дворе одежда получает практически схожую семантику: контроль жестов и телодвижений посредством предметов одежды, своей формой диктующих манеры поведения; коннотации подчинения фигуре короля и государственному аппарату; указание на должностные полномочия – в различной степени роскоши отделки и тканей. Классовые униформы в придворном обществе выражали собой «приспособление механизмов власти к индивидуальному телу, что сопровождалось надзором и дрессировкой – это была дисциплина <…> которая сосредоточена на теле, манипулирует телом как центром сил, стремясь сделать тела одновременно полезными и послушными» (Фуко 2005: 263). С одной стороны, посредством «классовых» униформ придворное общество обезличивало индивида, выражая лишь его позицию в иерархии, с другой стороны, индивидуализировало его как никогда прежде за счет внимания к знаниям и умениям, то есть к неотчуждаемому индивидуальному символическому капиталу. Впрочем, этот капитал не имел каналов репрезентации в одежде, поскольку такой возможностью обладал лишь общественный статус.
Таким образом, в тенденции преобладания индивидуального символического капитала над сословным не последнюю роль играло придворное общество, наиболее яркое воплощение которого представлял двор Людовика XIV. В своем формировании он испытал влияние как итальянского двора Екатерины Медичи, так и испанского Анны Австрийской (подробнее см.: Шишкин 2004). Наследием испанского двора можно считать жесткую структуру церемониала, итальянского – идеал придворного, в большей степени определяемый личными заслугами, а не происхождением. Так, в сочинении Б. Кастильоне «Придворный» благородное происхождение еще является залогом личностных добродетелей. Однако, по мнению Я. Бурхардта, «уже в „Пире“ Данте почти полностью перестает связывать понятия nobile и nobiltà с происхождением, а отождествляет их со способностью ко всякого рода нравственным и интеллектуальным совершенствам; особое ударение ставится при этом на высокую образованность, поскольку nobiltà должна быть сестрой filosofia. <…> В диалоге „О благородстве“ Поджо приходит со своими собеседниками к согласию относительно того, что не существует более никакого благородства, кроме связанного с личными заслугами» (Буркхардт 1996: 238–239). В диалоге Б. Кастильоне французы упоминаются как не расположенные к культивированию интеллекта и нравственности; они убеждены, что «образованность не на пользу воинскому искусству» [22]. Тем не менее во Франции положение придворного также могло быть обусловлено не только его происхождением, но и личными заслугами. Подтверждением тому служит тот факт, что французский двор представлял собой инструмент преодоления вассальной системы, а следовательно, отчуждения властных полномочий сеньоров, основанных на знатном происхождении, в пользу все более возрастающей роли индивидуального символического капитала придворного.
Так, по мере становления политического тела государства должность – новое измерение социальной идентичности индивида – способствовала возникновению такой семантической категории костюма, как статус. Выражая собой объем делегированных властных полномочий и, как следствие, освобождение от диктата знаков индивидуальности Другого, статус представлял собой основное означаемое «классовой» униформы. Обезличивание индивидуальных знаков отличия Другого, значащихся на ливрее, в униформе способствовало индивидуализации стоящего за ней тела, а точнее его неотчуждаемых способностей, контроль которых с помощью одежды являлся условием экономической и политической эффективности функционирования политического тела государства. Микрофизика власти «раскладывала» служащего на присущие ему умения и качества. В результате они стали определять социальный статус и общественное положение индивида по мере превалирования правомочности политического над физическим телом монарха и обезличивания знаков его индивидуальности.
Мы рассмотрели становление статуса как основного означаемого костюма в период придворного общества на примере французского двора: во Франции политическое тело государства формировалось в рамках становления абсолютной монархии и наиболее заметным был процесс освобождения индивидуальных знаков, отличающих Другого, от модных коннотаций и приобретения их статусного прочтения. Европейская мода XVII–XVIII веков находилась под влиянием французского двора в связи с его политическим авторитетом, что также дает основание для анализа модного костюма. В этот период именно во Франции модной одежде была свойственна определенная степень политизированности ее значений. Как отмечает Ф. Бродель, «в XVI веке европейские высшие классы облачились в черный костюм Испании, что было знаком политического превосходства мировой империи „католического короля“». В XVIII веке даже на испанских территориях преобладали яркие французские костюмы: «в 1716 году в Перу, где экстравагантность испанцев достигала неслыханных масштабов, мужчины одевались во французском стиле: облачались в импортированные из Европы шелка, представлявшие собой странное смешение ярких цветов» (Braudel 1985: 317–318). Таким образом, внешнеполитическое доминирование как основание для распространения индивидуальных вкусов того или иного монарха также свидетельствует о политической [23] обусловленности значений модного платья в период придворных обществ.
О сумптуарных законах
В придворном обществе важную роль играли сумптуарные законы, которые наравне с церемониальным этикетом являлись средством утверждения и сохранения различий в общественной иерархии. Нормативно-правовые предписания, касающиеся одежды, существовали уже в древнегреческом обществе: в 549 году до н. э. был принят первый закон о роскоши, ограничивающий «женский гардероб – исключение составляли праздничные дни – тремя предметами одежды: это были хитон, пеплос и плащ гиматий» (Рибейро 2012: 22). Необходимость правового регулирования вестиментарной сферы, которая осознавалась уже в VI веке до н. э., была связана с функцией социальной репрезентации, неотъемлемо присущей одежде.
Несмотря на то что сумптуарные законы существовали на протяжении долгого времени, в определенный момент необходимость в них отпала: по мнению Э. Рибейро, в Англии последний закон такого рода был принят в 1604 году (там же: 85). Ж. Кишера фиксирует последнюю попытку государственного регулирования вестиментарной сферы во Франции в 1708 году (Quicherat 1877: 527). Согласно этому акту, ограничивалось потребление золота среди всех слоев населения. Однако он не преминул быть нарушенным, как и многие другие, ему предшествовавшие. Стоило государству приостановить правовой контроль над потреблением, как постепенно стал снижаться интерес к статьям расходов, находившихся под запретом: золота и серебра стало в одежде так мало, как никогда прежде. Приостановление контроля над вестиментарной сферой со стороны государства во многом было обусловлено тем, что модные коннотации костюма, являвшиеся центральным объектом сумптуарных законов, перестали быть основным средством репрезентации социальной структуры общества, которая все в большей степени характеризовалась размыванием границ между социальными группами.
В Средневековье возможные границы вестиментарной репрезентации устанавливались финансовым положением модного субъекта: «в 1279 году Филипп III Смелый (1245–1285) постановил, что для общего государственного блага высокопоставленным лордам следует иметь не более четырех платьев (мантия, сюрко и котт), отделанных беличьим мехом (vair), если их доход составляет не менее семи тысяч фунтов с земельной ренты в год, и не более пяти комплектов, в случае если их доход выше. <…> Оруженосцы (squires) могли иметь только два отделанных мехом комплекта одежды в год, если доход их хозяина был не менее четырех тысяч фунтов в год, пять – если выше» (Heller 2007: 65).
Указ Генриха II (1519–1559) от 1549 года, устанавливавший допустимые границы модных «эксцессов» во внешнем виде того или иного сословия, уже не использовал уровень дохода
