На всем протяжении человеческой мысли тема индивидуальности раскрывалась в двух аспектах: положительном – как оправдание индивидуальной свободы (если Гете «освобождал» индивида от другого индивида, то Кант «освободил» человека от природы), и отрицательном – как констатация человеческого одиночества. Одиночество индивидуальностей объединяет эпоху Возрождения и эпоху Просвещения за счет природы тотальности. «Тотальность» есть представление об абсолютной замкнутости. Все, что находится внутри произвольно очерченных границ, не может выйти за их рамки, а то, что находится вовне, не допускается внутрь. Основные характеристики этой философской категории – замкнутость и всеобъемлемость (замкнутость Кантовского «Я» и всеобъемлемость «индивидуального Бытия» Гете). В понятии «индивида» обычно видят только специфическое различие: чем он отличается от других индивидов. Однако это не касается индивида в действительности, его сущности, составляющей живое единство, в котором скоординированы или даже сплетены сравнимые и несравнимые элементы, действующие совместно без внутреннего различия в рангах. Индивид есть весь человек, а никак не то, что остается после лишения его того, что имеют и другие. В известном же смысле качественную единичность отрицать нельзя. Несравнимость с другими заложена в глубочайшем пласте личности, который каждая личность недоказуемо, но и неопровержимо ощущает как то, что она ни с кем не может делить и никому не может сообщить – качественное одиночество личной жизни, изолированность, которая ощущается в зависимости от степени самосознания. Кроме того человек также чувствует индивидуальность всего своего существования в целом. Даже если в ряде отдельных случаев индивиды и совпадают, но тотальность жизненного процесса – со всеми своими внешними и внутренними определениями и событиями – не повторяется. Область сравнимости, содержание которой доступно общим законам действительности, находится в средних пластах личности, ее внутреннее центральное и феноменальное – тотальное начало носит отпечаток несравнимого, лишь единожды существующего.
В современном представлении человек перестал восприниматься как нечто тождественное самому себе, своему сознанию, само понятие «личность» оказалось под вопросом. Социологи и психологи предпочитают оперировать понятием «персональной» и «социальной идентичности», с кардинальным и неизбежным несовпадением социальных, «персональных», биологических функций и ролевых стереотипов поведения человека. Так, например, И. Ильин пишет: «Сегодня наиболее влиятельной является модель представления о человеке не как об «индивиде», т. е. о целостном, неразделимом субъекте, а как о «дивиде» – фрагментарном, разорванном, смятенном, лишенном целостности человека Новейшего времени»[100].
Достигнув сверхдетерминированности, сверхобусловленности индивидуального сознания к концу XX века теоретическая мысль общества начала искать свободное пространство для «своего» индивида. Таким свободным пространством постструктуралисты называют пространство, оставшееся по краям конкурирующих структур. Если даже и предположить наличие данного пространства, то само ощущение индивида, возникающее в этих целях – просветах между «льдинками» структур, оккупирующих практически все пространство «жизненного мира» (т. е. того мира самосознания, которым они собственно и оперируют и за пределы которого в своих рассуждениях не выходят) не способно приобрести то чувство связанности и последовательности, которым обладало в своем «классическом виде», то есть как оно самовоспринималось, начиная с эпохи Возрождения и до XX века. Таким образом, эпоха Современности рождает, преимущественно, «чувство одиночества», связанное по своей природе с категорией «цельности». В образе цельности подчеркивается здоровье, органичное, постепенное взаимодействие различных функций и частей в рамках целого, границы которого открыты и подвижны, характеризует существование современного индивида.
В большом и сложном обществе, возникающем в эпоху ускоренного развития техники и разделения труда, позитивизм различает два вида процессов: один из них работает на дезинтеграцию общества, другой – на его консолидацию. К первым относится разрастание производственных и контрольно-управленческих систем, систем связи, распределения и т. д. Ко вторым – активизация общественного сознания, подкрепляемая развитием искусства, общественных наук, созданием средств массовой коммуникации. Промежуточную интегрирующую роль выполняет государство, налаживая формальные отношения, контроль и систему принудительных санкций.
Общественное сознание «осваивает» возникшие системы отношений, вводя их в моральный порядок обществ, то есть в систему коллективных представлений, и через них – в мотивационные системы индивидов. По мере освоения общественным сознанием вновь возникающих комплексов социальных отношений они все больше становятся под контроль общественного мнения. Регулирующие же функции государства сокращаются. Процесс частичной «расформализации» производственных и прочих отношений, а также их «морализация» двигают общество в направлении идеала «соборной личности». Противоположные процессы толкают его к идеалу тоталитарной диктатуры. Отсутствие того и другого означает аномию, распад (Дюргейм, Кули).
Индивидуальность здесь – это своеволие, отличность от всего, что не является личностью. Отличность, отстраненность, осознание себя чем-то вне стоящим и сравнивающим, оценивающим, хотя оценивать и сравнивать можно только по отношению к чему-то, к какой-то системе критериев. Эта система критериев, система принципов обеспечивает личности ее своеобразие, ее автономию, ее позицию в жизни и мире. Мир сопоставляется с этой системой принципов, выражающей должное или справедливое, и оценивается. В зависимости от того, насколько мир соответствует должному, личность занимает определенную позицию. Мир же никогда не соответствует должному в достаточной степени, потому что мир – это образование текучее, хаотическое, склонное к «разваливанию», распадению, требует постоянных усилий по поддержанию его в приемлемом состоянии. Основную причину распадения общества видел еще Кант и назвал ее «антагонизмом». Под антагонизмом он понимал «недоброжелательную общительность людей», то есть их склонность вступать в общение, связанное, однако, со всеобщим сопротивлением, постоянно угрожающим обществу разъединением. Между тем предрасположенность к этому очевидно заложена в человеческой природе. Человек склонен общаться с себе подобными, ибо в таком состоянии он больше чувствует себя человеком, но ему так же присуще сильное стремление уединяться (изолироваться), поскольку он в тоже время находит в себе «необщительное свойство» – желание все сообразовывать только со своим разумением – по этой причине он ожидает отовсюду сопротивление, так как по себе знает, что сам склонен сопротивляться другим. Именно так, по мнению Канта, начинаются первые шаги от грубости к культуре: человек начинает осознавать свое положение среди ближних.
Возникает вопрос: каким образом достигается единство в обществе? Единство природы, по Канту, осуществляется исключительно в наблюдающем Субъекте. Общественное единство, по Зиммелю, реализуется только своими собственными элементами, так как они сознательны и синтетически активны. Общество не нуждается в каком-либо наблюдателе. Общественная связь фактически осуществляется в «вещах», а «вещи» в данном случае – индивидуальные души. «Чтобы образовалось единство, не требуется никакого фактора, помимо и вне его элементов, так как каждый из них выполняет ту же функцию, что и душевная энергия созерцателя относительно того, что находится вне его: сознание соучастия с другими в образовании единства и есть фактически то единство, о котором идет речь»[101].
Социальная жизнь индивида неразрывно связана с процессом обобществления. Этот факт ставит индивида в двойственное положение: обобществление движет им изнутри, но одновременно индивид противостоит обобществлению. Индивид есть член организма обобществления и в тоже время является замкнутым органическим целым, бытием для него и бытием для себя. Но сущность и смысл особого социологического априори, основанном на этом качестве, состоит в том, что применительно к индивиду и обществу, «пребывание внутри» и «пребывание вне» – это не два независимых определения (хотя иногда они могут принять и такой вид, и даже развиться до полной взаимной противоположности), но характеристика положения человека, живущего социальной жизнью, в ее нераздельном единстве.
Теперь возникает вопрос: каким образом разрешается двойственность «внутри – вне» находимости индивида? Эта двойственность разрешается через «эстетический Субъект» М. Бахтина. Бахтин вписал Субъект в принцип системности.
