Расширение пространства действия указанных норм происходило через наращивание числа «звеньев», включенных в пространство доверия, через гарантии и поручительства «своих». Факт грубого нарушения норм грозит «выбрасыванием» виновного за пределы конвенции.
Не случайно частое упоминание о партийных или комсомольских корнях многих бизнес- или политических группировок. В этом же ряду и сети доверия сотрудников спецслужб. Ранее налаженные каналы коммуникаций были исходной канвой для неформальных институциональных структур.
Локальные примеры подобных отношений существуют и в рамках западных институтов. Например, при торговле необработанными алмазами, где требуется исключительное доверие между партнерами. Исключительность же нашего институционального генезиса состоит в превращении подобной модели из локальной в доминирующую. Складывались достаточно прочные сети взаимообмена ресурсами - информационными, материальными и властными, получающими всеобщее денежное измерение. Институциональная система приобрела тотально-рыночный характер: «все на продажу».
Такой взгляд позволяет увидеть кардинальное отличие отечественной системы от классических институциональных представлений. В отличие от институтов, имеющих безличностный и функциональный характер, созданные в нашей стране институты насквозь пронизаны человеческими отношениями. При этом аналитически, да и практически трудно отделить государство от бизнеса. Нерасчлененность государственных и частных элементов сети - плата за российскую модель модернизации.
Признание специфики отечественных институтов ведет к специфической модели их эволюции в сторону большей легализации и формализации, без которых невозможно дальнейшее наращивание их стабильности и эффективности. Однако налицо высокие барьеры. Один из них - либеральная мифология, ориентированная лишь на формализацию соответствующих процессов. При этом ужесточение контроля за деятельностью чиновников не работает в качественно иных условиях их деятельности.
Отделению государства от бизнеса препятствует также, наряду со слабым этическим фундаментом и безоглядным стремлением к формализации, недостаточная ориентация на проблемный, содержательный подход. Здесь сказывается недоверие (впрочем, вполне понятное) современного государства к собственному аппарату. Отсюда стремление заменить содержательную постановку целей выработкой формальных целей и задач, а также контролем за достигнутыми результатами.
Слабая ориентация на конечные результаты - плод авторитарного характера реформирования. Неизбежная слабость обратных связей не позволяет реально оценивать результаты. Отсутствие объективных оценок, по существу, передает функцию оценки самим институциональным цепочкам, внутренние интересы которых уже вовсе лишают задачу отделения государства от бизнеса какого-либо смысла.
Отсутствие объективной оценки работы институтов - проблема не только для государства, но и для бизнеса. Невозможность содержательного анализа проблем, мешающих развитию бизнеса, не дает сформулировать его социально-политические (классовые, как сказали бы представители марксистской традиции) интересы. Но это также не дает осознать, что следование логике партикулярных, межличностных отношений все больше препятствует упрочению последовательно легальных норм, что, в свою очередь, мешает реализации базовых интересов самого бизнеса.
При таком понимании характера институционального генезиса становится некорректным использование общепринятого понятия коррупции как дисфункции государственного организма. Сказанное не означает признания коррупции как допустимой нормы, но лишь указывает на глубокую ее укорененность в фундаменте современного институционального функционирования. Борьба с коррупцией может быть эффективной, лишь если она будет основана на верной постановке диагноза. Отсутствие четкого водораздела между государством, его институтами, с одной стороны, и всеми остальными социальными институтами, регулирующими социально-экономические отношения, - с другой, ведет к проведению этого водораздела «по живому», прямо по цепочкам дружеских связей, соединяющих как чиновников, так и бизнесменов. Разрыв между государством и бизнесом, необходимый для легализации институтов, возможен лишь в случае, если лояльность государству выше, чем приверженность дружеским отношениям.
Специфическим результатом такого генезиса стало формирование широко признаваемой неформальной конвенции о нормах и моделях функционирования базовых институтов. Ключевой ее элемент - установление общезначимых представлений о характере взаимодействия формальных и неформальных норм, то есть попросту о допустимой мере нарушения закона. Эта мера в решающей степени зависит от места субъекта конвенции в неформальной властной иерархии, проще говоря, от уровня «крыши», от близости к силовым структурам.
Следует отметить особенность таких конвенций. Они всегда ситуативны, размыты, тесно привязаны к персоналиям. В них всегда встроен арбитр, пользующийся высоким авторитетом и располагающий возможностями санкций к нарушителям. Важно, что такая сложная конструкция поддержания политической и экономической стабильности требует самоограничения активности даже очень сильных игроков - участников конвенции. До кризиса была видна тенденция к рациональной калькуляции локальных выгод и общего ущерба от разрушения конвенции, от возвращения к беспределу начала 90-х.
Ирония истории: стране утопических экспериментов выпало провести еще один. Обсуждаемая конвенция сложилась по тем же калькам «разумного эгоизма», что и руссоистский миф - «общественный договор». Но наметилась и иная тенденция. События конца 2007 года - «противоборство спецслужб», нарушение, казалось бы, устоявшихся норм решения корпоративных споров («развод» Владимира Потанина и Михаила Прохорова) - показали, что лишь угрозы ухода «верховного арбитра» - Владимира Путина оказалось достаточно для демонстративного нарушения норм конвенции значимыми игроками. Кризис, с его неопределенностью и угрозами потери состояния, усугубил ситуацию, обнажил слабости институтов: вызвал разгул спекулятивных настроений, предельный эгоизм видных игроков в ущерб общепринятым нормам бизнеса - правила конкуренции были отброшены. Страдают граждане, многие сектора экономики.
Это означает, что рационального эгоизма недостаточно для удержания конвенции. Уместно вспомнить тезис Эмиля Дюркгейма, что «санкции поддерживают нормы», а тем более конвенции. Нельзя сбрасывать со счетов и убежденность участников конвенции в необходимости их общих усилий по ее поддержанию. Без этого она может рухнуть, похоронив институциональную эволюцию.
Оценивая сложившуюся систему, следует сразу указать, что она далека от легальности, но все же она более упорядочена, чем «олигархически организованный хаос». В условиях глубокого взаимного недоверия между всеми субъектами, слабости средств принуждения к исполнению законодательства конвенция стала важным шагом к стабилизации, к уменьшению зазора между законом и социальной практикой.
В большой мере именно упрочение конвенции убрало бартер, а затем снизило масштабы эксцессов при решении конфликтов. Такое формирование институтов позволяет объяснить противоречие между их укреплением, с одной стороны, и очевидной слабостью этических регуляторов - с другой.
При этом важно избежать отрицания существования государства, признавая за ним лишь роль «фигового листка», скрывающего интересы групп влияния, умеряемые лишь «сговором среди своих». Действительность не столь трагична. Легальные нормы, как это видно непредвзятому наблюдателю, играют все большую роль. Показательно, например, снижение случаев рейдерства, доказывающее действенность как конвенции, так и формальных норм.
Перспективы эволюции конвенции связаны как с укреплением общественной морали, так и с усилением механизмов принуждения, на которое столь часто уповают. Но жесткие санкции могут лишь укрепить статус существующих, достаточно сомнительных этических норм. Не раз предпринимавшиеся в отечественной, да и мировой истории попытки заменить этический фундамент жесткими санкциями не решают проблемы. Санкции, расходящиеся с действующими нормами, воспринимаются как самодурство и деспотизм. Ответ бенефициариев коррупционного режима очевиден. Лекарство оказывается опаснее болезни.
Максимум, на что способны репрессии, - это борьба с наглыми проявлениями коррупции, выходящими за пределы общественной снисходительности. Эффект не стоит недооценивать: таким образом не только понижается уровень коррупции, но и упрочиваются нормы морали. Но это работает лишь при условии соотнесения санкций с ценностью, значимой для наличного общества (например, государственные интересы, патриотизм, социальная справедливость и т. п.). Попытки их лицемерной подмены корыстными интересами властителей быстро и неизбежно ведут к разрушению общественной морали.
