Но самой прекрасной, самой удачной и самой причудливой архитектурой, когда-либо созданной Никкола, была колокольня Сан Никкола в Пизе, там, где пребывают братья-августинцы, ибо снаружи она восьмигранная, внутри же круглая, с винтовой лестницей, доходящей до вершины и оставляющей в середине свободный пролет вроде колодца, и через каждые четыре ступеньки колонны с хромыми арками поднимаются кругом так, что свод, опирающийся на эти арки, так же поднимается до самого верха таким образом, что стоящий на земле всегда видит тех, кто поднимается те же, кто поднимается, видят стоящих на земле, а находящиеся на полпути видят и тех и других, то есть и тех, кто наверху, и тех, кто внизу. Эта причудливая выдумка была впоследствии осуществлена лучшим способом, с более правильными размерами и более нарядно архитектором Браманте в римском Бельведере для папы Юлия II также Антонио да Сангалло в колодце, сооруженном в Орвието по повелению папы Климента VII, о чем будет сказано в свое время.
Возвратимся, однако, к Никкола, который был не менее превосходным скульптором, чем архитектором; на фасаде церкви Сан Мартино в Лукке под портиком, что над малой дверью по левой руке при входе в церковь, там, где находится Христос, снятый с креста, он сделал мраморную историю полурельефом, всю покрытую фигурами, выполненными с большой тщательностью; он буравил мрамор и отделывал целое так, что для тех, кто раньше занимался этим искусством с величайшими усилиями, возникала надежда, что скоро явится тот, кто принесет им большую легкость, оказав им лучшую помощь.
Тот же Никкола представил в 1240 году проект церкви Сан Якопо в Пистойе и пригласил туда для мозаичных работ несколько тосканских мастеров, выполнивших свод ниши, который, хотя это и считалось в те времена делом трудным и весьма дорогим, вызывает в нас ныне скорее смех и сожаление, чем удивление; и тем более, что подобная нестройность, происходившая от недостаточности рисунка, была не только в Тоскане, но и во всей Италии, где много построек и других вещей, выполнявшихся без правил и рисунка, свидетельствуют в равной степени как о бедности талантов, так и о несметных, но дурно истраченных богатствах людей тех времен, не располагавших мастерами, которые могли бы выполнить для них в доброй манере все, что они пред. принимали.
Итак, Никкола со своими скульптурными и архитектурными работами приобретал известность все большую по сравнению со скульпторами и архитекторами, работавшими тогда в Романье, что мы и видим в Сант Ипполито и Сан Джованни в Фаэнце, в соборе в Равенне и там же в Сан Франческо, в домах Траверсари и в церкви ди Порто, а в Римини – в здании палаццо Пубблико, в домах Малатесты и других постройках, которые значительно хуже, чем старые здания, построенные в те же времена в Тоскане. То, что сказано о Романье, можно по праву сказать и о части Ломбардии: взгляните на собор в Ферраре и другие здания, построенные маркизом Аццо, и вы поймете, насколько это справедливо и насколько они отличаются от Сант Антонио в Падуе, выстроенного по модели Никкола, и от церкви братьев-миноритов в Венеции, построек великолепных и вызывающих почтение. Многие во времена Никкола, движимые похвальной ревностью, с большим усердием, чем прежде, стали заниматься скульптурой, и в особенности в Милане, где в строительстве собора участвовали многие ломбардцы и немцы, рассеявшиеся затем по Италии вследствие раздоров, возникших между миланцами и императором Фридрихом. Начав таким образом соревнование друг с другом как в мраморах, так и в постройках, художники эти добились кое-чего хорошего.
То же самое произошло и во Флоренции после того, как увидели творения Арнольфо и Никкола, который, в то время как по его проекту на площади Сан Джованни строилась церковка Мизерикордиа, выполнил для нее собственноручно из мрамора Богоматерь между св. Домиником и другим святым, как это можно видеть до сих пор на внешней стене названной церкви. Во времена Никкола флорентинцы начали сносить многочисленные башни, которые ранее в варварской манере были сооружены по всему городу, чтобы из-за них народ меньше страдал от стычек, часто возникавших между гвельфами и гибеллинами, то есть для большей общественной безопасности. Однако им казалось, что весьма трудно будет разрушить башню Гвардаморто, стоявшую на площади Сан Джованни, так как стены ее были настолько прочными, что их нельзя было разбить кирками, тем более что она была очень высокой. И потому Никкола приказал подрубить башню у основания с одной стороны, укрепив ее короткими подпорками в полтора локтя; потом он поджег их, и когда подпорки сгорели, она обрушилась и почти вся развалилась сама собой. Это было признано вещью столь хитроумной и полезной для подобных предприятий, что позднее вошло в обычай в случае надобности любое сооружение разрушать в короткое время этим легчайшим способом. Никкола принимал участие в закладке Сиенского собора и составил проект храма Сан Джованни в том же городе. Затем, возвратившись во Флоренцию в том же году, когда туда вернулись гвельфы, он составил проект церкви Санта Тринита и женского монастыря в Фаэнце, ныне разрушенного при строительстве цитадели.
После этого он был вызван в Неаполь, но, чтобы не бросать тосканских дел, послал туда своего ученика, скульптора и архитектора Мальоне, который после этого и построил во времена Конрада церковь Сан Лоренцо неаполитанского, завершил часть епископства и соорудил там несколько надгробий, в которых сильно подражал в манере своему учителю Никкола. Между тем Никкола, будучи приглашен в 1254 году вольтеррцами, которые подпали под власть флорентинцев, для расширения собора, который был слишком тесным, придал ему лучшую форму и большее, чем прежде, великолепие; впрочем, нескладным он и остался.
Возвратившись в конце концов в Пизу, он выполнил из мрамора кафедру Сан Джованни, вложив в нее всю тщательность, дабы оставить о себе память отечеству. В числе других вещей он высек там и Страшный суд со многими фигурами, отличающимися если не совершенным рисунком, то во всяком случае выполненными с терпением и бесконечной тщательностью, как мы можем это видеть. А так как ему самому казалось, как и было в действительности, что он создал произведение, достойное хвалы, он внизу высек следующие стихи:
Anno milleno centum bis bisque trideno Hoc opus insigne sculpsit Nicola Pisanus.
(60 году эту замечательную работу изваял Никкола Пизанец.)
Сиенцы, побуждаемые славой этого творения, весьма нравившегося не только пизанцам, но и всякому, кто его видел, заказали Никкола, при преторе Гульельмо Марискотти, для собора кафедру, с которой читали Евангелие; на ней Никкола сделал много историй из жития Иисуса Христа, с фигурами, сильно выступающими из мрамора вокруг всей кафедры, что представляло большие трудности и принесло ему великую славу.
Равным образом Никкола составил проект церкви и монастыря Сан Доменико в Ареццо для синьоров Пьетрамала, их выстроивших. А по просьбе епископа дельи Убертини он перестроил приходскую церковь в Кортоне и заложил церковь Санта Маргарита для братьев-францисканцев, на самом высоком месте этого города. И так как столь многие работы все увеличивали славу Никкола, он в 1267 году был вызван папой Климентом IV в Витербо, где, помимо многого другого, перестроил церковь и монастырь братьев-проповедников. Из Витербо он отправился в Неаполь к королю Карлу I, который, разбив и убив в долине Тальякоццо Конрадина, повелел соорудить на этом месте церковь и богатейшее аббатство и похоронить там тела бесчисленного множества убитых в этот день и приказал затем, чтобы много монахов день и ночь молились за их души. Король Карл, удовлетворившись работой Никкола, обласкал его и щедро вознаградил.
Возвратившись из Неаполя в Тоскану, Никкола задержался на строительстве собора в Санта Мариа в Орвието и, работая там вместе с несколькими немцами, выполнил из мрамора для фасада этой церкви несколько круглых фигур и, в частности, две истории Страшного суда с раем и адом на них. И подобно тому как он постарался придать в раю наибольшую ведомую ему красоту душам блаженных, возвратившихся в свои тела, так в аду он изобразил в самых странных, какие только можно видеть, формах дьяволов, весьма ревностно истязающих души грешников. В работе этой он превзошел к вящей своей славе не только немцев, которые там работали, но и самого себя. И так как он выполнил там большое число фигур и вложил много трудов, он больше, чем кто-либо другой, прославляется и по наши дни всеми, обладающими достаточным пониманием скульптуры.
В числе других детей Никкола имел сына по имени Джованни, который, всегда следуя за отцом и занимаясь под его руководством скульптурой и архитектурой, в немногие годы не только догнал отца, но кое в чем и превзошел его. И потому, будучи уже старым, Никкола возвратился в Пизу и, живя там спокойно, передал ведение всех дел сыну. А так как в Перудже умер папа Урбан IV, то было послано за Джованни, который, отправившись туда, воздвиг мраморное надгробие названному папе, которое вместе с гробницей папы Мартина IV было позднее снесено, когда перуджинцы расширяли свое епископство; так что можно видеть лишь кое-какие остатки этих гробниц, разбросанные по церкви. А когда в это же время перуджинцы благодаря таланту и умению некоего брата-сильвестринца провели из гор Паччано в двух милях от города по свинцовым трубам весьма обильные воды, то Джованни Пизано было поручено выполнить все украшения фонтана, как бронзовые, так и мраморные, вследствие чего он и приступил к этому и соорудил три ряда водоемов, два из мрамора и один бронзовый: первый, двенадцатигранный, стоит на двенадцати ступенях лестницы, другой – на нескольких колоннах, утвержденных на уровне первого водоема, а именно в середине, третий же, бронзовый, утвержден сверху и имеет в середине три фигуры и несколько также бронзовых грифонов, извергающих воду во все стороны. А так как это произведение показалось Джованни очень хорошей работой, то он и поставил на нем свое имя. Около 1560 года, когда большая часть арок и труб этого фонтана, стоившего 160 тысяч дукатов золотом, попортилась и разрушилась, Винченцо Данти, перуджинский скульптор, к немалой своей славе, не переделывая арок, что потребовало бы огромнейших расходов, весьма хитроумно провел воду к названному фонтану прежним способом.
