977 С. 80–81). Но это не совсем так. Во-первых, как я уже говорила, это список на 129 год. Во-вторых, выведены не все члены кружка, собиравшиеся у Сципиона в последние дни его жизни. Отсутствуют: Полибий, Панетий, Люцилий и трагический поэт Пакувий. Между тем из Горация мы знаем, что Люцилий был членом кружка (Hor. Sat., II, 1, 65–74), а Пакувия Лелий называет у Цицерона другом и гостеприимцем (De amic., 24). Видимо, они отсутствуют не случайно. Цицерон намеренно вывел перед нами римских политиков, а не иноземцев и артистов. Кроме того, к этому списку надо добавить Рупилия, консула 132 года, который был близким другом Сципиона (De amic., 69; 101), но скончался к 129 году.
Наконец, Ф. Ф. Зелинский высказывает любопытную мысль, что в кружок могли входить женщины, например, жена Лелия, которую он так любил, и обе его дочери, прославленные своим умом и образованием (Зелинский Ф. Ф. Античная гуманность // Зелинский Ф. Ф. Соперники христианства. СПб., 1995 С. 216). Я вполне допускаю такую возможность. Это соответствует духу римских кружков. Цицерон же не стал выводить их по той же причине — он хотел представить нам одних политиков.
Я здесь не стану вдаваться в рассуждения о Фаннии. Дело в том, что, согласно Цицерону, среди друзей Сципиона было два Фанния, причем они были не родственники, а однофамильцы. Цицерон сам однажды признался, что перепутал их и лишь теперь окончательно разобрался в этих Фанниях (Att., XII, 5, 3). Многие ученые полагают, что Фанний был один или что Цицерон приписывает одному Фаннию то, что делал другой и т. д. Я принимаю версию Цицерона. Литературу см. в книгах — Peter. HRR. P. CCII–CCVII; ORF2, р. 142–143).
Тарн В. Эллинистическая цивилизация. М., 1949. С. 258.
Не могу удержаться, чтобы не напомнить одну яркую деталь — тяжелобольной Полибий лежал в доме Сципиона и оттуда ткал интригу, которая должна была разрушить планы римлян в Сирии.
Курсив в этой главе везде мой. — Т. Б.
Филиппова война — 2-я Македонская (200–197), Ганнибалова — 2-я Пуническая (218–201), Антиохова — война с государством Селевкидов (192–190), Сицилийская война — 1-я Пуническая (268–241).
Интересно, что все это сообщено Полибием для того, чтобы народы не пренебрегали музыкой; и сами кинефяне ввели у себя музыкальное воспитание, чтобы избавиться от одичания (IV, 21,11).
Хотя кажется, что сам Полибий только и делал, что выходил в море только для того, чтобы пересечь его.
Напомню, что во времена Полибия государственными делами занимались все взрослые мужчины.
Иногда Полибий специально останавливается, чтобы дать возможность читателю извлечь урок нравственного самоусовершенствования из прошлого. Так, он очень подробно описывает недостойную трусость некоторых эллинов, захваченных римлянами во время Македонской войны и наказанных за измену. В заключение он пишет: «Зачем я так подробно останавливался на Полиарате и Зеноне? Не затем, конечно, чтобы от себя прибавить что-либо к их несчастиям. Это было бы величайшей низостью, но с целью разоблачить их безрассудство и научить других, когда они попадут в подобные обстоятельства, быть рассудительнее и мудрее (то есть покончить с собой. — Т. Б.)» (XXX, 9, 20–21).
Соловьев С. М. История государства российского. Т. 2. М., i960. С. 120.
Замечательно, что Ливий, почти дословно следовавший в этом месте нашему автору, выпустил, однако, это сравнение.
Это тот самый Персей, которого разбил и захватил в плен Эмилий Павел.
Здесь прежде всего имеется в виду, конечно, Аристотель.
Сейчас этот взгляд воскрес в трудах А. Тойнби.
Я не могу согласиться с теми учеными, которые утверждают, что Полибий считал, что для римской республики настало уже время упадка. Будь так, как мог бы он назвать подчинение всего Средиземноморья Риму благодетельнейшим событием? Можно ли назвать благодетельным господство слабого, шатающегося государства? Упадок любой государственной формы, как говорит Полибий, сопровождается смутами и потрясениями. Но, если такие, смуты и потрясения обрушатся на владыку мира, всю вселенную будет трясти и лихорадить, как тяжелобольного. Историк говорит, что пока Рим находит исцеление в себе самом, то есть пока это сильное, здоровое, устойчивое государство.
По-видимому, именно он был автором «vetustissimus über», которую упоминает Макробий. Из этой книги Макробий приводит древнейшую молитву, с помощью которой римляне переманивали к себе богов неприятеля. Значит, Фил был антикваром (Macrob. Sat., III, 9, 7; ORF2, р. 137).
Van Straaten М. Panetius: sa vie, ses ecrits et sa doctrine avec une edition des fragments. Amsterdam, 1946. P. 19–20.
Зенон Китийский (ок. 335 — ок. 262 гг. до п. э.) — основатель стоицизма.
Твой Платон», — чуть насмешливо говорит Лелий в беседе со Сципионом (Cic. De re publ., IV, 4).
В литературе распространена точка зрения, противоположная нашей. Принято считать, что это, наоборот, Полибий был учеником Панетия и все его необычные взгляды сложились в результате бесед с молодым стоиком (см., например, Тарн. Эллинистическая цивилизация. С. 257; Мищенко Ф. в кн.: Полибий. Всеобщая история. Т. 2. М., 1895 С. 415). Разумеется, доказать тут ничего нельзя — от Панетия дошли слишком маленькие фрагменты. Но мне представляется гораздо более вероятным, что такой зрелый, сложившийся мыслитель, как Полибий, повлиял на молодого родосца, а не наоборот. Ведь Панетий был совсем еще юным, он только-только кончил курс у Диогена, и между тем, как мы видели, разошелся с ним по важнейшим вопросам. Я вижу тут влияние Полибия. Мировоззрение же самого Полибия объясняется его трезвым, скептическим, недоверчивым умом. Такой ум свойствен многим ученым, которые привыкли ничего не принимать на веру, все подвергать сомнению и взвешивать каждый факт. Особенно свойственно это историкам.
Далее. Полибия часто уверенно называют стоиком. Откуда берется подобная уверенность? Полибий нигде не называет себя стоиком, и никто из античных авторов к стоикам его не причисляет. Он ни разу не упоминает ни Панетия, ни Клеанфа, ни Зенона, ни Хрисиппа, ни вообще стоиков. Единственные философы, которых он цитирует, притом с неизменным уважением, это Платон и Аристотель. Современные историки называют его стоиком, во-первых, потому что он был в одном кружке с Панетием, во-вторых, потому что некоторые его утверждения напоминают стоические. Но прежде всего многие такого рода положения просто являются общим местом в античной литературе. Например, Полибий советует Полиарату и Зенону избегнуть унижения и покончить с собой. Это близко к догмату стоиков, которые не только не запрещали самоубийство, как Платон, но даже предписывали мудрецу, буде он очутится в безвыходном положении, добровольно уйти из жизни. Однако мы видели, что Эмилий Павел, который понятия не имел о стоиках, советовал то же самое пленному царю Персею.
Но, если бы даже Полибий и заимствовал кое-что у стоиков, это еще не дало бы нам право причислить его к ним. Цицерон, например, заимствует у стоиков очень много, но стоиком он себя не считал, и никто его стоиком не называет. Почему? Потому что Стоя — это единая, цельная, стройная система, подобная законченному зданию. Тот, кто взял бы оттуда для своих нужд какую-нибудь колонну или наличник, еще никак не мог быть назван стоиком. Также, как человек, который, долго живя среди христиан, заимствовал бы некоторые положения христианской морали, но в то же время отрицал бы божественность Христа, бессмертие души и вообще бытие Божие, вряд ли мог быть назван христианином.
Подробнее об этом см. в гл. VI.
