Снятие Шелеста с должности партийного руководителя Украины стало элементом политического наступления на провинциальные национальные партийно-государственные кланы.
В других национальных республиках смена власти происходила по инициативе и активном участии КГБ СССР и Андропова. В Грузии очень близкий к Брежневу человек, Мжаванадзе, вынужден был уйти с должности первого секретаря ЦК под давлением кричащих материалов о коррупции, и был заменен в конечном итоге бывшим комсомольским руководителем, а затем министром внутренних дел Эдуардом Шеварднадзе. В Азербайджане первым секретарем ЦК стал бывший председатель местного КГБ Гейдар Алиев, выдвиженец Андропова. Размах коррупции в Азербайджане сразу же стал известен в мире благодаря публикации бывшего сотрудника ЦК КП Азербайджана Земцова, который выехал в Израиль.
Как свидетельствовали опубликованные Земцовым материалы КГБ, пост министра торговли Азербайджана стоил 250 000 рублей, министра коммунального хозяйства 150 000 рублей, ректора института – до 200 000 рублей, место студента университета – 20–25 000, мединститута – 30 000, Института народного хозяйства – 35 000, звание академика – 50 000, должность первого секретаря райкома партии – 200 000 рублей.[719]
В конце брежневской эры началось «узбекское дело», которое имело аналогичные параметры. Оно вошло в Перестройку вместе с его сомнительными энтузиастами – следователями генпрокуратуры Гдляном и Ивановым, но начал его КГБ Узбекистана сначала во главе с генералом Нордманом, а затем – генералом Мелкумовым. «Узбекское дело» разрасталось и все больше бросало тень на популярного до сих пор в Узбекистане первого секретаря ЦК Шарафа Рашидова, от которого важные детали следствия скрывались и который, в конечном итоге, умер от инфаркта. Характерно, что во всех случаях вопреки принятым нормам результаты следственной работы далеко не полностью докладывались партийным руководителям, что дало повод (в Узбекистане) позже обвинять руководство местных КГБ в посягательстве на руководящую роль партии.
С партийно-аппаратной точки зрения, проблема борьбы с «местным национализмом» выглядела как часть проблемы коррупции, решением которой могла быть только чистка при опоре на силовые органы государства. На протяжении 1970–1980-х гг. наступление на коррупцию национальных партийных элит, – а под этим поводом на идеологию национальной партийно-государственной автономии – составляло самую деликатную операцию силовых структур, управляемую непосредственно КГБ во главе с Андроповым через головы местного партийного руководства.
Шараф Рашидов и Леонид Брежнев
Американские аналитики выражали мнение, что Советскому Союзу стоило свои отношения с подконтрольными государствами построить так, как отношения с Финляндией; в таком случае система была бы гибче и более надежной. Следует напомнить, что исходные планы Сталина, очевидно, были именно такими. От этих прежних планов осталась лишь установка Сталина на нейтральную Германию, которая, по его мнению, была бы благосклоннее к СССР, чем к США. Эта идея уже его соратникам казалась нереальной, чтобы не сказать безумной, и такой же нереальной оказалась уже в конце 1940-х идея несоциалистических государств Восточной Европы, контролируемых СССР. Осуществление подобного плана отвечало бы давней имперской и глобальной традиции России. Однако он оказался несостоятельным относительно установления эффективного контроля над новыми территориями социализма, и система выбрала более простой и более примитивный выход.
Была ли система взаимоотношений между национальными составляющими СССР более близкой к русскому этническому национализму, напоминала ли она больше прозападно-космополитическую имперскую систему, или, наконец, решающими оказались партийно-коммунистические идеологические черты имперского строя?
Если окинуть одним взглядом все «социалистическое содружество» как империю коммунизма с центром в Кремле, то окажется, что уже к началу 1980-х гг. как система государств эта империя была в состоянии дезинтеграции. Выход национальных республик из Союза только завершал процесс, начатый Югославией и Китаем. Разница заключалась в том, что первые «схизмы» оставляли в целости основы общественного строя, а последние разрушили казарменный коммунизм как систему.
Как бы это ни вызывало сопротивление у посткоммунистических националов, попытки характеризовать Украину и другие республики СССР как русские колонии не выдерживают серьезной критики. Правда, политический гнет, который испытывали западные и южные окраины России, был двойным в сравнении с гнетом, который испытывал российский центр, – а может, и тройным, учитывая провинциальную ограниченность местных национальных наместников. Однако русская нация как целое, русский народ, русская интеллигенция ничего не выигрывали от системы имперского притеснения, в отличие от «нормальных» колониальных режимов. Если идет речь об экономическом положении, то русская глубинка жила даже хуже, чем Узбекистан или Закавказье. От якобы эксплуатации окраин индустриальный русский Центр страдал больше, чем «эксплуатируемые». В сравнении с Западом проблема «Север – Юг», как отмечал еще Мераб Мамардашвили, при иррациональных условиях СССР приобретала совсем противоположный характер. Этим, собственно, объясняется, что вспышка русского национализма в 1970-х гг. была еще более активна, чем вспышка национализма в Украине и других республиках. В русском национальном сознании укреплялось парадоксальное убеждение в том, что Россия должна «освободиться»… от своих национальных подчиненных.
Не будь этого сознания, не было бы Беловежской Пущи 1991 года.
Япония меняет культурные стандарты
Подъем борьбы «колоний и полуколоний» нужно было бы ожидать в тех странах Азии, где сосредоточено больше половины человечества, и от выхода которых на политическую, хозяйственную и культурную авансцену больше всего зависят судьбы мировой цивилизации. Это в первую очередь Китай, Индия и Япония. Стран, находившихся на окраинах мировой цивилизации, но никогда никем не завоеванных, можно назвать немного – по-видимому, Эфиопия, Япония, Саудовская Аравия, – и все, с некоторыми оговорками также – Китай (если проигнорировать «варварские» завоевания, которые заканчивались ассимиляцией завоевателей, – монголов и маньчжуров). Все они оставались очень архаичными, кроме Японии.
Япония сохранила непрерывность собственного культурного развития и при этом стала одним из наиболее динамичных факторов послевоенного мира, причем ее подъем пошел не во вред, а на пользу Западу. Япония – в противоположность Китаю – с эпохи Мэйдзи избрала западную ориентацию и сумела ассимилировать не только техническую культуру Европы и Америки, но и существенную часть их духовных достижений и стандартов, сохраняя при этом собственные уникальные традиции. Китай с начала 1950-х гг. стал, казалось, самой серьезной опорой мирового антизападного коммунистического движения, а Индия – одной из баз «движения неприсоединения», «третьего мира», как будто нейтрального, а на деле все более близкого к СССР и все более опасного для Запада.
В 1947 г. Япония приняла демократическую Конституцию, ст. 9 которой запрещала использование вооруженных сил в международных конфликтах. Армия и флот перестали играть какую-либо роль в ее последующей истории.
В конечном итоге, Китай после 1956 г. превратился в наиболее весомый фактор дезинтеграции коммунистического мира; противоречия между Китаем и СССР нарастали и на исходе эры Хрущева дошли до военного противостояния. Суть и глубина конфликта может быть осмыслена лишь с учетом глубоких цивилизационных отличий между двумя странами, а последние будут лучше понятными, если мы начнем не с красного Китая, а с капиталистической Японии.
В 1951 г. в Сан-Франциско подписано мирное соглашение между Японией и США, после чего американские войска были выведены из страны, и Япония полностью вернула независимость. Договор не был признан СССР, и только в 1956 г. советско-японские переговоры закончились подписанием соглашения, которое юридически покончило с состоянием войны. С середины 1950-х гг. в Японии начинается бурный экономический рост – «экономическое чудо», вызванное прорывом в первую очередь в наукоемких производствах. Япония оказалась на самых передовых позициях в определяющих для цивилизации областях науки и техники.
Как могло произойти, что такой стремительный прорыв состоялся на базе архаичных культурных традиций?
Япония всегда была страной с такой же четко выраженной потестарной доминантой в культуре, с подавляющим влиянием силовых структур на все другие, как и весь Дальний Восток. Правда, в отличие от китайской политической культуры, японская система не сохранила абсолютную власть императора. После аристократической эпохи Хэйан к власти пришли самураи (эпоха Токугава), и император стал чисто номинальным правителем страны. Существенные черты этой системы сохранились и после реформ Мэйдзи, и в XX веке – важнейшие решения принимались, правда, в присутствии императора совещанием высших правительственных чиновников, в первую очередь военных, но он при этом молчал, только освящая совещание своим присутствием. Сохранился традиционный институт императора (и даже тот же Хирохито на троне) и после принятия конституции в 1947 году.
