Еще одна тенденция — это явно выраженное усиление испанских силовых мотивов. Появляются в Латинской Америке целые серии коплас такого бравадного содержания:
Будь проклят тот, кто мне желает зла.
Если это женщина, то пусть она умрет.
Если это мужчина, я его переброшу
Через самую высокую стену.
Так, собственно, мы видим, как на фольклорном уровне формируется вот эта норма мачистская. Но одновременно происходит ее формирование в культуре.
В этом смысле характерен опыт Мексики.
Впервые в работе Самуэля Рамоса 1934 года этнотипом он считает мексиканского мачо: агрессивность, беспокойность и глубочайший комплекс неполноценности. Именно Самуэль Рамос первым сказал, что мачо — это на самом деле маска человека, глубоко неуверенного в своей силе, человека — культурного межеумка, человека, который все время находится в состоянии собственного самоутверждения. А вслед за тем вот эти мысли развил нобелевский лауреат, знаменитый философ Октавио Пас. Он говорит про мачо: «Это власть, обособленная в своей мощи, не имеющая ни отношений, ни связи с внешним миром». Мачо является воплощением фаллического начала. Все остальное, весь окружающий мир — это открытое для совокупления пространство. И вот задача мачо — как бы вскрыть, взломать, изнасиловать окружающий мир, проникнуть в него, расколоть, сохранив при этом полную свою замкнутость.
Чисто мексиканское, но это действительно нечто, что абсолютно определяет их менталитет, — это понятие «чингон». «Чингон» — это насильник, но это не просто грубый насильник, который за углом изнасиловал женщину. «Чингон» — это просто отношение к жизни.
Дело в том, что в мачо выражено чисто мужское архетипическое начало. Голый, неприкрытый архетип, это своего рода квинтэссенция мужского начала. Собственно, само слово «мачизм» сравнительно недавно пришло и стало известным. Мне кажется, что любой мужчина где-то должен ощущать свою мужскую нормальную ипостась, особенно в век феминизма, в век наступления достаточно агрессивного, женщины по всем фронтам. Естественно, не может вызвать одобрение феминизация мужчины.
Испанский филолог Белен Кастильо Седано рисует ситуацию с женской стороны:
Я думаю, не каждый мужчина готов понять, что мы, современные женщины, уже решили, что не будем ждать, чтобы появился мужчина, чтобы все решать в нашей жизни. И на самом деле поступают неправильно из-за этого, то есть не каждый мужчина готов понять, что его жена будет зарабатывать больше, чем он. И из-за этого появился некий герой у мужчин, который дома ведет себя неправильно, потому что чувствует себя ниже. Для них, наверное, маленький конфликт, потому что мы в конце концов животные. Потому что мы, женщины, например, когда спим с мужчиной, спим у него на плече, и мужчина всегда был крепче. Это точно нельзя забывать. Потом ситуация сменилась. Они физически крепче, но на самом деле мы крепче, чем они, потому что мы вечно все делали: и рожали, и воспитывали, и работали, даже дома — шили, готовили. Современная испанская женщина мечтает о чувствительном мужчине. Для нас, для жизни очень важно иметь друга, человека, который будет с тобой.
Для страсти одной ночи — наверное, пойдет. Но для бытовой жизни лучше человек, с которым можно разговаривать.
Я пытался быть мачо до 35 лет. Тому, почему я стал таким, способствовало множество мелких и крупных причин, но ни одна из них меня не оправдывает.
Мелкие любовные неудачи взросления, к которым я, ребенок, заласканный родителями и с развитым самолюбием, относился слишком трагически, нищета 1990-х годов, когда одеваться приходилось во что придется, не говоря уже о еде, отсутствие протекции и, следовательно, «места» в Москве — все эти привходящие запихнули меня в ряды мстителей за поруганную мужскую честь, и свою, и чужую.
Я начал мстить женщинам от неуверенности и страха ввязаться в настоящие отношения. Это было подобно спорту: чем губительнее были последствия кратких связей, тем больше горького удовлетворения я ощущал. Воронка засасывала.
Можно сказать, я увернулся от бездны в последний момент…
Те женщины, что вышли из общей игры целыми, до сих пор меня ненавидят. И у них есть для этого все основания.
Краткая связь… то, что вспыхивает нежданно, импульсно и ослепительно горит несколько дней, в которые человек мечется, будто больной, летит на крыльях своего чувства… во всем этом вдоволь животного и где-то там, на дне, проступает даже отчасти человеческое — но тех времен, когда человек еще не был окультурен. Иные отдают кратким связям всю свою жизнь, подобно порнографическим актерам. Пьеса играется немного напоказ: вот первые письма, первые встречи и первое упоение тем, что еще вчера было запретным, чужим. Дальше — новый этап обладания, повеления, нарастания жестокости и — не успеваешь оглянуться — наступает третий этап: в войне самолюбий разгорается огонь расставания. Измученный постоянной болтанкой (да? нет? сегодня — да или нет?) говорит: я больше не могу.
И только здесь ставится точка: ты говоришь — а мне и не надо было ничего этого. Твоя жертва была напрасна. Она была ничтожна. Я уже почти ничего не помню.
В этом есть даже какая-то мрачная поэзия.
Истинная поэзия, которой не место среди нормальных людей.
Я до сих пор не понимаю, как оказался среди московских юношей такого склада. Не легкомысленных «пикаперов», которым важны победы на время, а именно изнеженных, занятых лишь собственными внутренними трагедиями юнцов, калечащих окрестные жизни направо и налево, благо в Интернете можно закрутить, продолжить и разорвать романы любой степени накала. В мачизме, конечно же, есть свое легкомыслие, но кутается оно в романтический плащ.
Ведь я хотел быть женатым, иметь детей… и так же четко понимал, что боюсь, смертельно боюсь чего-то постоянного, на долгие годы. Для того, чтобы решиться на брак, нужна или глупость, или смирение. Последнее пришло ко мне в возрасте за 30, когда ушло первое. Можно сколько угодно оправдываться, почему так случилось, но я знаю одно — меня ничто не оправдывает.
Я всегда буду благодарен своей жене еще и за то, что она каким-то неведомым мне способом смогла вытянуть меня из порочного круга. Чтобы перестать быть мачо, надо всего-навсего успокоиться.
И перестать себя ранить.
Углубляясь в замыслы Творца относительно нас, беспощадно разделываясь с понятиями, мы, конечно же, обязаны поговорить о зеркальном отражении мачо в женщинах. Это стервы.
Коротко говоря, это то же самое мачо в юбке:
— неуверенность в себе как основа постоянной внутренней и внешней трагедии;
— культ силы, «побед», оборачивающихся сплошными и фатальными поражениями.
Стерва — воплощенная сила и такое же воплощенное бессилие. Стерва, теряющая женскую привлекательность, обращается в ведьму.
Нерв ее бытия — желание оставить как можно более глубокую зарубку в жизни того или иного мужчины. Чем глубже рана, нанесенная стервой свое жертве, тем глубже ее удовлетворение и… надежда, что ее-то, такую, точно не забудут.
Быть стервой в России всегда было проще: история страны способствовала появлению женщины не просто мужеподобной по психологическому типажу, но легализации кликуш — женщин, которым по разным причинам (войны, революции, бунты, реформы) не доставалось семьи и даже элементарного мужского внимания.
Русская женщина определенного склада повышенно избирательна к избранникам: каждая черта будущего претендента на нее, говорящая о его потенциальной слабости, влечет за собой целый шквал иронии, презрения и насмешек.
Западная цивилизация воспитала свою стерву на совершенно других основаниях — самостоятельности, активности «вовне». Русская стерва интересна развитием внутренним, уникальной мифологией, качественной градацией избранников.
«Несчастье у нее в крови» — говорят о них совершенно обоснованно. Беда во взгляде, мимике, походке, манере вести себя, говорить, одеваться — все это приманка взведенного капкана. Пружина с лязгом распрямится, когда будет поздно: у стервы заранее готовы счета к любому, даже самому идеальному спутнику. На нем, как на манекене, она выместит всю свою ярость, бешенство, доходящее до неистовства.
Мачо и стервы — близнецы-братья. Почему бы им не искать друг друга, не жениться друг на друге взаимно, «в узком кругу», не создавать пар, понимающих друг друга кожей? Очень просто: потому что в паре, где есть хотя бы один изнывающий от жалости к себе, другой должен быть обязательно преданным, любящим и жертвенным.
Иначе не получается.
ПРОМИСКУИТЕТ И ОСУЖДЕНИЕ НЕВЕРНОСТИ
В чем же заключается вызов свадьбы? Почему она так хочет быть заметной, видной всему миру?
