Кто-то, возможно, скажет, что дети, испытывающие такие переживания (experiences), находятся во власти второй первобытной силы, которая предполагается в психоаналитической системе вслед за либидо, а именно, во власти инстинкта разрушения, инстинкта смерти. Здесь я не смогу обсудить эту проблему, так как по существу она носит философский характер и имеет под собой изначальную привязанность Фрейда к мифологии первобытных инстинктов. Введенная им терминология и развернувшиеся вокруг нее долгие споры затмили собой клиническое изучение силы, которая, как можно увидеть, наполняет собой большую часть нашего материала, не обретая необходимого прояснения. Я говорю о ярости, вызываемой всякий раз, когда действие, важное для ощущения конкретным человеком собственной власти, наталкивается на препятствие или сдерживается. Что происходит с такой яростью, когда ее, в свою очередь, необходимо подавить, и каков ее вклад в иррациональную враждебность и жажду разрушения у человека, — очевидно, один из самых важных по своим последствиям вопросов, обращенных к психологии.
Чтобы более конкретно определить, какого рода силы задействованы в данной клинической ситуации, возможно, полезнее было бы спросить о том, чего же именно мы вынуждены добиваться. Может быть, посредством прояснения нашей функции в конкретной ситуации нам удастся вступить в схватку с теми силами, которые мы пытаемся понять. Я бы сказал, что наша задача — восстановить взаимность функционирования между больным ребенком и его родителями, с тем чтобы вместо множества бесплодных, мучительных и разрушительных попыток контролирования друг друга установилось взаимное регулирование, возвращающее самоконтроль и ребенку, и родителю.
Увы, рецепт не оправдывает диагноза. Взрослея одновременно, члены семьи склонны утрачивать определенное взаимное регулирование как группа. В результате этого каждый член семьи каким-то образом утрачивал самоконтроль, соответствующий его возрасту и семейному статусу. Вместо того, чтобы контролировать себя и помогать взаимному регулированию группы, каждый ее член искал и находил суррогаты управления — области автономии, исключающие других. Родители обретали их в лихорадочной работе и общественной жизни, дети — в единственной принадлежащей им области с виду абсолютной автономии, именно, в собственных телах. Аутоэротизм — важное оружие в этой партизанской войне, поскольку дает ребенку кажущуюся независимость от утраченной взаимности с другими. Однако подобная эгоцентричная автономия скрывает истинное положение. Ибо, по-видимому, получая удовольствие от зон своего тела, ребенок использует модусы органа во враждебных фантазиях контролирования других посредством полной узурпации с садистским или мазохистским акцентом. Единственно этот вывих, этот невольный поворот против себя или других, заставляет орган стать средством выражения и распространения агрессии в более обычном и враждебном смысле. До того как он происходит, модусы органа являются наивными, то есть довраждебными образцами (patterns) хватания предметов, способами приближения, способами установления взаимоотношений: таково значение адгрессии (ad-gression) до ее превращения в агрессию (aggression).
Родители, которые имеют дело с развитием нескольких детей, должны жить в постоянной готовности принять вызов и должны развиваться вместе с ними. Мы исказим ситуацию, если резюмируем ее таким образом, будто считаем, что родитель «обладает» такой-то личностью в момент рождения ребенка и далее пребывает в статическом состоянии, сталкиваясь с бедным маленьким созданием. Ибо это слабое и изменяющееся крохотное существо заставляет расти вместе с собой всю семью. Малютки контролируют и воспитывают свои семьи не меньше, чем сами подвергаются контролю с их стороны. Фактически можно сказать: семья воспитывает малыша благодаря тому, что воспитывается им. Какие бы образцы реакций ни задавались биологически и какой бы график ни предопределялся эволюционно, мы должны считаться с тем, что существует ряд потенциальных возможностей для изменения характера взаимного регулирования.
Возможно, кому-то покажется, будто я оставляю эту позицию, так как сейчас приступаю к обзору всей области того, что Фрейд называл прегенитальными стадиями и эрогенными зонами в детстве, и попытаюсь перекинуть мостик от клинического опыта к результатам научных наблюдений за обществами. Ибо снова намереваюсь говорить о биологически обусловленных потенциальных возможностях, которые создаются организмом ребенка. Я не думаю, что психоанализ способен оставаться работающей системой глубинного анализа души без его основных биологических формулировок, как бы часто они, возможно, ни нуждались в периодическом пересмотре.
В таком случае, по семантическим и концептуальным причинам следующий раздел будет самым трудным как для читателей, так и для меня. Я указал место, где мы стоим на этой, клинической стороне берега. Теперь нужно навести мост, предполагаемый конец которого на другом берегу пока еще не виден читателю.
Чтобы облегчить себе задачу, я буду по мере продвижения вперед воссоздавать последнюю версию карты прегенитальности, впервые представленную мною на суд читателей более десяти лет назад. Возможно, это также облегчит и труд сегодняшнего читателя. Карты, перефразируя Линкольна, — это особая вещь, которая помогает особым людям, которым помогают такие особые вещи. Дабы предоставить читателю полную возможность быть самим собой, я постараюсь излагать эту тему так, чтобы то, что вообще доступно пониманию, можно было бы понять как с картой, так и без нее. Под словом «понять» я имею в виду, что читатель сможет проверить свои знания и лексикон на моей фразировке данной проблемы. Ибо по самой природе этой проблемы ее описание и оценки должны различаться от наблюдателя к наблюдателю и от периода к периоду. Исходя из наших собственных наблюдений и мы пытаемся составить карту-схему порядка и хода релевантных событий.
События какого рода мы хотим нанести на карту? Насколько «нормативны» (в статистическом смысле) эти события? Насколько диагностичны и прогностичны наши карты?
Давайте рассмотрим нормативное поведение маленького мальчика перед зеркалом, изучаемое Гезеллом. [12] Исследователь, намеревающийся изучить «перцептуальное, интеллектуальное и приспособительное поведение» ребенка в возрасте 56 недель, поднимает («умеренно решительным движением») занавеску с настенного, в полный рост зеркала, перед которым помещен ребенок.
Отмечается, что обнаженный маленький мальчик попеременно рассматривает свое изображение и изображение исследователя, наклоняется вперед, шлепает ладошкой по зеркалу, становится на колени, приближается и отодвигается от зеркала, «прикасается к зеркалу ртом», резко отстраняется и т. д. Арнольд Гезелл однажды показал мне серию оригинальных фотографий, не включенных в «Атлас», где было ясно видно, что пенис мальчика находился в состоянии эрекции. Однако этот эпизод сексуального поведения, хотя и отнюдь не анормальный, не имеет ничего общего с последовательностью эпизодов, снятых в качестве нормативных. Такое поведение «не приглашалось» на этот тест, или, если можно так выразиться, явилось без приглашения в чистую и непорочную компанию. Оно кажется неуместным по культурным соображениям, потому что к тому времени, когда зоологи вторглись в сферу человеческой сексуальности, мы не экспериментировали с сексуальностью. Оно кажется неуместным и по соображениям систематичности, так как такое сексуальное поведение случается, но не по графику. В определенной ситуации оно может появиться, а может и не появиться; следовательно, оно «ненормативно». Но если такое поведение все же случается, да еще в неподходящий момент, когда кто-то поблизости (мать, гувернантка) считает, что такого не должно быть, то оно может (а может и не) вызвать у наблюдавшего сильнодействующую реакцию, состоящую, возможно, просто в необычном или смущенном изменении голоса, либо в обычном, распространенном отношении. Это может (а может и не) коснуться человека или совпасть с циклом жизни, который придаст данному событию решающее значение в отношении ребенка к себе, сексу, миру. И если такое случится, то психоаналитику могут потребоваться многие месяцы на реконструкцию, для которой любые нормативные схемы оказываются бесполезными. Ибо этот пункт поведения касается области тела, богато наделенной нервными окончаниями и снабжаемой постоянно усложняющимися коннотациями через реакции обратной связи со стороны окружающей среды.
В таком случае то, что мы должны попытаться нанести на карту, представляет собой примерную последовательность стадий, во время которых, согласно клиническим и обыденным знаниям, нервная возбудимость, а также координация «эрогенных» органов и избирательной реактивности значимых людей в окружении ребенка легко могут вызывать решающие (по последствиям) столкновения.
