хотя в известном смысле также и красоты. Ибо, каким разнообразием прекрасных форм ни отличался бы лес с его лабиринтами, а ровная поверхность озера – прекраснее, и какие бы ассоциации ни вызывали у меня колонки и узор, я ни за что не променяю на них теплое, спокойное сияние солнца на какой-нибудь широкой, ровной, человечной поверхности мраморной стены. Однако если широкая поверхность прекрасна, то и материал, из которого она состоит, должен быть прекрасен, и не стоит поспешно осуждать приверженность северных архитекторов линиям, учитывая хотя бы разницу между ровной поверхностью канского камня и такой же ровной поверхностью генуэзского или каррарского мрамора. Но что касается ощущения силы или величественности, то тут другое дело; бесполезно искать их без открытой поверхности, и если она широка, отчетлива и непрерывна, то не важно – кирпич это или яшма: свет небес, падающий на нее, и тяжесть земли, заключенная в ней, – вот все, что нам надо, и поразительно, насколько мы способны забывать и о материале, и о работе, когда нашему взору есть где разгуляться и когда это вызывает у нас воспоминания, пусть и смутные, о радости, испытываемой при созерцании ровной шири полей или бескрайней морской дали. И сколь благороден труд мастера, который с помощью отесанных камней или обожженной глины доставляет нам эту радость, создавая стену, поверхность которой кажется бесконечной, а ее край выделяется на фоне неба, как линия горизонта. А если достигаемый эффект и не столь велик, то все равно отрадно видеть игру света на широкой поверхности стены, тонкие неуловимые переходы ее оттенков, которые, словно печать, оставляет неумолимое время или непогода; видеть, как рассвет или закат заливает огненным сиянием ее высокое чистое чело и бесследно тает на неровных рядах ее бесчисленных камней.
IX. Учитывая, что это, как мне представляется, один из неотъемлемых элементов, присущих величественной архитектуре, легко понять, насколько необходимо, исходя из любви к ней, выбирать форму, приближающуюся по своим основным очертаниям к квадрату.
Ибо, в каком бы направлении ни сжималось здание, именно в этом направлении взгляд будет устремляться к линиям его краев, и ощущение поверхности будет полным, только когда эти линии будут отодвинуты в любом направлении как можно дальше. Именно квадрат и круг лучше всего передают мощь по сравнению с другими фигурами, очерченными прямыми или изогнутыми линиями, и соответствующие им куб или шар, а также формы, полученные их продолжением (в соответствии с законами пропорции я назову те массы, которые получаются продолжением площади данной фигуры вдоль некоторой линии в заданном направлении), – квадратная и цилиндрическая колонна – это элементы, наиболее выражающие силу во всех архитектурных сооружениях. С другой стороны, изящество и совершенство пропорций требуют удлинения объема в каком-то одном направлении, и такой форме ощущение силы может передаваться непрерывным повтором любых выразительных деталей, которые глаз порой не в состоянии пересчитать, но при этом их ясность, определенность и простота способствуют тому, что нас поражает именно их многочисленность, а не беспорядочность и невнятность. Такое впечатляющее многократное повторение придает величие аркадам и колоннадам разного типа, а в меньшем масштабе – тем греческим рельефным орнаментам, которые, сколько бы они ни тиражировались во всех расхожих элементах нашего декора, никогда не могут наскучить. Итак, совершенно очевидно, что у архитектора есть выбор между двумя видами формы, каждый из которых соответственно связан с определенным его характером и декоративной трактовкой: квадрат, или самая большая площадь, выбирается в основном, когда главное внимание уделяется поверхности, а вытянутая площадь – когда главное внимание уделяется членению поверхности. Обе эти формы, как, по-моему, и едва ли не все остальные признаки силы и красоты, изумительно объединяет то здание, слишком частым упоминанием которого в качестве образца абсолютного совершенства я боюсь наскучить читателю, – Дворец дожей в Венеции: его общая конфигурация – полый квадрат, его фасад – прямоугольник, зрительно удлиненный рядом тридцати четырех малых арок и тридцати пяти колонн, а богато украшенное окно в центре делит его на две массивные части, чья высота и длина относятся друг к другу как четыре к пяти. Аркады проходят по всей длине только на нижних этажах, а в верхнем между широкими окнами оставлены широкие мощные промежутки мраморной поверхности, разграфленной в клетку плитами попеременно розового и белого цвета. Все это, на мой взгляд, являет собой великолепнейшее сочетание всего, что может быть в здании благородного и прекрасного.
X. В романском стиле Ломбардии эти два принципа в большей степени сливаются воедино, что видно на примере собора в Пизе: удлиненность пропорций подчеркнута аркадой из двадцати одной арки вверху и пятнадцати внизу со стороны нефа, фасад строго квадратной формы разделен на аркады, помещенные друг над другом, нижняя из которых вместе с ее колоннами состоит из семи арок, а четыре верхние отчетливо выступают из заглубленной стены и отбрасывают густые тени; первая над фундаментом включает девятнадцать арок, вторая – двадцать одну, третья и четвертая – по восемь. Всего шестьдесят три арки, все полукруглые, все с цилиндрическими колоннами, а нижние – с квадратными филенками, вставленными диагонально под их полукружиями, – общепринятое украшение в этом стиле (рис. XII, 7). Апсида полукруглая с полукуполом свода и тремя рядами полукруглых арок в качестве внешнего украшения. Внутри нефа – ряд полукруглых арок под трифорием с полукруглыми арками, а сверху – обширная ровная поверхность стены, украшенная полосатым мрамором. И все это решение в целом (характерное для любой церкви того периода, и, на мой взгляд, наиболее величественное, исполненное если не величайшей красоты, то величайшей силы, когда-либо выраженной человеческим гением) – все это решение основано исключительно на соединении круга и квадрата.
Я, однако, затронул тему, которую хотел бы приберечь для более внимательного рассмотрения в связи с другими вопросами эстетики, но, думаю, приведенные примеры подтвердят правомерность моих попыток отстоять квадрат и защитить его от несправедливых упреков. Он заслуживает этого не только в качестве основной формы, но и как постоянно встречающийся в лучших мозаиках и в тысяче видов второстепенных элементов декора, которые я не могу сейчас рассмотреть. Величие квадрата неоспоримо. Моя уверенность исходит из того, что он всегда показывает пространство и поверхность и поэтому должен либо господствовать в очертаниях зданий, либо украшать массами света и тени те части здания, в которых поверхность передается как драгоценный и благородный элемент.
