в качестве фактора, определяющего общественное положение (Quicherat 1877: 379). Как полагает Н. Элиас, в XVII веке корреляция высокого социального положения с уровнем дохода стала еще более условной в связи с возросшей ролью буржуазии в обществе и постепенным разорением аристократии, социальное положение которых уже так однозначно не свидетельствовало о соответствующем уровне финансового достатка. Представители аристократии имели право, а точнее были вынуждены прибегать к различным формам модной репрезентации для подтверждения высокого статуса, который продолжал быть связан с соответствующим уровнем потребления. В придворном обществе ограничение власти «дворянства шпаги» происходило путем огосударствления земель и замены феодальной ренты на контрактную службу при дворе. Демонстративное потребление при существовавшем «запрете на участие в каких бы то ни было коммерческих предприятиях» во многом и было причиной разорения значительного числа знатных домов (Элиас 2002: 89). Это в свою очередь упраздняло необходимость в фиксации социальных различий в такого рода постановлениях.
Если же попытаться прояснить назначение сумптуарных законов, то их роль в обществе сводилась к трем основным функциям: быть моральными регуляторами поведения, служить средством социальной стратификации общества, а также играть роль инструмента экономической политики. Выступая в качестве морально-этических директив, постановления зачастую носили двойное авторство, то есть провозглашались одновременно от лица церкви и государства, как, например, указ Урбана V и короля Карла V (1338–1380) в 1368 году против ношения пуленов (poulaines) и излишне короткого платья (Quicherat 1877: 236). В нем проявилось стремление государства путем «поручительства» со стороны церкви утвердиться в роли арбитра, предписывающего формы социального тела индивида в общественном пространстве. Так одежда из предмета морально-директивных постановлений превращалась в маркер социальных различий.
Появление сумптуарных законов было обусловлено прежде всего экономическими соображениями. Так, в правление Франциска I вышел ряд постановлений, направленных на сокращение потребления предметов роскоши иностранного производства: в 1518 году – указ против импорта, продажи и использования всех изысканных видов шелков (золотого и серебряного драпа, бархата, сатина, тафты цвета крамуази [24] или вышитой и украшенной золотом), в 1540 году – постановление (в качестве смягчения предшествующего указа), разрешающее ввоз таких тканей через Лион с таможенным сбором в 5 %; в 1532 году – акт, предписывающий отказаться от меха и тяжелых золотых цепей; в 1543 году – декрет, запрещающий использование золотых и серебряных позументов представителями мужского пола (Ibid.: 353–354).
Перечисленные меры, направленные на снижение потребления предметов роскоши, во многом делали последние, по мнению М. Монтеня, еще более желанными в связи с символическим капиталом личностей, которым данные объекты были дозволены (Монтень 1954: 338). Запреты способствовали еще большей исключительности и одновременно притягательности предметов «моды», ассоциировавшихся с социальным положением лиц привилегированного сословия.
Более результативной мерой в попытке приостановить процесс «демонстративного» потребления являлась политика Людовика XI (1423–1483), который во время своего правления демонстрировал пренебрежение ко всякого рода украшениям и другим предметам роскоши. Такое отношение к предметам роскоши он старался поощрять и внедрять среди подданных как собственным примером, так и путем общественного осуждения и осмеяния модников, стремившихся приукрасить себя. Одного из командующих войсками государь отстранил от должности после того, как последний появился на встрече с ним в роскошных облачениях, превосходящих по великолепию его собственные. Впрочем, превзойти платье Людовика XI не представляло большого труда. По свидетельству Филиппа де Коммина, король «одевался так плохо, что хуже нельзя <…> в связи с чем его casaque [плащ с широкими рукавами] из грубого сукна и его шляпа à bonne vierge de plomb [с изображением Девы Марии из свинца] стали легендарными» (Quicherat 1877: 292–293).
Своим примером Людовик XI задавал ту модель отношения к вестиментарным ценностям, которая непременно должна была воспроизводиться в обществе при соблюдении необходимых сословных различий, что предполагало невозможность нижестоящих апеллировать к предметам роскоши, от которых отказался сам король. Известно, что после битвы при Пуатье в 1356 году, когда французский король (Иоанн II Добрый) был взят в плен, до его освобождения остальной части общества было запрещено использовать в своих одеяниях золото, серебро, жемчуг, мех горностая (Newton 1980: 53). Запрет пресекал апроприацию предметов, воспринимавшихся как атрибуты королевской власти, что подразумевало бы претензию на привилегированное положение короля в его отсутствие. Таким образом, Людовик XI, выказывая свое пренебрежение предметами роскоши, способствовал снижению спроса на них среди подданных – теперь они уже не могли демонстрировать бо́льшую степень великолепия, чем положено королю.
Вестиментарное поведение Людовика XI скорее следует трактовать как особого рода внутреннюю политику, а не проявление личной предрасположенности к «антимодному» поведению. По словам Филиппа де Коммина, отойдя от трона, в резиденции Плесси-ле-Тур, он выказывал изысканный вкус в предметах роскоши, зачастую одаривая ими людей из своего окружения (Quicherat 1877: 293). В правление Людовика XI гардероб придворных дам был значительно скромнее, чем одеяния представительниц городской знати, что подтверждает эффективность его «антимодной» политики (Ibid.: 312). С точки зрения М. Монтеня, только путем формирования среди населения чувства презрения к изысканным предметам потребления можно приостановить этот бесконечный поток модных эксцессов. Известно, например, что Людовику XIV запахи по своей природе были неприятны, что привело к отказу при дворе от парфюма, а впоследствии и от благоухающих цветов. Поэтому дамы, издалека увидев розы, делали вид, что падают в обморок, вторя таким образом отношению короля к ароматам. Нельзя сказать, что придворные дамы стали вдруг сторониться роз, скорее так проявлял себя механизм формирования вестиментарных ценностей: лицо, обладающее высоким социальным положением, задает определенную модель поведения, а та впоследствии воспроизводится среди круга лиц, для которого данная фигура является авторитетом. В случае Людовика XI его пренебрежение модными канонами стало той моделью поведения, которую он благодаря своему социальному статусу старался сформировать, по крайней мере, при дворе, находившемся под его непосредственным влиянием.
Чтобы ограничить отток средств в казну других стран, неизбежно вызываемый «модным» потреблением, Людовик XI ввел еще одну меру. Он основал текстильные производства, призванные обеспечивать предложение на рынке предметов роскоши средствами внутренней экономики, что несомненно способствовало ее укреплению путем создания новой отрасли. Так, в 1466 году была учреждена фабрика в Лионе, а в 1480 году – в Туре (Ibid.: 295). Несмотря на продолжившуюся устойчивую практику импорта тканей, Людовику XI удалось положить начало текстильной отрасли во Франции, развитие которой было продолжено Екатериной Медичи, также предпринимавшей попытки развития шелковой отрасли, в том числе путем высаживания тутовых деревьев на территории Франции. Правда, постановление 1577 года фиксировало превалирование импорта из Милана, Генуи и Флоренции над местным производством шелков в Лионе (Ibid.: 432).
Распределение сил среди поставщиков текстиля стало меняться в правление Генриха IV (1553–1610) совместными усилиями двух его министров: агронома Оливье де Серра (Olivier de Serres) и экономиста Бартелеми де Лаффема (Barthélemy de Laffemas). Эффективность проводимой ими политики в
