Я обратился к работе мистера Арчера не потому, что искал квалифицированное суждение об индийской цивилизации извне или даже поучительное негативное исследование о ней. В конечном счете, только те, кто обладает культурой, способны судить о внутренней ценности ее плодов, ибо лишь они могут полностью проникнуться ее духом. К иностранным же критикам мы можем обратиться только за помощью в выработке сравнительных оценок – что чрезвычайно важно. Если же по какой-то причине мы вынуждены были бы обратиться к иностранным источникам для формулировки определяющего взгляда на эти вещи, то в каждой области следовало бы обращаться только к авторитетным специалистам. Для меня не имеет значения, что пишет об индийской философии мистер Арчер или доктор Гау или неназванный английский профессор из книги сэра Джона Вудроффа, мне достаточно знать, что думают об этом Эмерсон или Шопенгауэр, или Ницше, эти три совершенно разных ума величайшей мощи, что говорят такие мыслители, как Казинс и Шлегель, мне достаточно отмечать растущее воздействие на мировое сообщество некоторых философских концепций Индии, прослеживать их параллели в развитии ранней европейской мысли, видеть подтверждение древней индийской метафизики и психологии в открытиях наисовременнейшей науки. По вопросам религии я не стану обращаться к мистеру Хэролду Бегби или к другому европейскому атеисту или рационалисту, чтобы узнать их мнение об индийской духовности, я скорее посмотрю, какое впечатление она производит на непредубежденных людей с религиозным чувством, ибо только они и могут об этом судить – скажем, такой духовный и религиозный мыслитель, как Лев Толстой. Сделав поправку на неизбежную предубежденность, я, быть может, даже вознамерюсь узнать, что думает культурный христианский миссионер о той религии, которую он уже больше не может отвергать как варварское суеверие. По вопросам искусства я не стану интересоваться мнением среднего европейца, так как ему ничего не известно о духе, смысле и технике индийской архитектуры, живописи и скульптуры. Первый, к кому я обращусь, будет признанным авторитетом в данной области, таким как Фергюсон; критиков типа М. Хавелла я бы отвел за их излишнюю пристрастность; от Окакуры же или Лоуренса Биньона я, по меньшей мере, могу чему-то научиться. В области литературы я, теряюсь, не могу припомнить ни одного талантливого и уважаемого западного автора, который был бы непосредственно знаком с литературой на санскрите или пракритах, а мнение, основанное на переводах, может касаться только содержания, которое, кстати, в большинстве переводов индийской литературы становится мертвым и лишенным дыхания жизни. Но даже при этом известное замечание Гете по поводу «Шакунталы»[33] дает достаточно оснований для заключения о том, что не вся индийская литература есть варварство по сравнению с творчеством европейцев. Возможно, и в этой области найдется несколько исследователей, обладающих хорошим вкусом и здравым смыслом – сочетание не слишком распространенное, – которые окажутся полезны нам. Такого рода экскурс, естественно, не приведет нас к надежной системе взглядов, но по крайней мере, это вернее, чем обращение к приземленному клану Гау, Арчера, Бегби и им подобных.
Если я и считаю нужным или полезным обращать внимание на эти сочинения, то совсем для другой цели. Впрочем, даже и для этой цели сочинения мистера Арчера бесполезны: по большей части они столь иррациональны, непоследовательны и недобросовестны в своих намеках, что их можно лишь отметить и пройти мимо. Когда он, например, уверяет читателя, будто индийские философы сидят, скрестив ноги и уставившись на собственный пуп, полагая, что таким образом познают универсальные истины, в то время как на самом деле их цель – жить в ленивой бездеятельности на подаяния верующих, то цель самого Арчера в том, чтобы таким описанием одной из поз абстрактной медитации бросить тень на саму медитацию, представить ее английскому читателю как образчик животной тупости и эгоистичной лености – вот пример авторской недобросовестности, помогающий нам увидеть ограниченность его собственного рационалистического ума; никакой иной пользы в этом нет. Когда он отрицает наличие подлинной моральности в индуизме, утверждая, что индуизм никогда не считал своей функцией моральное воспитание человека, его заявления прямо противоположны фактам; когда он далее уверяет, что индуизм воплощает в себе характер нации, тяготеющий ко всему уродливому и болезненному, то из этого можно только умозаключить, что правдивость не относится к числу этических добродетелей, которые мистер Арчер считает обязательными для себя, или во всяком случае он не видит в ней нужды при рационалистической критике религии.
Однако нет, мистер Арчер все же нехотя возлагает жертву на алтарь истины – не переведя дыхания, он признает, что индуизм отводит большое место праведности и что в священных текстах индусов содержится много достойных этических доктрин. Но доказывается этим только алогичность индусской философии – есть в ней моральный посыл, но его не должно бы быть: его наличие не соответствует постулатам мистера Арчера. Восхитимся же логикой, рациональной последовательностью этого приверженца рационализма и отметим в то же время, что его возражение против Рамаяны, которую он согласен признать одной из индусских Библий, заключается в том, что образы идеальных героев, Рамы и Ситы, высочайших примеров мужественности и женственности для индусов, на его вкус, чересчур уж добродетельны. Святость Рамы превышает возможности человеческой натуры. Лично я не взялся бы утверждать, что святость Рамы превышает святость Христа или Франциска Ассизского, но мне всегда казалось, что такая святость – в пределах досягаемости человеческой натуры; критик, разумеется, может мне на это возразить, что их чрезмерная добродетель похожа на повседневное соблюдение индусских ритуалов, например неукоснительной личной гигиены или каждодневного обращения к Богу в форме поклонения и медитации – а это «выводит их за цивилизованные пределы», ибо автор сообщает нам, что добродетель Ситы, ее супружеская верность и чистота чрезмерны до такой степени, «что уже граничат с аморальностью». Бессмысленная щегольская экстравагантность достигает, таким образом, той высшей точки, на которой она уже граничит с идиотизмом. Я сожалею, что вынужден прибегнуть к этому сравнению, напоминающему настойчивый поиск Арчером «варварства» во всем индийском, но ничего не могу поделать – «это выражает суть ситуации». Если бы все было выдержано в этом же духе – а такого, к сожалению, много – то единственным ответом могло бы стать лишь презрительное молчание. К счастью, однако, Аполлон не всегда натягивает свой лук до предела, и не все стрелы мистера Арчера пролетают мимо цели. Немало в его трудах такого, что примитивно, но точно выражает внутреннее неприятие, характерное для среднего западного ума при первом соприкосновении с уникальными чертами индийской культуры; вот это необходимо понять и дать этому оценку.
Я хочу извлечь из этого пользу, ибо польза здесь есть, а может быть и нечто большее. Именно через восприятие среднего ума легче всего добраться до основы тех психологических расхождений, которые отделяют друг от друга части единого человечества. Ум образованный склонен преуменьшать силу предрассудков и отыскивать точки соприкосновения и возможность контакта даже в различиях и противостоянии. Посредственная ментальность предлагает нам больше возможностей увидеть предрассудки в их грубой силе и оценить и их прочность, и цепкость. Мистер Арчер просто замечателен в этом отношении. Конечно, пришлось расчищать завалы на пути к искомому. Я бы предпочел иметь дело со «справочником непонимания», обладающим той же широтой охвата, но излагающим вещи прямо и просто, без злобного хитроумия и едва замаскированного недоброжелательства, – но подобных пособий не существует. Придется вернуться к мистеру Арчеру и проанализировать некоторые из его предрассудков, чтобы понять их психологические мотивы. Возможно, несмотря на примитивность этих мотивов, мы все-таки сможем вскрыть суть исторического взаимонепонимания континентов. Возможно даже, что ясное понимание сути продвинет нас в направлении примирения.
Лучше начать с точного определения типа критики, на которой мы намереваемся строить наши оценки противоположностей. Мы имеем перед собой представления об индийской культуре среднего и типичного человека Запада, человека достаточно образованного и широко начитанного, отнюдь не гения с редкостными данными, а скорее человека с талантом, способствующим умеренному преуспеянию, не слишком гибкого, не обладающего достаточной широтой ума, напротив, человека четких и определенных воззрений, которые поддерживаются и обретают видимость весомости благодаря навыку к правильному использованию разнообразной, хотя и не всегда достоверной информации. На самом деле, это ум и позиция среднего англичанина, не лишенного способностей, но сформировавшегося под влиянием журналистики. Именно то, что нам нужно для понимания природы антагонизма, побудившего Редьярда Киплинга – который и сам супержурналист и «укрупненный неестественный» средний человек, посредственность, приподнявшаяся, но не переставшая быть собой от блеска своеобразного грубого и варварского дарования, – утверждать вечную несовместимость Востока и Запада. Давайте посмотрим, что именно такой ум воспринимает как ни на что не похожее и отвратительное в менталитете и культуре Индии; если мы в состоянии подавить в себе чувство личной оскорбленности и бесстрастно рассмотреть это явление, мы найдем такое исследование интересным и поучительным.
