После этого Веллано возвратился в Падую с наилучшей славой, и ценили его не только на его собственной родине, но и во всей Ломбардии и Тревизанской Марке, как потому, что в тех местах до того времени не было превосходных художников, так и потому, что в литье металла он приобрел величайший опыт. Позднее, когда Веллано был уже старым, венецианская Синьория, постановив воздвигнуть бронзовую конную статую Бартоломео из Бергамо, заказала лошадь Андреа дель Верроккио, флорентинцу, а фигуру – Веллано. Услышав об этом, Андреа, полагавший, что ему будет передана вся работа, пришел в такую ярость (ибо сознавал себя, как это было и в действительности, не таким мастером, каким был Веллано), что разбил и разломал всю модель лошади, уже им законченную, и уехал во Флоренцию. Однако позднее, будучи вызван Синьорией, передавшей ему всю работу, он снова вернулся к ее завершению. Это так огорчило Веллано, что, уехав из Венеции, не говоря ни слова и не отозвавшись на это никак, он возвратился в Падую, где и прожил остаток своей жизни в почете, удовлетворяясь сделанными им работами и любовью и почетом, которыми он всегда пользовался на своей родине. Умер он в возрасте девяноста двух лет и был похоронен в соборе с теми почестями, коих, прославив себя и родину, он своим талантом и заслужил. Портрет его был прислан мне из Падуи некоторыми моими друзьями, получившими его, как они мне об этом сообщили, от ученейшего и достопочтеннейшего кардинала Бембо, который был в такой же мере любителем наших искусств, в какой он превосходил всех прочих людей нашего времени, обладая в наивысшей степени всеми наиболее ценными доблестями и дарованиями, как духовными, так и телесными.
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ФРА ФИЛИППО ЛИППИ ФЛОРЕНТИЙСКОГО ЖИВОПИСЦА
Фра Филиппо ди Томмазо Липпи, кармелит, родился во Флоренции, на улице, именуемой Ардильоне, возле Канто алла Кукулиа за монастырем братьев-кармелитов. После смерти Томмазо, его отца, несчастный двухлетний младенец оказался без всякого призора, ибо и мать его умерла недолгое время спустя после родов. И вот остался он на попечении некоей монны Лапаччи, его тетки, сестры отца его Томмазо, которая воспитывала его с величайшими для себя трудностями и поэтому, когда ему исполнилось уже восемь лет, не будучи больше в состоянии содержать его, отдала его в монахи в вышеупомянутый кармелитский монастырь, где мальчик проявил себя столь же ловким и находчивым в ручном труде, сколь тупым и плохо восприимчивым к изучению наук, почему он никогда и не испытал желания приложить к ним свой талант и с ними сдружиться. Мальчик этот, которого в миру звали Филиппо и которого, чтобы проверить его способности, вместе с другими держали в послушниках, под присмотром учителя грамматики, вместо учения не занимался ни чем иным, как только пачкал всякими уродцами свои и чужие книги, и потому настоятель решил предоставить ему все удобства и возможности для обучения живописи. В то время в церкви Кармине уже существовала капелла, незадолго до того расписанная Мазаччо, которая была прекраснейшим произведением и поэтому очень нравилась фра Филиппо. Вот он и стал ежедневно посещать ее для своего удовольствия, и, постоянно упражняясь в сообществе многих юношей, всегда там рисовавших, он намного перегнал их в сноровке и в умении, твердо убедившись в том, что со временем ему суждено сделать нечто удивительное. Однако еще в незрелые годы, не говоря о зрелых, он создал такие похвальные произведения, что это было просто чудо. Так, вскоре он написал зеленой землей в монастырском дворе, недалеко от Освящения Мазаччо, папу, утверждающего устав кармелитов, и во многих местах в церкви расписал фресками несколько стен, и в частности св. Иоанна Крестителя и несколько историй из его жития. И, работая таким образом с каждым днем все лучше, он настолько усвоил себе почерк Мазаччо и работал настолько с ним сходно, что многие говорили, что дух Мазаччо вселился в тело фра Филиппо. На одном из столбов церкви возле органа он изобразил фигуру св. Марциала, принесшую ему бесконечную славу, ибо она могла выдержать сравнение с фресками, написанными Мазаччо, и потому, слыша, как все в один голос его хвалят, он семнадцати лет от роду смело снял с себя рясу.
Когда он, находясь в Марке Анконской, однажды катался на лодке по морю с несколькими своими друзьями, все были схвачены шайкой мавров, рыскавших по тем местам, увезены в Берберию, прикованы цепями, обращены в рабство и провели там с большими лишениями восемнадцать месяцев. Но вот однажды, будучи Дружным с хозяином, он как-то захотел нарисовать его, и ему это удалось: взяв остывший уголек, он им нарисовал его во весь рост на белой стене в его мавританском одеянии. Когда же другие рабы рассказали об этом хозяину, ибо это всем казалось чудом в тех краях, где не знали ни рисунка, ни живописи, то это и стало причиной освобождения его от цепей, в которых его продержали столько времени. Поистине величайшей славы достойна добродетель того, кто, имея законное право осуждать и наказывать, поступает обратно, а именно: вместо пыток и смерти прибегает к ласкам и дарует свободу. Сделав еще кое-что и красками для названного своего хозяина, он целым и невредимым был доставлен в Неаполь, где для короля Альфонса, который тогда был герцогом Калабрийским, написал на доске темперой образ в капелле замка, там, где теперь стоит караул.
Вскоре ему пришла охота возвратиться во Флоренцию, где он провел несколько месяцев и где по заказу монахинь Сант Амброджо написал на дереве для главного алтаря прекраснейший образ, весьма понравившийся Козимо деи Медичи, который по этому случаю стал его близким другом. На дереве он написал также образ и для капитула монастыря Санта Кроче и еще один, который был поставлен в капелле в доме Медичи и на котором он изобразил Рождество Христово Он расписал также для супруги названного Козимо доску с тем же Рождеством Христовым и св. Иоанном Крестителем, предназначавшуюся в обители камальдульцев для одной из келий, которую она себе построила, для молитвы, и которую она посвятила св. Иоанну Крестителю. Он выполнил также несколько небольших историй, посланных в дар от Козимо папе Евгению IV, венецианцу. За эту работу Филиппо получил от папы много милостей.
Был же он, как говорят, настолько привержен Венере, что, увидя женщин, которые ему понравились, он готов был отдать последнее ради возможности ими обладать, и если он не добивался этой возможности никакими средствами, то изображал этих женщин на своих картинах, рассудком охлаждая пыл своей любви. И это вожделение настолько сбивало его с толку, что, находясь в таком состоянии, он мало или вовсе не уделял внимания тем работам, за которые брался. И вот в одном из таких случаев Козимо деи Медичи, для которого фра Филиппо работал в его доме, запер его, чтобы тот не выходил на улицу и не терял времени. Он же, не пробыв там и двух дней, побуждаемый любовным, вернее, животным неистовством, нарезал ножницами полосы из постельных простынь, спустился через окно и много дней предавался своим наслаждениям. Не найдя его, Козимо послал искать его и в конце концов все же вернул к работе; и с тех пор он предоставил ему свободу предаваться удовольствиям и очень раскаивался, что раньше держал его взаперти, памятуя о его безумстве и об опасностях, которые ему грозили. И потому впредь он всегда старался удержать его милостями и этим добился от него большой исполнительности, говоря, что в своем превосходстве редкостные таланты подобны небожителям, а не вьючным ослам.
Филиппо расписал также доску в церкви Санта Мариа Примерана, что на Фьезоланской площади, с Богоматерью, благовествуемой ангелом; в работу он вложил величайшее усердие, а в фигуре ангела красота такая, что он поистине кажется небесным явлением. Для монахинь делле Мурате он расписал две доски, одну с Благовещением, которая была поставлена на главный алтарь, и другую с историями из житий св. Бенедикта и св. Бернарда – на один из алтарей той же церкви, а во дворце Синьории над одной из дверей он написал на дереве Благовещение, а над другой дверью в том же дворце – св. Бернарда; в ризнице же церкви Санто Спирито во Флоренции – образ с Богоматерью в окружении ангелов и со святыми по сторонам – произведение редкостное, всегда и весьма почитавшееся нашими флорентийскими мастерами.
В церкви Сан Лоренцо для капеллы попечителей он написал образ также с Благовещением, а для капеллы Стуфа – другой, им не законченный. В церкви Санто Апостоло в названном городе, в одной из ее капелл он написал на доске несколько фигур
вокруг Богородицы, а в Ареццо у монахов Монте Оливето для мессера Карло Марсуппини в капелле св. Бернарда – образ с Венчанием Богоматери, окруженной многочисленными святыми, который сохранился в такой свежести, что кажется, будто он только что вышел из рук фра Филиппо (кстати о руках: вышеназванный мессер Карло сказал ему по поводу этой вещи, чтобы он обратил внимание на руки, которые пишет, ибо за это многие его работы порицались, и потому фра Филиппо с тех пор, когда писал, то большую часть рук во избежание этого упрека прикрывал либо одеждой, либо придумывал что-нибудь другое); в этом произведении он написал портрет названного мессера Карло. Во Флоренции для монахинь Анналены он написал образ с изображением Рождества Христова; также и в Падуе можно видеть несколько его живописных работ. Он отослал в Рим кардиналу Барбо две собственноручные небольшие истории с малыми фигурками, превосходно выполненные и тщательно отделанные. И действительно, он исполнял свои произведения с чудесной непосредственностью и добивался их цельности при величайшей законченности, за что всегда ценился художниками того времени и заслуживал высших похвал и у современных мастеров, да и впредь будет почитаться во все века, пока ненасытное время будет щадить достижения столь великих его трудов.
