Осенью 1948 г. был распущен Еврейский антифашистский комитет. А уже 18 октября этого года орган ЦК КП(б)У газета «Советская Украина» словно бы отозвалась на это событие: статья «За высокую идейность, художественную зрелость изобразительного искусства» (за подписью А. Пащенко) начала кампанию критики «формалистических» и «идейно ошибочных» произведений. Очень скоро выяснилось, что главные «эстетствующие формалисты» являются в то же время «безродными космополитами», а со временем все больше выяснялась их еврейская сущность. В конце этого года на II съезде Союза писателей Украины Корнейчук в докладе подверг беспощадной критике И. Стебуна, Л. Санова (Лазаря Смульсона – тоже корреспондента-фронтовика) и Е. Адельгейма, раскрывая их литературные псевдонимы и называя настоящие еврейские фамилии. Украинскому писательству бросили на потраву их вчерашних обвинителей. Сразу после снятия Кагановича появляются таинственные знаки якобы сочувствия украинским интеллигентам. Сталин сам визирует забытую просьбу Рыльского о выделении ему участка под постройку личного дома в Голосеево. Юрию Яновскому дают Сталинскую премию за второстепенный сборник рассказов. Однако ни одна из формулировок не пересматривается, а в 1951 г. начинается новая серия разоблачения националистических идейных ошибок – критика в «Правде» оперы «Богдан Хмельницкий» (музыка Данкевича, либретто Корнейчука), беспощадная критика стихотворения Сосюры «Любіть Україну».
Что было настоящим: ненависть к «эстетствующим формалистам», интеллигентным писателям, независимо от происхождения – или пещерная антисемитская ярость?
Антисемитские настроения неявно стали признаком хорошего тона в сталинском руководстве, особенно с 1946 г. Антисемитизм не декларировался, как не декларировались матерные слова и пьянство, но он стал такой же, скрытой для непосвященных, нормой. Уже 12 октября 1946 г. министр госбезопасности Абакумов написал письмо Сталину о националистической деятельности Еврейского антифашистского комитета, который выступает в роли защитника всех евреев в СССР и за рубежом. 26 ноября 1946 г. аналогичное письмо направил Сталину секретарь ЦК Суслов. В этом же году министр Абакумов подписал приказ об ограничении приема евреев на офицерские должности в МГБ. Уже в 1947 г. была задумана, а в ночь на 13 января 1948 г. осуществлена операция по убийству в Минске председателя ЕАК Михоэлса (операцией руководил лично первый заместитель министра Госбезопасности, упоминавшийся выше Огольцов).
«Ленинградское дело» началось в феврале 1949 г. 3 января 1949 г. Маленков и глава Комиссии партийного контроля Шкирятов подписали документ на имя Сталина о деятельности Еврейского антифашистского комитета, где было названо имя главного тайного космополита. Им оказался старый партийный работник, бывший меньшевик-интернационалист, заместитель министра иностранных дел Молотова С. А. Лозовский (Соломон Дридзо). Среди арестованных была жена Молотова.
Соломон Михоэлс
С. А. Лозовский (Дридзо)
Полина Жемчужина
Полина (Перл) Семеновна Карповская, партийный псевдоним – Жемчужина, еврейка, родом из той же станции Пологи около того же Гуляйполя, человек очень амбициозный и властный, была чрезвычайно предана семье, любила Молотова – жили они дружно, никогда не ссорились и даже не повышали голос; умирая, она звала Вячеслава, и он, умирая, звал: «Поля, Поля…» Молотов рассказывал: «А она мне сказала: «Если это нужно для партии, мы разойдемся». В конце 1948-го мы разошлись. А в 1949-м, в феврале, ее арестовали».[655] Когда после смерти Сталина Полину Жемчужину освободили из тюрьмы, ее ввели в кабинет Берии. Там находился и Молотов. Берия воскликнул: «Героиня!» – и протянул к ней руки. Отведя объятия Берии, Жемчужина спросила: «Как Сталин?» И, узнав о смерти вождя, потеряла сознание.[656]
В следственной части по особо важным делам МГБ работал некий подполковник Рюмин, очень скомпрометированный тем, что скрыл от партии факт своего кулацкого происхождения и службы тестя у Колчака. Такие вещи в МГБ не прощались, но Рюмина терпели, учитывая его широко известный среди «своих» зоологический антисемитизм. Скоро Рюмин стал заместителем министра, и бесконтрольный судебный орган – Чрезвычайное совещание при министре Госбезопасности – состоял из Абакумова, Рюмина и секретаря ЦК Игнатьева.
С. Д. Игнатьев
За этим всем стоял Сталин, но были и другие частные интересы. В 1951 г. через своего помощника Суханова Маленков организовал письмо Рюмина к Сталину с обвинениями Абакумова в заговоре с сионистами и подготовке переворота. Текст письма малообразованный Рюмин переписывал 11 раз.[657] Здесь и было использовано письмо Лидии Тимашук о неправильном лечении Жданова, о котором знали все члены политбюро. Абакумов, правильно побаиваясь инициативы в таком большом вопросе, в соответствии с резолюцией Сталина не дал письму хода. Дело попало под контроль секретаря ЦК Игнатьева – партийного куратора «органов», Рюмин побывал на приеме у Сталина, и закончилось все арестом Абакумова и повальными арестами евреев из ЕАК, аппарата МГБ и МИД. Маленков посадил в кресло министра госбезопасности своего человека – С. Д. Игнатьева.
Рюмин был инициатором дела еврейских «врачей-убийц», которое начинало эпоху «борьбы с сионизмом», – политику почти открытого государственного антисемитизма. В центре репрессий должны были оказаться евреи-«сионисты», планировались вроде бы даже и стихийные погромы как выражение народного гнева, который должен был вспыхнуть после процесса врачей-убийц. Сталин внимательно следил за работой Рюмина, ходом допросов и характером показаний, как и во времена Ежова. Все сценарии, как всегда, разрабатывались им.
Когда дело было раскручено, Сталин устранил Рюмина как фигуру слишком одиозную. Пламенный следователь сам стал кандидатом в покойники.
Одновременно в 1951 г. Сталин предупредил Маленкова, чтобы тот хорошо следил за Берией. Ставленник Берии Чарквиани был снят с должности первого секретаря ЦК КП(б) Грузии, и на этот пост Сталин выдвинул врага Берии комсомольского деятеля Мгеладзе. Мгеладзе и министр госбезопасности Грузии Рухадзе были вызваны в Москву, где Сталин обсуждал с ними тайные планы действий против Берии. В апреле 1952 г. слепили «мингрельское дело», и люди мингрела Берии (Рапава, Шария, Шония, Барамия и другие) оказались в тюрьме. Здесь и возникла версия о скрытом еврействе Берии, которая действовала на Сталина безошибочно, невзирая на абсолютную беспочвенность. Для начала Берию направили в Тбилиси для «разоблачения» своих ставленников: он сам мог накинуть себе на шею петлю. Сталин заменил на своей даче проверенную грузинскую обслугу российской и арестовал многолетнего начальника личной охраны генерала Власика.
Берия был не единственным членом высшего руководства, которого ожидала опала, а вероятнее всего и смерть. Микоян был обречен как последний кремлевский кавказец, связанный и с Орджоникидзе, и с Берией, и с истребленными «ленинградцами». А непосредственной целью Сталина стали старые кадры – Молотов, Ворошилов, Андреев, женатые на еврейках, и еврей Каганович.
В течение 1951–1953 гг. все они были фактически отстранены от власти, а на XIX съезде партии в секретном выступлении на пленуме ЦК Сталин дал сокрушительную характеристику Молотову и Микояну (Ворошилова он заподозрил в шпионаже в интересах англичан. Якобы во время прогулки в лодке Сталин так прямо и сказал Ворошилову об этом и в ответ получил пощечину. Между прочим, всю жизнь личным адъютантом и ближайшим сотрудником Ворошилова был еврей Рафаил Хмельницкий, тот самый, чей сын попал в ссылку вместе с сыновьями Микояна). Сталин опять «попросился в отставку» и опять легко согласился остаться вождем партии и народа. Съезд избрал чрезвычайный Президиум ЦК, в котором тонуло небольшое секретное «бюро президиума», – все это было прелюдией к грандиозной чистке и формированию нового высшего руководства на базе широких и невыразительных президиума и секретариата.
И. Сталин и К. Ворошилов с женами
Во всей этой уродливой суматохе чувствуется обострение параноидальных черт психики Сталина. Здоровье его все ухудшалось, и подозрительность приобретала все более болезненные черты. Он, очевидно, и в самом деле подумывал о шпионской деятельности своих ближайших и верных соратников, таких по-собачьему преданных, как Молотов или Ворошилов. Недоверие Сталина к врачам обостряло его болезни и приближало смерть. Можно сказать, что последние пару лет жизни Сталин уже не был психически нормальным человеком и абсолютно не мог критически относиться к своим безумным страхам. Страна стала заложником в руках безумца. Однако, как это часто бывает, в определенных практических пределах больной ум диктатора сохранил и даже обострил хищническую расчетливость и хитрость.
