Вы спросите, в чем здесь разница – предназначен текст изначально для чтения с листа или сразу для аудио прослушивания – разве это не будет по сути точно такой же текст? Мне кажется, это не совсем так. Дело в совершенно иной пропускной способности слухового канала восприятия по сравнению со зрительным. Когда тренированный читатель читает глазами с листа напечатанный текст, он, во-первых, читает существенно быстрее, чем может воспринимать ту же самую по содержанию речь на слух, и, во-вторых, способен запомнить и «держать в оперативной памяти» существенно больший объем только что прочитанного текста. Это позволяет литературному стилю письменных художественных текстов, предназначенных для чтения «с листа», допускать такие вольности, какие никогда не могла бы позволить себе речь устная. Например, предложения длиной в полстраницы, специально затрудненную грамматику, вычурную лексику и так далее, и так далее. Попробуйте воспринять на слух несколько страниц, скажем, из Толстого, Джойса, Дюрренматта, и вы поймете, о чем я говорю.
Не то, чтобы законы правильного построения речи для восприятия на слух были до сих пор неизвестны: Заставь аудиторию полюбить или возненавидеть тебя. Возбуди эмоцию, она освежит восприятие. Говори простыми словами и простыми предложениями. Строй свою речь логично. Повторяй несколько раз то, что ты считаешь самым важным и хочешь, чтобы слушатели запомнили… Эти и другие законы риторики знали еще древние греки. Придумали ее, видимо, софисты, а первую известную письменную «Риторику» написал Аристотель. На протяжении веков риторика была стержнем европейской культуры. Сначала – в лоне античной состязательной юриспруденции и политики, затем – как церковное искусство общения с неграмотной паствой. Примат письменности в XIX–XX веках оттеснил риторику на задворки, литература и вовсе забыла о ней напрочь. Риторические приемы в художественной речи стали считаться моветоном. Что ж, похоже, пришло время нового синтеза, возвращения к истокам. Грядущая аудиолитература будет неминуемо риторичной, хотим мы этого или нет. Писателям придется становиться хорошими рассказчиками, иначе ничто из сказанного не будет понято и тем более запомнено слушателями.
Впрочем, может быть, кому-то как раз интереснее слушать бессвязный, почти бессмысленный, зато предельно эмоциональный монолог, переполненный выкриками, стонами, паузами, вздохами. Правда, согласитесь, это уже вообще не особо похоже на прозу. Скорее это некий спектакль или даже… стихи?
А ведь действительно! Мы чуть не забыли о том, что помимо литераторов-прозаиков, о которых в основном шла речь в этом разделе, на свете есть еще и поэты. Поэзия – отдельный огромный мир, полноправная часть литературы, не имеющая с прозой почти ничего общего, кроме того, что и то и другое может быть (с различной степенью потери информации!) записано буквами на бумаге. При этом проза-то как раз передается на бумаге почти адекватно, чего, увы, не скажешь о стихах. В эпоху печатной книги (и, не будем забывать, регулярной почты, а также текстового Интернета) былая синкретичность поэзии – ее живой звук, ее ритм, ее дыхание, ее музыка, ее перформанс – были принесены в жертву типографскому станку, и поэзия оказалась низведена до «текста, записанного в столбик». В постписьменную эпоху, о которой идет речь, когда «рассказывание историй» превратится в их «показывание», поэзия вряд ли пойдет по тому же пути. Прежде всего, потому что поэзия не рассказывает историй. Во всяком случае, это не основное и не единственное ее назначение. Вы спросите, что же тогда будет с поэзией, освобожденной от власти печатных букв? Читайте третью часть этой статьи.
Часть 3. Назад в будущее, или О былом и грядущем синкретическом интерактиве
История, как известно, движется по спирали. И для того, чтобы попытаться набросать черты гипотетической поэзии будущего, нам сперва придется отправиться к истокам нашей культуры, в те времена, когда она была еще едина и не разделена на всевозможные виды, роды и жанры. (Не стану утверждать, что «синкретическая» теория зарождения культуры является на 100 % общепризнанной и единственной рассматриваемой ныне соответствующими научными сообществами, но до сих пор ничего более убедительного, насколько я знаю, не предложено, так что будем отталкиваться от этой модели.)
Итак, некогда все было едино. Камлание древнего шамана – это одновременно и религиозный акт, и акт искусства, и научно-прикладная практика (направленная на вызывание дождя, обретение удачи в охоте или что-то еще, столь же жизненно конкретное, ощутимое и проверяемое опытным путем). Далее, если отвлечься от религиозных и научных аспектов и рассматривать первобытные культурные практики исключительно с точки зрения искусства, то и здесь мы обнаружим поразительное и произвольное смешение всего того, что в будущем станет составлять, казалось бы, несоединимые его (искусства) виды. Как нам теперь представляется в ретроспективе, в древнейшем синкретическом действе вполне успешно сосуществовали:
– живопись и скульптура (наскальные рисунки, на фоне которых происходил шаманский перформанс, ритуальные маски, фигурки и «муляжи» животных, тотемные столбы, etc.),
– музыка (ритмичное топанье и хлопанье присутствующих, стук там-тамов, треск трещоток, свист дудок, и бог знает еще какие жуткие звуки:)),
– танец (по ходу действа почти непрерывно топтались, кружились, прыгали и извивались не только сам шаман, но и все остальные участники),
– пение (как сольное, включающее протяжные звукоподражательные элементы, так и хоровое),
– поэзия-речитатив (ритмичная речь, наполненная первобытной звукописью созвучий и первичной же образностью простых уподоблений),
– проза-повествование (все доступное племени знание – от мифологии до истории рода – передавалось, разыгрывалось, «размножалось» и сохранялось в ходе подобных представлений).
Нельзя не отметить, что по силе воздействия на участника такая первобытная мистерия безусловно превосходила любой вид современного искусства. Прежде всего, потому что «забирала» человека целиком, задействовала разом все его чувства (включая и такие, на которые мы пока технически воздействовать не умеем, а соответственно и искусства, воздействующие на них, у себя не развили, или развили, но не считаем их за искусства).
Когда говорят о традиционных «пяти чувствах», обычно перечисляют зрение, слух, обоняние, осязание, вкус. Легко заметить, что современные виды искусства, распространенные в западной культуре, задействуют в основном первые две модальности из перечисленных пяти. Искусство ароматизации, некогда развитое на Востоке (и кстати также входившее в первобытно-синкретические действа у огня, в который периодически бросали различные пахучие добавки), почти сошло на нет в нашу эпоху – в основном вследствие отсутствия технических средств для записи, передачи и воспроизведения запахов. (Впрочем, в последние годы в прессе то и дело появляются сообщения о создании не только экспериментальных, но и промышленных технологий такого рода, так что, возможно, в самое ближайшее время наши кинотеатры и телевизоры окажутся оборудованы еще и ароматическими приставками…) С осязанием, тактильными ощущениями, мы также не научились по-настоящему работать: нет техники, средств, нет и соответствующего искусства. Наконец, основанное на пятой модальности – вкусе – искусство кулинарии в том или ином виде присутствует во всех известных культурах, во многих из них (включая и современную западную) даже признается ныне за «искусство», но держится особняком и с остальными искусствами никогда не смешивается.
Казалось бы, картина ясна, и ничего нового здесь добавить уже не удастся. Однако не стоит забывать и о других человеческих чувствах, которые почему-то не вошли в классическую схему пяти модальностей. Конечно, я имею в виду не трансцендентное «шестое чувство», а другие, вполне физиологические способности к восприятию, которые, хотя и не пронумерованы, зато даны в ощущениях каждому из нас: боль, удовольствие, чувство равновесия, чувство времени, чувство тепла/холода, чувство движения, чувство ритма, чувство мышечного возбуждения, чувство сексуального возбуждения и ряд других. Не будем вдаваться в философские споры о том, какие человеческие способности к восприятию ощущений считать отдельными «чувствами», а какие нет. Ограничимся здесь чисто техническим определением, подразумевающим, что каждому отдельному «чувству» должен соответствовать отдельный воспринимающий орган («зрение это глаза», «слух это уши» и т. п.) В таком случае, все выше перечисленное – такие же полноправные «чувства». Например: как известно современной науке, боли и удовольствию соответствуют определенные центры в мозгу, за равновесие отвечает вестибулярный аппарат, за чувство тепла/холода – соответствующие рецепторы (рецепторы тоже считаются, иначе из традиционной схемы придется исключить вкус и обоняние!), и так далее, и так далее. Так вот, первобытное синкретическое искусство задействовало наряду с пресловутыми пятью «базовыми» чувствами и практически все перечисленные «дополнительные» модальности. Все те мало эстетичные с точки зрения современного «культурного» человека элементы бичеваний, прижиганий, прокалываний, приема наркотических препаратов, сексуальных оргий и т. п., которые практикуют «дикари» наряду с более приемлемыми и понятными цивилизованному обществу танцами, раскачиванием и распеванием ритмичных мантр – все это способы «давления» на дополнительные модальности человеческого восприятия, делающие первобытное искусство поистине всеобъемлющим в его воздействии на человека.
