Но что это за запреты! — возмущается непросвещенный рассудок. — Как можно устанавливать пределы нашему пытливому исследованию ума и слову? — Верно, пределов им иных нет как в том, что они «разум» и «слово». Вы же не станете кормить голодного человека словами о еде — нужен кусок хлеба в своей, вещественной форме, и он не подменим понятием, а Дух подменял Эрос лишь когда надо было разверзнуть ложе сна девы и непорочно зачать богочеловека. Это в Евангелии от Иоанна сказано: «В начале было слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Иоанн. 1, 1). И это здесь платоновская идея. Но Платон видел шире, и не кто иной как Сократ в диалоге «Пир» объявил Эроса величайшим богом (ибо Любовь связует и соединяет все части, вещи мира в единое бытие и жизнь, которые бы иначе распались — и подчинил ему даже Логос: истинно философская беседа, то есть умное слово, а также проникновенное познание одушевляются эротическим влечением к возлюбленному существу, к истине (истине! сущности бытия) — и эта идея, спустившись в быт и обиход, знакома нам как «платоническая любовь»
Итак, начав с анализа понятия «секс», мы дошли до идеи Эроса. Путь совершенно естественный и логический, ибо секс — частная разновидность, вариант Эроса, Любви, что связует мир воедино и вечную жизнь питает непрерывным рождением и творчеством (труд — тоже форма Эроса). Недаром по «Теогонии» Гесиода в последовательности возникающих мировых начал Эрос появляется вторым: сразу вслед за Хаосом. Эрос, значит, первичнее Космоса (т. е. уже упорядоченного строя мира) и тем более Логоса. И заслуга Зигмунда Фрейда в том, что он в Новое время, когда столь запутанной стала жизнь и мысль, когда человечество закрылось от природы асфальтом, стенами, политикой, отвлеченнейшими духовными проблемами, — обнаружил, как под всеми усложнениями и напластованиями цивилизации — «под ними хаос шевелится» (по словам проникнувшего еще раньше в эту тайну русского поэта XIX века Федора Тютчева). Однако Эрос был в его учении о libido обужен до секса, и с этой точки зрения все общественные и духовные проявления человеческой жизни и творчества стали просвечивать как сублимированные, превращенные формы сексуального влечения. Здесь-то и завязывается спор народов, идеологий, точек зрения: одни считают это низведением, оскорблением человеческого духа, другие-напротив, его оживлением соками и кровью в материально-телесном, низовом источнике жизни
Кто прав? Чтобы рассудить спор, придется прибегнуть к третейскому судье, стороне незаинтересованной и для всех достаточно авторитетной. В качестве таковой вряд ли кто будет возражать, если призовем опять классическую эллинскую мысль. По Аристотелю, в человеке три седалища души: ниже диафрагмы (в животе и поле), в сердце и в голове. Значит, секс и ощущения имеют свою столицу в поле (а сексуальное наслаждение связано прежде всего с первичными телесными ощущениями: осязание, вкус, запах); любовь и чувства — в сердце; а ум, познание — в голове. Я недаром включаю в этот круг и познание. Во многих языках о соединении полов говорится: «они познали друг друга», «он познал женщину»; а слово «понятие» — того же корня, что и «по-ятие» (от старославянского ЯТИ, которое сохранилось в брани). И секс, и любовь, и познание — все это влечение разного[1]
Блестящий анализ национальных образов истины: в частности, латинского veritas — от идеи «веры», а русского «истина» — как «естины» — от идеи бытия см. у русского мыслителя XX века П. Флоренского в начале его сочинения «Столп и утверждение истины» к соединению. И наиболее общим для всех понятием будет Эрос — та космическая сила, что соединяет, по эллинам, и луч солнца с землей, и мысль с предметом, и мужчину с женщиной. Эрос, проходя через разные этажи души человека, создает разные человеческие деятельности и искусства. Низовая душа, ум тела лучше всего выявляется в физическом труде (в умений), в спортивных играх, танце, отчасти театре, в пластическом искусстве скульптуры, отчасти в архитектуре и живописи. Ум сердца, сфера чувств, чистая любовь выявляются лучше всего в музыке и поэзии, недаром их основной орган — слух и звук. А эрос духа, ума выявляется в умозрении, познании и мысли — в науке и литературе (отчасти живописи, архитектуре — недаром глаз в голове, а ум — свет)
Среди всех этих частей души и человеческих деятельностей ни одна не важнее другой, и если голова выше, то пол основательнее: глубина и высота в нашем сознании равно похвальные понятия, и глубина мысли не «ниже» мысли высокой. Просто у разных народов и в разные исторические полосы образуются как бы различные комбинации из этажей Эроса — и потому мы можем сказать, что секс занимает большее место во французской литературе, чем в русской, и в двадцатом веке эта тема значительнее, чем в девятнадцатом. Вот теперь-то мы можем уже задать и вопрос: «Почему?» Но сначала — «Как?»
«Попугай!», Черномор и сон Татьяны
Это лето (1966) я проводил в деревне на Смоленщине[2], и там мне внезапно открылась тайна русского секса. И вот каким образом. В избе, где я кормился, к хозяйской девочке Наташе, лет 11, во время моих приходов, слетались ее подружки и щебетали на диване, наблюдая за мной. И как-то раз я поднялся, сделал странную гримасу, выпучил глаза, растопырил руки, скрючил пальцы и кошачьей мягкой походкой направился к дивану, и сделал рывок, будто бросаюсь, и издал звериный рык. Эффект был потрясающий. Когда я только встал из-за стола — они замерли, когда направился — как завороженные, смотрели, когда стал подходить — стали съеживаться, когда же издал рык, — они затрепетали, и из них вырвался писк, визг — всеобщий ликующий клекот! С тех пор мне не было проходу: как только я подходил к избе, слеталась стайка беленьких девочек и умоляла меня: «Дядька Гошка, попугайте нас!». «Попугай меня!» — где же это я слышал еще? Ах да! Ведь это однажды из женщины в страстную минуту вырвалась мольба клекотом прямого слова: «Попугай меня!» Испуг в детях — эротическое чувство. И для беленьких русских девочек я, черный, смуглый, средиземноморский этнический тип, жидо-болгарин, да еще тогда не брившийся и зараставший бородой, — выглядел этаким Бармалеем, Приапом. И вдруг я понял «Руслана и Людмилу» Пушкина. Это же сон о смертельно-страстном соитии. С брачной постели похищают Людмилу. Но именно этого ждет дева от «тайны брачной постели»: что похитят ее как деву, сорвут покров ее девственности. Само похищение представляется как явление колдуна — карлы бородатого. Черномор — это фаллос собственной персоной, обросший волосами, — Приап в сознаньи русских дев. Черномор уносит с собой Людмилу (Людмила — чисто женское начало — ему отдается). В ходе акта, который есть сногсшибательное головокружение и ощущается как полет, скачка и транс, — проносятся видения: ей чудится, как она бродит по райским садам, по замку — в то время как над ней работают, за нее борются, толкая друг друга, четыре здоровых мужика-фалла: богатыри Руслан, Рогдай, Фарлаф, Ратмир. Они все разные — и все в ней толкутся: удары поединков — это толчки о ее лоно
Наконец наступает высший момент: полет Руслана в небо на бороде Черномора — восхищение, упоение битвы — и вот удар, срезана борода — и сила истекает, наступает сладкая истома, тишина, утро и пробуждение. A propos — усекновение Русланом бороды Черномора — это русский вариант всемирного космического мифа, который у Гесиода в «Теогонии» выступает в рассказе об оскоплении Кроносом отца своего Урана (древнейшее проявление Эдипова комплекса). Суть этого мифа — отнятие эротической силы у прежнего поколения титанов, преисподних духов, гномов, укрощение стихий хаоса, поворот круга времени (Хронос) и начало Космоса, установление в мире нового строя: власть новых богов- олимпийцев наступит[3]. Вообще Пушкин — один из наиболее одаренных пониманием Эроса русских поэтов, и, как про Гомера и Гесиода говорили, что они дали эллинам их богов, так и Пушкин — русский мифотворец: он открыл русские варианты космических событий. Так, его поэма «Медный всадник» о том, как река: «космическая женская влага — отомстила городу, Петру (petra — камень по-гречески) за насилие над собой, — есть русский вариант мифа о потопе, известного по Библии, по греческому преданию о Девкалионе и Пирре и др. В поэме «Гавриилиада» он открывает то, что, по аналогии с Эдиповым комплексом, можно бы поименовать «комплексом Марии»: дева Мария в поэме Пушкина размышляет: Один, два, три! — как это им не лень[4].
Могу сказать, перенесла тревогу: Досталась я в один и тот же день Лукавому, архангелу и богу Но именно об этом мечтает русская женщина в любви: чтобы она одновременно была и ангельски светлой, духовной, божественной; и огненно-страстной, дьявольской; и просто человеческой; она хочет испытать зараз рай, ад и землю. И недаром подобные же хороводы мужчин заводят вокруг себя героини Достоевского: Настасье Филипповне нужен и князь Мышкин — ангел света, и черномазый Рогожин (который и заколет ее ножом: тоже эротический символ — прободения), и мелкий земной бес Ганя Иволгин, и свора разной нечисти и пузырей земли. То же самое и Наташе Ростовой пришлось пройти через романтически-идеаль-ную любовь к неземному князю Андрею, чувственную преисподнюю страсть к Анатолю Курагину, пока не сочеталась с земным Пьером Безуховым (были еще рассудочный Борис Друбецкой и лихой гусар Денисов). И в «Братьях Карамазовых» Грушенька играет мужским множеством, в которое входят: человечный Митя, инфернальный Вельзевул — сладострастник — отец — Федор Павлович Карамазов [5]! но ее влечет приблизить к себе и чистого ангела Алешу. Кроме того, на втором плане вокруг нее увиваются: рассудочный Ракитин, какой-то поляк — любовь девичества и т. д.2
