Однажды мессер Паоло даль Поцца Тосканелли16 , возвращаясь после занятий и собираясь поужинать в саду с некоторыми из своих друзей, пригласил и Филиппо. Последний, слушая, как он рассуждает о математических искусствах, настолько с ним подружился, что выучился у него геометрии. И хотя Филиппо не был человеком книжным, благодаря опыту, которым наделила его природа, он давал такие правильные объяснения, что нередко ставил того в тупик. Продолжая в том же духе, он занимался Священным писанием, неустанно принимая участие в спорах и проповедях ученых особ; и это благодаря его удивительной памяти настолько пошло ему на пользу, что вышеназванный мессер Паоло, восхваляя его, говорил, что ему кажется, когда он слушает рассуждения Филиппо, будто это новый святой Павел. Кроме того, он в то время усердно изучал творения Данте, которые были им верно поняты в отношении расположения описанных мест и их размеров17; и, нередко ссылаясь на них в сравнениях, он ими пользовался в своих беседах. А мысли его только и были непрестанно заняты тем, что он сооружал и измышлял замысловатые и трудные вещи. И никогда не встречался он с умом, более его удовлетворяющим, чем Донато, с которым он по-домашнему вел непринужденные разговоры, и оба черпали радость друг от друга и вместе обсуждали трудности своего ремесла.
Между тем Донато в то время как раз закончил деревянное распятие, которое впоследствии поместили в церковь Санта Кроче18 во Флоренции под картиной, написанной Таддео Гадди, и пожелал узнать мнение Филиппо; однако он в этом раскаялся, так как Филиппо ответил ему, что он посадил на крест мужика. Тот ответил: «Возьми кусок дерева и сам попробуй» (откуда и пошло это выражение), как об этом пространно повествуется в «Жизнеописании» Донато. Посему Филиппо, который хотя и имел повод для гнева, но никогда не гневался на что-либо ему сказанное, молчал течение многих месяцев, пока не закончил деревянное распятие того же размера, но столь высокого качества и исполненного с таким искусством, рисунком и старанием, что, когда он послал Донато вперед к себе домой, как бы обманным образом (ибо тот не знал, что Филиппо сделал такую вещь), у Донато выскользнул из рук фартук, который был полон яиц и всякой снеди для совместного завтрака, пока он смотрел на распятие вне себя от удивления и от вида тех остроумных и искусных приемов, которыми Филиппо воспользовался для передачи ног, торса и рук. Фигура была скомпонована и сложена с такой цельностью, что Доне только признал себя побежденным, но и превозносил ее как чудо. Вещь эта находится ныне в Сан-Мариа Новелла, между капеллой Строцци и капеллой Барди да Вернио, безмерно прославляемая и в наше время19. Когда же этим самым обнаружилась доблесть обоих поистине отличных мастеров, мясной и полотняный цехи заказали им для своих ниш вокруг Ор Санмикеле две мраморные фигуры20, но Филиппо, взялся сам для себя за другую работу, предоставил их но, и Донато один довел их до завершения. Вслед им, в 1401 году, имея в виду ту высоту, которой достигла скульптура, был поставлен на обсуждение вопрос о новых двух бронзовых дверях для храма и баптистерия Сан Джованни, так как с самой смерти Андреа Пизано21 не находились мастера, которые сумели за это взяться. Посему, оповестив об этом замысле всех находившихся в то время в Тоскане скульпторов, за ними послали и назначили им содержание и год времени на исполнение каждому по одной сцене; в числе были призваны Филиппо и Донато, которые, каждый порознь, должны были сделать одну сцену в соревновании с Лоренцо Гиберти, а также Якопо делла Фонте, Симоне да Колле, Франческо ди Вальдамбрина Никколо д'Ареццо22. Сцены эти, законченные в том же году и выставленные для сравнения, оказались все весьма прекрасными и отличными друг от друга: одна была хорошо нарисована и плохо сработана, как у Донато, другая имела отличнейший рисунок и была тщательно сработана, но без правильного распределения композиции в зависимости от сокращения фигур, как это сделал Якопо делла Кверча, третья была бедна по замыслу и по фигурам, как разрешил свою задачу Франческо ди Вальдамбрина; хуже всех были сцены у Никколо д'Ареццо и Симоне да Колле. Лучше всех была сцена, исполненная Лоренцо ди Чоне Гиберти. Она отличалась рисунком, тщательностью исполнения, замыслом, искусством и прекрасно вылепленными фигурами. Однако немногим ей уступала и сцена Филиппо, в которой он изобразил Авраама, приносящего Исаака в жертву. На ней же – слуга, который в ожидании Авраама, и пока пасется осел, извлекает себе из ноги занозу: фигура, заслуживающая величайших похвал. Итак, после того, как сцены эти были выставлены, Филиппо и Донато, которых удовлетворяла только работа Лоренцо, признали, что он в этом своем произведении превзошел их самих и всех остальных, сделавших другие сцены. И так они разумными доводами убедили консулов передать заказ Лоренцо, доказав, что это пойдет на пользу обществу и частным лицам; и это было поистине добрым делом истинных друзей, доблестью, лишенной зависти, и здравым суждением в познании самих себя. За это они заслужили больше похвал, чем, если бы создали сами совершенное произведение. Счастливые мужи, которые, ублажая друг друга, наслаждались восхвалением чужих трудов. Как несчастливы ныне современники наши, которые, принося вред, этим не удовлетворяются, но надрываются от зависти, точа зубы на ближнего.
Консулы попросили Филиппо, чтобы он взялся за работу вместе с Лоренцо; однако он этого не захотел, предпочитая быть первым в одном только искусстве, чем равным или вторым в этом деле. Поэтому он подарил Козимо Медичи, сделанную им из бронзы сцену, которую тот впоследствии поместил в старую сакристию Сан Лоренцо на лицевой стороне алтаря, где и находится поныне; сцена же, исполненная Донато, была помещена в здании цеха менял23. После того как Лоренцо Гиберти получил заказ, Филиппо и Донато сговорились и порешили вместе покинуть Флоренцию и провести несколько лет в Риме, Филиппо – чтобы изучать архитектуру, а Донато – скульптуру24. Филиппо это сделал, желая превзойти и Лоренцо и Донато в ту меру, в какую архитектура более необходима для человеческих нужд, чем скульптура и живопись. И вот после того, как Филиппо продал маленькое имение, которым он владел в Сеттиньяно, покинув Флоренцию, отправились в Рим. Там, увидав величие зданий и совершенство строения храмов Филиппо обомлел так, что казалось, будто он был себя. И так, предавшись измерению карнизов а то планов этих сооружений, он и Донато, работали без устали, не щадили ни времени, ни издержек. Не оставили они ни одного места ни в Риме, ни в его окрестностях, не обследовав и не измерив всего того, что они могли найти хорошего. А так как Филиппо был свободен от домашних забот, он, отдавши себя на достижение своим изысканиям, не заботился ни о еде, ни о сне единственной целью его была архитектура, которая в то время уже погибла, – я имею в виду хорошие античные ордера, а не немецкую и варварскую архитектуру, которая была очень в ходу в его время. А носил он в себе два величайших замысла: один из них – восстановление хорошей архитектуры, так как он думал, что, вновь обретя ее, он оставит по себе не меньшую память, чем Чимабуэ и Джотто; другой – найти, если это было только возможно, способ возвести купол Санта Мария дель Фьоре во Флоренции. Задача эта была настолько трудна, что после смерти Арнольфо Лапи25 не нашлось никого, кто бы решился возвести его без величайших затрат деревянных лесов. Однако он об этом своем намерении ни разу не поделился ни с Донато, ни с кем бы то ни было, но не проходило дня, чтобы он в Риме не обдумывал все трудности, заключенные в Ротонде, с точки зрения способа возведения купола26. Он заметил себе и зарисовал все античные своды и постоянно их изучал. А когда они случайно обнаруживали зарытые куски капителей, колонн, карнизов и подножий какого-нибудь здания, они принимались за работу и копали, чтобы добраться до самого, основания. Вследствие чего об этом стали распространяться слухи по Риму, и когда они, одетые кое-как, проходили по улице, им кричали: «кладокопатели», так как народ думал, что это люди, занимающиеся колдовством для нахождения кладов. А поводом к этому было то, что они однажды нашли древний черепок, полный медалей. У Филиппо не хватило денег, и он перебивался, оправляя драгоценные камни дня своих друзей – ювелиров. Между тем как Донато вернулся во Флоренцию, он остался в Риме один и с еще большим прилежанием и рвением, чем прежде, неустанно подвизался в поисках развалин этих строений, пока не зарисовал все виды строений, храмов круглых, четырех- и восьмиугольных, базилик, акведуков27, бань, арок, цирков, амфитеатров, все виды храмов из кирпича, в которых он изучил перевязи и сцепления, а также кладку сводов; он обследовал все способы связи камней, замковых и консольных, и, наблюдая во всех больших камнях дыру, выдолбленную на середине постели, он установил, что это для железного прибора, который у нас называется «уливелла» и при помощи которого поднимаются камни. Он обновил его так, что им с того времени снова стали пользоваться. Итак, им было установлено различие между ордерами: дорийским, ионийским и коринфским, и эти изыскания его были таковы, что дух его приобрел в иной степени способность видеть в своем воображении Рим таким, каким он был, когда еще не был разрушен.
