И наконец, новые политические проблемы принесли утверждение коммунистического тоталитарного режима на территориях Центральной и Восточной Европы, контролируемых СССР.
Поначалу, во времена и Ялтинской и Потсдамской конференций, в планы советского руководства не входило установление коммунистических режимов в этих странах. Так, в конце войны эксперты из разведывательных служб обсуждали эту проблему под руководством заместителя председателя ГКО Берии и замнаркома обороны, ответственного за кадры и за разведку, генерала Голикова. Как свидетельствует Судоплатов, «Берия и Голиков вообще не вспоминали о перспективах социалистического развития Польши, Чехословакии, Венгрии, Румынии. Социалистический выбор как реальность для нас в странах Европы был более или менее ясен только для Югославии. Мы исходили из того, что Тито как руководитель государства и компартии опирался на реальную военную силу. В других же странах ситуация была иной. Вместе с тем мы сходились в том, что наше военное присутствие и симпатии к Советскому Союзу широких масс населения обеспечат стабильное пребывание при власти в Польше, Чехословакии и Венгрии правительств, которые будут ориентироваться на тесный союз и сотрудничество с нами».[651]
Маршал Тито
Произошло как раз наоборот. Статус контролируемого нейтралитета, планировавшийся для европейских государств-соседей, фактически достался только Финляндии. От ориентации на политически неопределенные режимы-сателлиты осталась сама лишь конструкция системы независимых государств. В контролируемых СССР странах утверждались социалистические режимы в большой мере с учетом национального разнообразия, что само по себе было принципиально опасным для тоталитаризма. А наиболее своеобразный, независимый и откровенно коммунистический режим Тито вывалился из красного «содружества» и вступил в острый конфликт с материнской системой.
Утверждение коммунистической власти под видом режима «народной демократии», обязательным признаком которого была ликвидация выборов по партийным спискам и переход к «выборам» по единственному списку «народного фронта» или подобных объединений, значило утверждение власти именно России, СССР. В конституции «стран народной демократии» вносились статьи, где говорилось об освобождении народов Советской армией. Следовательно, власть происходила не от Бога и не от народа, а от СССР и его армии. Таким образом, уже установление контроля над Восточной Европой было торжеством государственнической вертикали и в первую очередь силовых структур. С идеями мировой революции это не имело ничего общего. Коммунизм должен был быть принесен на штыках российских солдат.
Еще в годы войны, как вспоминает Джилас, возникли первые конфликты между Югославией и СССР по поводу отдельных фактов безобразий советских военных на освобожденной территории. Судя по данным, которые приводит Джилас, этих фактов не так много. Это были одиночные, неминуемые на войне случаи грабежей, насилия и изнасилований. Но абсолютно непонятной для руководства Тито была позиция советского командования в этом вопросе. Советские представители и слушать не хотели о каких-то мероприятиях против насильников и мародеров. Все заявления о подобных фактах с порога отметались, как клевета на победную Красную армию.
Можно быть уверенным, что Сталин и не одобрял массового насилия на освобожденных территориях, но он ничего не имел против того, чтобы определенный страх даже в памяти освобожденных народов Красная армия по себе оставила. Россию должны были уважать и бояться. Что касается Германии, то она была до определенного времени отдана армии на растерзание. О грабеже, убийствах, а особенно о массовых коллективных изнасилованиях рассказывали тогда шепотом страшные вещи. Отбой насильственной стихии официально дала статья Александрова «Товарищ Эренбург упрощает». Выходило, что лозунг «Папа, убей немца!», популярный в годы войны, вымышлен Эренбургом, который сильно все упрощает и к тому же, между прочим, еврей.
После утверждения силовыми методами власти коммунистов главным врагом оказалась Югославия, где власть утверждалась в первую очередь благодаря коммунистическому подполью и партизанскому движению и где советской оккупации после войны не было.
Не только руководство Тито, но и его мнимые или настоящие единомышленники в «странах народной демократии» в годы немецкой оккупации принадлежали к партизанам или подпольщикам. Им противостояли – и Кремлем были поддержаны – эмиграционные коминтерновские деятели, пришедшие из Москвы в обозе советских войск. Выяснение отношений между ними вызывало проблемы, которые заострялись благодаря подозрительности Сталина.
Подпольщиком был первый секретарь ЦК Польской рабочей партии (ПРП) Гомулка, который почти все время провел в оккупированной немцами Польше. Его соперник Болеслав Берут возглавлял Польский комитет народного освобождения в тылу советских войск. В 1948 г. Гомулка был арестован, Берут стал первым секретарем ЦК.
Владислав Гомулка
Димитров с Червенковым приехали из Москвы, а Трайчо Костов, расстрелянный как агент «титоизма», находился в подполье в Болгарии. Ласло Райк, Янош Кадар и другие венгерские коммунисты-подпольщики были полностью изолированы от московского руководства; Кадар пытался даже пробраться в Югославию в освобожденные коммунистами районы, чтобы установить связь с Москвой. Группа Ракоши возглавляла скорее московскую коминтерновскую организацию венгерских эмигрантов, чем реальные силы на родине. Все эти люди могли как-то достичь взаимопонимания и разделить власть.
Тито и его товарищи, как вспоминает Джилас, очень удивлялись, почему Москва не признает установленную ими власть в партизанских районах «диктатурой пролетариата», почему они для Сталина какие-то «не свои». А дело было простым: Сталин не доверял тем, кто хотя бы на время вырвался из-под его контроля. Это была не только паранойя. Партизанская борьба, подполье, независимая от Коминтерна политическая деятельность – это коммунистическая Gemeinschaft, неуправляемое сообщество, стихия, которую Сталин ненавидел и которой боялся. Освоение ее и превращение в структурированную Gesellschaft поручалось в первую очередь органам безопасности и контролируемым ею и ЦК ВКП(б) эмигрантским коминтерновским группам.
Еврейский вопрос здесь был вторичным, но он играл свою роль: естественно, что в оккупационном подполье остались в первую очередь не евреи, а люди «коренных национальностей». В Польше к руководству рядом с твердым и надежным коминтерновским поляком Берутом и русским поляком, советским маршалом Рокоссовским (которому подчинялась военная служба безопасности, и через нее осуществлялся силовой контроль), входили еврей Минц (идеология) и Берман (экономика). Руководящая верхушка венгерских коммунистов – генеральный секретарь Ракоши, ответственный за экономику и правительство Гере, «силовик» Фаркаш, идеолог Реваи, так называемая «еврейская квадрига» (все они четверо были евреи по национальности) – имели поддержку Сталина, Жданова, позже Суслова; интересно, что Берия обозвал их в 1953 г. «сионистским гнездом». Именно Ракоши и его группа стали инициаторами серии процессов против «агентов Тито», пустив под нож или посадив в тюрьму руководство коммунистическим подпольем. Сталин, как уже говорилось, доверял мадьярам и полякам еще меньше, чем евреям.
Болеслав Берут
Однако уже несколько позже в Румынии коминтерновская группа еврейки Анны Паукер оказалась «шпионской» и «титоистскою». Правая рука и наследник Готвальда еврей Рудольф Сланский, который руководил всеми акциями по установлению диктатуры коммунистов в 1948 г., был уничтожен вместе с вдовой Яна Швермы, руководителя словацкого восстания, а другие руководители словацкого подполья – Гусак, Клементис и другие – были посажены в тюрьму. Антисемитская ориентация оказалась сильнее, чем враждебность относительно подпольщиков и партизан, или же равноценной.
Анна Паукер
Аналогичные процессы проходили и в СССР. Сразу после войны на освобожденной территории бывали случаи, когда секретарями райкомов партии работали не только люди, которые потеряли в хаосе оккупации партбилеты, но и вообще беспартийные партизанские деятели. Присланные «сверху» секретари обкомов нередко вступали в Украине в тяжелые конфликты с подпольными руководителями. Один из таких конфликтов охватил Винничину, где позиции подпольного обкома партии были достаточно сильными – здесь была ставка Гитлера и действовал связанный с подпольным обкомом разведчик, старый энкавэдист Медведев. Присланный «правильный» обком просто отрицал, что существовало какое-то подполье, и это дело тянулось и после смерти Сталина. Все красное партизанское движение, которое не было непосредственно создано центром из Москвы и не находилось под его неусыпным контролем, было поставлено под сомнение.
