Великие новаторы всегда говорят на языке аналогий и притч своей эпохи. Фрейду тоже пришлось проявить мужество, чтобы широко применять в работе собственную (как он сам ее называл) «мифологию». Истинное прозрение переживает свою первую формулировку.
По-моему, отношение Фрейда к либидо до некоторой степени сходно с трактовкой темы бури Джорджем Стюартом. Стюарт делает главный природный катаклизм центральным героем своей повести. [6] Он описывает жизненный цикл и индивидуальность природного события. И это выглядит так, как если бы мир и населяющие его люди существовали только ради торжества бури, которая оказывается мощным средством обогащения нашего видения превосходящих обычные масштабы событий вокруг и внутри нас. Аналогично, ранний психоанализ описывает человеческую мотивацию таким образом, как если бы либидо было первичной субстанцией, а отдельные эго — всего лишь защитными буферами и уязвимыми прослойками между этой субстанцией и неясным окружающим «внешним миром» произвольных и враждебных социальных условностей.
Но здесь врач идет дальше писателя, ибо учится исследовать и укрощать клиническими средствами те бури, которые сначала идентифицировал и описал. Изобретением жизни либидо Фрейд увеличил нашу теоретическую проницательность и терапевтическую эффективность относительно всех ухудшений индивидуальной и групповой жизни, происходящих от бессмысленной порчи чувственности. Ему было ясно, да и нам, имеющим дело с новыми областями души (эго), другими типами пациентов (детьми, психотиками) и новыми приложениями психоанализа (общество), становится все яснее, что мы должны отыскать должное место теории либидо во всей полноте человеческой жизни. И хотя мы должны продолжать изучать жизненные циклы индивидуумов, описывая возможные превратности их либидо, нам необходимо стать чувствительными к опасности навязывания живым людям роли марионеток мифического Эроса, что невыгодно ни терапии, ни теории.
Исследователь Фрейд, в свою очередь, пошел дальше врача Фрейда. Он делал больше, чем только объяснял и излечивал патологию. Обладая профессиональной подготовкой в области эволюционной физиологии, Фрейд показал, что сексуальность развивается стадиально, и этот рост сексуальности он прочно связал со всем эпигенетическим развитием.
Ибо когда Фрейд приступил к изучению проблемы пола, он обнаружил, что как популярная, так и научная сексология, по-видимому, считала секс новой реальностью, которая с наступлением половой зрелости внезапно входит в жизнь в результате недавно начавшихся физиологических изменений. Сексология тогда находилась на уровне развития средневековой эмбриологии, когда понятие гомункулуса — микроскопического, но полностью сформировавшегося человечка, ожидающего в семени мужчины своей доставки в матку женщины, чтобы там увеличиться в размерах и впрыгнуть оттуда в жизнь — было общепринятым. Современная эмбриология предполагает эпигенетическое развитие — пошаговый прирост органов эмбриона. Я полагаю, что фрейдистские законы психосексуального развития в раннем детстве можно лучше всего понять посредством аналогии с физиологическим развитием in utero .
В этой последовательности эпизодов развития каждый орган имеет свое время возникновения. Фактор времени столь же важен, как и место зарождения. Если глаз, например, не возникнет в назначенное время, «он никогда не сможет сформироваться полностью, так как уже подошел срок для быстрого вырастания какого-то другого органа, и этот орган будет стремиться к господству над менее активной частью тела и подавлять запоздалую тенденцию к образованию глаза». [7]
После того как орган начал возникать в должное время, еще один временный фактор определяет границы наиболее критической фазы его развития. «Чтобы полностью подавить или грубо видоизменить развитие определенного органа, нужно воздействовать на него на ранней стадии развития… После того как орган успешно появился из Anlage [8], его можно изуродовать или остановить в росте, но уже нельзя прерыванием роста уничтожить его сущность и актуальное существование». [9]
Орган, упускающий свое время доминирующего влияния, не только обрекается на гибель в качестве отдельной сущности; одновременно он подвергает опасности всю иерархию органов. «Следовательно, не только приостановка быстро растущего органа имеет тенденцию временно подавлять его развитие, но и преждевременная утрата верховенства над каким-то другим органом делает невозможным для подавленной части тела возвратить свое влияние с тем, чтобы постоянно видоизменяться…» [10] Результат нормального развития — правильное соотношение размера и функции органов тела: печень пригоняется по размеру к желудку и кишечнику, сердце и легкие уравновешиваются должным образом, а возможности сосудистой системы точно соразмеряются с целым телом. Из-за приостановки развития, один или несколько органов могут оказаться непропорционально маленькими, что нарушает функциональную гармонию и создает дефектного человека.
Нарушение «правильного темпа» и «обычной последовательности» развития может иметь результатом «monstrum in excessu» или «monstrum in defectu» : «To обстоятельство, что нормальный индивидуум находится между такими двумя условными категориями уродств, не означает ничего кроме того, что эти ненормальные отклонения являются простыми видоизменениями нормального состояния, проистекающими из необычного снижения темпов развития в течение определенных критических периодов». [11]
Самый критический, с точки зрения возможных органических уродств, период приходится на несколько месяцев перед рождением. Как только ребенок родился, или, другими словами, его тело «успешно появилось из "Anlage"», можно быстро установить, что оно еще слишком несовершенно для интегрированного созревания. По-прежнему «доцеребральный» комок плоти, приспособленный лишь для медленного прироста стимуляции ограниченных видов и интенсивностей, младенец уже оставил химический обмен с маткой ради материнской заботы в рамках характерной для данного общества системы воспитания. Как такой созревающий организм продолжает развертываться, развивая не новые органы, а предписанную последовательность локомоторных, сенсорных и социальных способностей, описано в литературе по развитию ребенка. Психоанализ добавил к этому понимание своеобразных переживаний (experiences) и конфликтов, через посредство которых индивид становится отличным от других лицом. Независимо от того, имеем ли мы дело с формальными, признанными в обществе характеристиками ребенка, измеряемыми с помощью специально разработанных тестов (поскольку эти характеристики являются очевидными шагами к определенным умениям), или с его неформальными особенностями, становящимися предметом открытого восхищения или тайного беспокойства матерей, прежде всего важно сознавать следующее. В этой последовательности приобретений важного жизненного опыта (experiences) здоровый ребенок, хотя бы при частично правильном руководстве, просто подчиняется и, в целом, можно быть уверенным, будет подчиняться внутренним законам развития, именно тем законам, которые в перинатальном периоде формировали один орган после другого, а теперь создают непрерывный ряд потенциальных возможностей для значимого взаимодействия с окружающими его людьми. Хотя такое взаимодействие широко варьирует в способах от культуры к культуре (что мы покажем немного погодя), правильный темп и правильная последовательность остаются решающими факторами, направляющими и ограничивающими всю изменчивость.
Итак, с точки зрения «экономии либидо» отдельного ребенка, можно, вероятно, сказать, что у двух наших пациентов темп и последовательность дающих начало развитию импульсов были нарушены. Эти дети застряли на теме анальной ретенции и элиминации подобно граммофонной пластинке с поврежденной дорожкой. Они неоднократно регрессировали к младенческим темам и не раз терпели неудачу в попытках продвинуться к следующей теме — умению справляться с любовью к значимым людям противоположного пола. О любви Энн к отцу позволил предположить мощный выброс маниакальной радости в тот момент, когда она отдала три блестящих машинки игрушечному отцу; в истории же Питера его фаллическое поведение в отношении няни непосредственно предшествовало патогенным событиям. Теория либидо дала бы возможность предположить, что ректальное выталкивание кала в одном случае и его накапливание в ободочной кишке в другом случае одно время доставляло этим детям сексуальное удовольствие, которого они теперь пытались снова достичь, но из-за несовершенства своей тормозной системы вынуждены были регрессировать дальше и прочнее, чем ожидалось. Однако не являясь больше невинными младенцами, получающими наслаждение от еще невымуштрованного кишечника, Энн и Питер, по-видимому, доставляют себе удовольствие в фантазиях изгнания ненавистных персон (вспомните, как Энн вышвырнула игрушечную мать) и удержания любимых. Хотя целью того, что они делали, при всех пугающих выводах, было садистическое торжество над родителями, желавшими управлять ими. Без сомнения, в глазах той маленькой девочки наряду со страхом читалось и торжество, когда она ранним утром, перепачканная, сидела в своей кроватке и настороженно ждала появления матери; а в отсутствующем выражении лица мальчика проскальзывало тихое, скрытое удовлетворение даже тогда, когда ему было явно не по себе от раздувшегося живота. Но бедные матери знали из кратковременного и весьма неприятного опыта, что реагировать на тиранию ребенка методами, продиктованными раздражением и гневом, означало бы лишь ухудшить положение. Ибо что ни говори, а эти дети любили и хотели быть любимыми, несравнимо предпочитая радость достижения торжеству ненавистной неудачи. Не принимайте ошибочно ребенка за его симптом.
