Елена Айзенштейн - Из моей тридевятой страны

Возможно, образ пирамиды заимствован из поэзии Г. Р. Державина, чье стихотворение «Пирамида» построением строфы иконически напоминает пирамиду.

У Бродского тоже пирамида воспоминаний. Говоря о непохожести своей Мухи-музы на предшественниц, Бродский отмечает и ее родство с ними:

Своей прабабкой называет Бродский поэзию 19 века. Под этой вуалью, скорее всего, скрыты черты конкретных русских поэтов, но, может быть, Бродский имел в виду кого-то из французов: Верлена, Рембо, Аполлинера, Малларме? Его Муха старомодна, потому что в поэзии прошлого, в ее языке черпает Бродский силы, от нее отталкивается. Шестая главка – об орбитах творческого интереса Бродского: муха графически похожа на шестирукую букву русского алфавита – «Ж», напоминающую о пушкинском крылатом серафиме из «Пророка». Бродскому кажется, что творчество обмелело, что предметом поэзии оказываются брюнетки, ужимки и жесты, а не серафимы, ангелы и всадники, как это было у Пушкина и Цветаевой. Седьмая главка констатирует наступление зимы, убывание творческого начала и оптимизма: «Пока ты пела и летала, птицы / отсюда отбыли. В ручьях плотицы / убавилось, и в рощах пусто./ Хрустит капуста». Жутковатость одиночества среди угасанья природы скрашивает содружество с мухой, надежда на способность писать, «поражать живое» словом:

Поэту кажется, что муха «отлеталась», да и сам он немолод, хотя утешает себя, что «для времени, однако, старость / и молодость неразличимы». Бродский вспоминает ссылку, жизнь «вполнакала», вот почему в обращении с мухой-музой возникают слова «союзник», «соузник», «подельник», «кореш». 21 год прошел с момент суда над Бродским, состоявшегося в 1964 году, – не отсюда ли количество главок в «Мухе», точно соответствующее пройденному пути? И потому призыв к мушиному существованию – обращение к самому себе, зов бороться с небытием и старостью:

В следующей главке, думая о жизни и смерти, о своем эмигрантском одиночестве, Бродский вспоминает последние стихи Пастернака, его «Ветер» («Я кончился, а ты жива…»37, его раннее стихотворение «Плачущий сад».38:

«Плачущий сад» Пастернака цитирует Цветаева в статье «Световой ливень», говоря о мастерстве Пастернака, о теме дождя у него, возможно, из-за этой статьи Бродский и вспомнил эти стихи. «Мертвые петли» мухи соотносят стихотворение Бродского и с «Поэмой Воздуха» Цветаевой, где она сравнивает душу, летящую в бессмертие, с летчиком, делающим в воздухе мертвые петли. У Цветаевой свидетелем ее воображаемой смерти оказывается Рильке. В стихах Бродского свидетелем его жизни и смерти, его поэтического существования является не ветер, не плачущий сад, не Рильке, а муха. О Рильке и Цветаевой, видимо, вспоминает Бродский и в главке 14, когда рассуждает о вещи, вышедшей из повиновенья.39 Этой теме посвящена цветаевская поэма «Лестница». Понятие вещи – одно из краеугольных в творчестве Рильке:

Выражение «Сдает твоя шестерка» Бродский почерпнул из карточного словаря. Кстати, существует игра в «мушку», имеющая около шести разновидностей, предполагающая во время игры рассказывание анекдотов, пение, повествования о дневных новостях. Самая главная карта – «мушка» – пиковый туз, самая младшая – шестерка. Сдавать карты в словоупотреблении поэта – сдаваться, падать духом. Роясь среди сокровищ своей памяти, перебирая драгоценности лирики ушедших поэтов, назвав тезку мухи («по кличке Муза») Бродский думает о своей «сдаче» с существования, о своем вкладе в «кощеевы» богатства лирики после смерти, когда придется оставить «насиженный» узор обоев жизни и перелететь в иной мир, «чтоб ошарашить серафимов хилых / там, в эмпиреях, где царит молитва, / идеей ритма и повторимости», стать «насекомым туч». Эта мысль Бродского близка стихотворению Цветаевой из цикла «Маяковскому», где она представляла разговор Есенина и Маяковского на том свете. Есенин и Маяковский, в изображении Цветаевой, готовы взорвать тот свет гранатой своих стихов: «Под царство и это – / Подложим гранату!»). Бродский тоже рисует небесное бытие как новое творчество. В главке 18 Бродский вновь вспоминает Цветаеву, ее поэму «Крысолов», главу «Детский Рай», с его темой обольщения искусством, где Крысолов соблазнял детей и жителей Гаммельна звуками своей флейты. Это обольщение стихами Бродский рисует через образ мух, кружащихся над малиновым вареньем:

Работая над поэмой «Крысолов», Цветаева мысленно посвящала ее Г. Гейне. В связи со стихотворением Бродского, нельзя не вспомнить, что Муха в мировой поэзии жила до Бродского в стихах Гейне: Мушка – последняя возлюбленная Генриха Гейне, Элиза Кранц (Камилла Зельден). К ней обращен ряд стихотворений Гейне, в том числе последние, предсмертные его стихи. Ее, Мушку, можно назвать последней музой Гейне.

Одно из шутливых прозвищ мухи Бродского – Шива, древнейшая божественная сущность человечества, в индуизме – олицетворение разрушительного начала вселенной и трансформации (созидательное разрушение); одно из божеств верховной триады, наряду с Брахмой и Вишну. Пять божественных ролей Шивы: создание, поддержка, растворение, сокрытие и дарование благодати соответствуют для поэта роли Музы. Муху Бродский именует по-разному: подруга, гумозка, цокотуха – Шива тоже известен под несколькими именами, его свиту составляют духи и демоны, поэтому еще одна вероятная зимняя параллель Мушиного Рая Бродского – пляшущие пушкинские «Бесы».

Для Бродского, жизнь – «синоним небытия и нарушенья правил». «Души обладают тканью, материей, судьбой в пейзаже», а мушиный рай Бродского – лирический рай, в котором носятся души любимых поэтов. Эти души в сумме – лирическим строем своим – «любое превосходят племя». Определение поэтов племенем – из стихотворения Цветаевой «Променявши на стремя…», в 1925 году видевшей поэтов единым вымирающим племенем поэтов: «Невозвратна как племя / Вымирающее (о нем / Гейне пел, – брак мой тайный: / Слаще гостя и ближе, чем брат…)» – речь идет о стихотворении Гейне «Азра». В контексте темы размышления о времени («цвет есть время»), Бродский упоминает в стихотворении великого Галикарнасца – Геродота, родившегося в Галикарнасе (19 главка), но его мысль близка и Цветаевой, рассуждавшей о цвете, времени и вечности в цикле «Деревья» (1922), в стихотворении «Не краской, не кистью!…» («Цвет, попранный светом»). В 20-й главке крылатое войско то ли мух, то ли муз стихотворения Бродского корреспондирует с концовкой поэмы Цветаевой «На Красном Коне», в которой лирическая героиня вместе со своим войском («Солдаты – какого врага бьем?») сражается с Гением в лазури. Так возникает вторая перекличка с цветаевской поэмой: