Чернила меланхолии - Жан Старобинский

«Poi che furono passati tanti die, che appunto erano compiuti li nove anni appresso l’apparimento soprascritto di questa gentilissima, ne l’ultimo di questi die avvenne che questa mirabile donna apparve a me vestita di colore bianchissimo, in mezzo a due gentili donne, le quali erano di più lunga etade; e passando per una via, volse li occhi verso quella parte ov’io era molto pauroso, e per la sua ineffabile cortesia, la quale è oggi meritata nel grande secolo, mi salutoe molto virtuosamente, tanto che me parve allora vedere tutti li termini de la beatitudine» (Dante, «Vita nuova», III). (Данте. Новая жизнь / Пер. А. Эфроса. СПб., 2005. С. 22. – Прим. перев.)

«La rue assourdissante autour de moi hurlait. / Longue, mince, en grand deuil, douleur majestueuse, / Une femme passa, d’une main fastueuse / Soulevant, balançant le feston et l’ourlet; / Agile et noble, avec sa jambe de statue. / Moi, je buvais, crispé comme un extravagant, / Dans son œil, ciel livide où germe l'ouragan, / La douceur qui fascine et le plaisir qui tue. / Un éclair… puis la nuit! – Fugitive beauté / Dont le regard m’a fait soudainement renaître, / Ne te verrai-je plus que dans l’éternité? / Ailleurs, bien loin d’ici! trop tard! jamais peut-être! / Car j’ignore où tu fuis, tu ne sais où je vais, / Ô toi que j’eusse aimée, ô toi qui le savais!» («Я встретил женщину. Средь уличного гула / В глубоком трауре, прекрасна и бледна, / Придерживая трен, как статуя стройна – / Само изящество, – она в толпе мелькнула. / Я вздрогнул и застыл, увидев скорбный рот, / Таящий бурю взор и гордую небрежность, / Предчувствуя в ней всё: и женственность, и нежность, / И наслаждение, которое убьёт. / Внезапный взблеск – и ночь… Виденье Красоты, / Твои глаза на миг мне призрак жизни дали. / Увижу ль где-нибудь я вновь твои черты? / Здесь или только там, в потусторонней дали? / Не знала ты, кто я, не ведаю, кто ты, / Но я б тебя любил – мы оба это знали» (пер. В. Левика). – Прим. перев.)

Benjamin W. Ueber einige Motive bei Baudelaire // Benjamin W. Charles Baudelaire / Éd. par Rolf Tiedemann. Francfort, 1974. P. 103–149 (см. особенно р. 119); фр. пер. 1979 (р.169–171). См. также: Stierle K. Der Mythos von Paris. Munich, 1993. P. 789–811.

В таком теоретическом тексте, как «Салон 1859 года», Бодлер также рассматривает статуи в контексте вечности и также употребляет рядом наречия «быть может» и «никогда».

«Парижский сплин», VII (Baudelaire Ch. Œuvres complètes. T. 1. P. 283–284). Этот текст аллегорически повествует об искусстве. Для сравнения можно перечесть последнюю сцену шекспировской «Зимней сказки», где Гермиона, лжестатуя, сходит с пьедестала, чтобы открыть, что она жива. В своем предисловии Ив Бонфуа анализирует «спор об искусстве», содержащийся в этом великолепном тексте, и в особенности сцену со статуей (Shakespeare W. Le Conte d’hiver. Paris: Mercure de France, Folio, 1994. P. 20–22).

«Красота» («Цветы зла», XVII); Baudelaire Ch. Œuvres complètes. T. 1. P. 21.

Ibid. P. 73. Удлинение сфинкса отзывается также, но менее явным и более игровым образом, в терцетах «Кошек», обыгрывающих относительность размеров. Здесь, разумеется, последовательная смена ролей – удел животного. Однако кошки в этом стихотворении открыто названы объектом любви «пылких влюбленных и суровых ученых». Не опасаясь навлечь на себя обвинения в излишней приверженности к фрейдизму, можно констатировать, что в данном случае «я» в значительной степени проецирует себя на этот объект любви. Несмотря на «парнасский» тон стихотворения, здесь, как и повсюду, Бодлер в очень большой мере говорит о самом себе. Он, разумеется, «пылкий влюбленный», но влюбленный, который стремится обладать качествами ученого. Получается, что обе разновидности влюбленных в кошек как бы сливаются в предмете своей любви. В самом деле, Бодлер всегда настаивал на том, что художник вообще и он сам в частности должен обладать «святой душой» и одновременно быть «суровым ученым» (он желал стать «образцовым химиком», писал о «суровых штудиях» поэта, о «суровом волшебстве», которого добивается скульптор, и т. д.). Заслуживает внимания роль союза «и» в этом стихотворении, разумеется, не самом главном в сборнике. Впрочем, о «Кошках» написано так много, что я предпочел коснуться этого вопроса лишь походя и упрятать свои наблюдения в подвал финальной сноски.

См.: Bandello M. Le Novelle. 5 vol. Bari: Laterza, 1912. Vol. V. P. 223–227. Ср. статью о Банделло: Schalk F. Bandello und die Novellistik der italienischen Renaissance // Romanische Forschungen. 1973. Vol. 85. № 1/2. S. 96–118.

Baudelaire Ch. Le Spleen de Paris, XXVII // Baudelaire Ch. Œuvres complètes / Éd. Cl. Pichois. Paris: Gallimard, «Pléiade». T. I. P. 319–323; Idem. Petits Poëmes en prose / Éd. critique par R. Kopp. Paris: Corti, 1969. P. 81–86, 286–291.

Наша гипотеза подкрепляется частным сообщением Мишеля Симонена: «Вероятность, что поэт был знаком с текстом итальянского автора, по-видимому, более велика, чем можно предполагать по имевшим хождение экземплярам “Новелл”, изданным в Англии и других странах. В самом деле, хотя перевод на французский язык, появившийся в XVI веке и вошедший в корпус “Трагических историй” Боэстюо – Бельфоре, был известен не слишком широко, данный сюжет продолжал жить в гораздо шире распространенных сборниках фацеций. Начиная с 1605 года – или, может быть, раньше, если предположить, что оригинал утрачен, – история Гоннеллы фигурирует в “Thrésor des récréations” (№ 29, p. 44–50), томе, неоднократно переиздававшемся в течение XVII века. А главное, мы встречаемся с рассказом о смерти нашего homo facetus в “Contes à rire” (с. 253–257 издания A. Chassant, Paris: Th. Belin, 1881), которые часто перепечатывались на протяжении всего XVIII и в начале XIX века».

См.: Welsford E. The Fool: His Social and Literary History (1935). New York: Anchor Books, 1961.

«Vi dissi anco che altre volte avea inteso da non so chi, come a l’improviso una subita e grandissima paura fatta a uno