Почему-то их присутствие никак не ущемляет сознания писателя в его литературном самодержавии. Литературный секретарь не создает у писателя давящего ощущения «команды». Это бесправный раб. Марионетка, лишенная собственной воли. Вторые руки писателя – не более того (сами секретари так, естественно не думают, но благоразумно помалкивают). Поэтому присутствие литературного секретаря тире специалиста по технологиям трехмерной анимации – вполне возможная и даже, вероятно, почти необходимая деталь существования «нового писателя» в постписьменную эпоху. Более того, я думаю, со временем, те, кто способен только сочинять, но не исполнять на компьютере свои «виртуальные пьесы», станут относиться к тем, кто это может и потому не нуждается в услугах литературного секретаря, немного снисходительно и даже слегка презрительно. Автор-исполнитель, скажут они, ну, что с него возьмешь. Жалкий любитель. Графоман… Впрочем, это уже не относится к теме данной статьи.
Итак, я сформулировал свой прогноз. Все, кто пишет для публики, кому не безразлично число читателей и слушателей – все они в наступающую постписьменную эпоху превратятся в жрецов нового искусства, сочетающего элементы литературы, театра и кинематографа на базе компьютерных технологий виртуальной реальности. Как будет называться это новое искусство – «виртуатура» или «литератограф» – не суть важно. И дело даже не в том, что письменный текст, стиль изложения перестанет играть в нем решающую самоценную роль. Самое главное – изменится сам процесс сочинительства. Виртуальное моделирование неминуемо сделает его более похожим на постановку пьесы или фильма. Гораздо большее значение приобретет визуальная картинка, пластический ряд, который уже нельзя проигнорировать, оставаясь только на уровне диалогов и закадрового текста. В общем, готовьтесь увидеть нечто!
Будет ли это новое искусство «лучше» или «хуже» прежнего? Не берусь судить. Думаю, оно будет просто другим. Поживем-увидим. А в том, что мы с вами, уважаемый читатель, обязательно застанем описываемые времена, лично у меня нет никаких сомнений.
– Постойте, неужели это все! Хорошо, все «литературные мессии» и «рассказчики историй» переквалифицируются в создателей «виртуальных историй». Но ведь помимо них есть и другие писатели! Те, кто пишет для себя, кому не важна реакция публики. Они-то будут продолжать писать и после того, как наступит ваша пресловутая «постписьменная эпоха».
Конечно, это еще не все. И действительно, помимо писателей-экстравертов, есть и большой отряд писателей-интровертов, для которых писательство – на самом деле способ решения собственных, внутренних задач, часто – вопрос личностного и физического выживания, упорядочения и осмысления жизненного опыта и так далее. Спорить с этим трудно. Формат личного дневника, исповеди, блога, отчета на кушетке психоаналитика – неистребим. И более того – востребован. Коротко говоря, потому, что писатели-экстраверты, «рассказчики историй» показывают нам внешний мир таким, каким мы могли бы его увидеть, оказавшись на их месте, но оставаясь при этом собой, а писатели-интроверты, «психоблоггеры» передают, транслируют нам то, что у них внутри, причем в таком именно виде, в каком мы воспринимали бы это, не просто оказавшись на их месте, но непосредственно став ими. Это становится возможным потому, что, как я уже отмечал в первой части статьи, звучащее слово это именно та модальность, которую человек использует в процессе своего мышления. Когда человек думает, он слышит свой «внутренний голос», который «проговаривает мысли». Аналогичный «внутренний голос» слышит и читатель, когда он «про себя» читает книгу. И в этот момент, если он читает не описание окружающего пейзажа, а, к примеру, бурную исповедь или печальные размышления героя книги, написанные от первого лица, то на бессознательном уровне читателю кажется, что это он сам в данный момент так думает. Ведь внутренний голос звучит? Звучит! Отсюда и та поразительная способность вызывать сопереживание и эмпатию даже к заведомо отрицательным персонажам, которая столь свойственна художественной литературе и не присуща более ни одному другому виду искусства (во всяком случае, в столь концентрированном виде).
Что же случится с этой, «исповедальной» ветвью литературы в обсуждаемую нами постписьменную эпоху, когда число потенциальных читателей художественных письменных текстов вдруг неожиданно станет исчезающее мало? Как уже отмечалось выше, самим писателям-интровертам обычно совершенно безразлично, будут ли их произведения опубликованы, и станут ли они широко известны. Писатель-интроверт решает собственные сугубо внутренние задачи. Однако если в итоге такой писатель окажется до конца последователен, и его текст так и не будет нигде опубликован, он, следовательно, так и не станет действительным фактом литературы. Потому что обсуждаемыми фактами – и литературы, и искусства вообще – становятся только такие произведения, которые по воле автора становятся публичными, доступными для ознакомления и восприятия. И в этом смысле их опубликование («делание публичным») в какой бы то ни было форме – необходимо. Получается, даже писатель-интроверт не может игнорировать тот факт, что каким-то образом, рано или поздно его текст, его монолог должен будет хоть как-то дойти до читателя. А если читатели перестали читать? Тогда для публикации «внутреннего монолога» остается единственная адекватная форма – звучащее слово, записанное и распространяемое в цифровом виде. Более того, если вдуматься, эта форма даже более адекватна для сохранения личных переживаний, чем привычная нам форма «собственноручно записанной исповеди».
Во-первых, для внутреннего монолога очень важна скорость записи. Чтобы символьная запись не мешала потоку мысли, нужно владеть навыками стенографии (вспомните, часто ли вам удавалось в институте записать за профессором все, что он говорил на лекции:)) В то же время, наговаривать свои мысли на диктофон или в микрофон компьютера – самое простое и обыденное дело. Во-вторых, в аудиозаписи остаются живые интонации, паузы и другие приметы «естественной речи», иногда столь важные для установления душевного контакта со слушателем (который часто не устанавливается между читателем и печатным текстом именно в силу его книжной «официозности»). В-третьих, в настоящее время аудиозаписи столь же легко сохранять, распространять и воспроизводить, как и письменные тексты. Собственно, именно из-за невозможности сохранять и воспроизводить живую речь, европейская культура некогда ушла от устной традиции к письменному общению, в том числе, и в литературе. Нынешний виток технического прогресса вернул нам возможность полноправного существования литературы и в устной форме. И наконец, предоставляемые современными компьютерами возможности редактирования, изменения структуры, правки и всевозможной другой работы со звучащими текстами уже сейчас ничуть не слабее, чем аналогичные средства для редактирования печатных текстов. Не сомневаюсь, что с наступлением постписьменной эпохи появятся и специализированные редакторы звучащих текстов, по сравнению с которыми нынешний Word покажется детской игрушкой.
Итак, мой следующий прогноз: я уверен, что естественной формой существования «интровертной», доверительной литературы в постписьменную эпоху станет аудиозапись живой авторской речи.
Вы скажете, что же здесь нового? Аудиокниги и так уже во всех магазинах. Скоро их продажи превысят печатные тиражи. – Вот и отлично, замечу я. Это есть безусловный признак скорого наступления постписьменной эпохи. И все-таки пока это еще не совсем то, о чем я говорю. Пока что аудиокниги – это инсценировки, актерское прочтение текстов, которые все-таки предназначены были для чтения глазами с листа. По-настоящему интересное здесь начнется, когда аудиокнига станет самостоятельным жанром. Когда сочинители станут сочинять тексты специально для аудио прослушивания. Пожалуй, первой ласточкой этого возникающего на наших глазах аудио-литературного жанра является то, что делает в театре, на радио и телевидении Евгений Гришковец. Но все же и это пока еще только переходные формы, нечто межеумочное, не освободившееся до конца от исходной своей и явно «письменной» литературности.
Вы спросите, в чем здесь разница – предназначен текст изначально для чтения с листа или сразу для аудио прослушивания – разве это не будет по сути точно такой же текст? Мне кажется, это не совсем так. Дело в совершенно иной пропускной способности слухового канала восприятия по сравнению со зрительным. Когда тренированный читатель читает глазами с листа напечатанный текст, он, во-первых, читает существенно быстрее, чем может воспринимать ту же самую по содержанию речь на слух, и, во-вторых, способен запомнить и «держать в оперативной памяти» существенно больший объем только что прочитанного текста. Это позволяет литературному стилю письменных художественных текстов, предназначенных для чтения «с листа», допускать такие вольности, какие никогда не могла бы позволить себе речь устная. Например, предложения длиной в полстраницы, специально затрудненную грамматику, вычурную лексику и так далее, и так далее. Попробуйте воспринять на слух несколько страниц, скажем, из Толстого, Джойса, Дюрренматта, и вы поймете, о чем я говорю.
