В литературоведении наиболее подробно изучен историзм А. С. Пушкина.
С. М. Петров в книге «Исторический роман Пушкина» проводит параллель между поэтами 20-30-х гг. и декабристами, анализируя сходство и различие в их подходе к изображению истории. В главе «Проблема историзма в мировоззрении и творчестве Пушкина» критиком приводится общая характеристика пушкинской философии истории[56].
Б. В. Томашевский в статье «Историзм Пушкина» утверждает, что историзм не был свойствен Пушкину до 1823 г., аргументируя это следующим образом: «Историзм предполагает понимание исторической изменяемости действительности, поступательного хода развития общественного уклада, причинной обусловленности, смене общественных форм»[57]. Исследователь понимает под историзмом Пушкина «только эту форму историзма, которая стала складываться в воззрениях Пушкина с 1823 г.»[58].
По мнению М. И. Гиллельсона, «именно просветительский историзм, который объяснял изменяемость действительности и смену общественных форм непрерывной борьбой просвещения с невежеством, помог впоследствии Пушкину перейти к более высокой форме историзма. Иная постановка вопроса нарушает последовательный ход развития мировоззрения Пушкина, искусственно изолирует его мировоззрение от общественных взглядов его учителей, сверстников и друзей»[59].
Б. С. Мейлах, разбирая содержание курса «Право государственное», которое читал в Лицее А. П. Куницын, пришел к выводу, что в этом курсе «сквозь идеалистическое понимание общества и государства видны проблески трезвого историзма»[60]. Проанализировав всю систему лицейского воспитания, Б. С. Мейлах пишет: «Каковы бы ни были различия во взглядах Куницына и Кайданова, Кошанского и Георгиевского, их лекции, читанные в Лицее Пушкину и его сверстникам, отражали многие существенные стороны русского просветительства и передовой русской общественной мысли той поры»[61]. И Мейлах, и Гиллельсон, таким образом, считают, что уже в творчестве Пушкина 20-х годов можно говорить о проявлении историзма.
Б. В. Томашевский основными чертами пушкинского реализма называет «гуманистические идеи, народность и историзм»[62]. По мнению литературоведа, темы античной древности не всегда свидетельствуют об истории, так как под историческим сюжетом может скрываться «обработка интересной для автора психологической ситуации, безотносительно к тому, в какую эпоху и в какой исторической среде эта ситуация возникла»[63].
Работы Г. А. Гуковского[64] освещают вопрос о роли историзма в становлении реалистического метода Пушкина. На материале исследования показано, что историзм явился одной из основ пушкинской реалистической системы, что с ним связано воспроизведение действительности в ее закономерном движении, в процессе развития, понимание личности в ее исторической обусловленности. В книге «Пушкин и русские романтики» исследователь подробно останавливается на особенностях пушкинского историзма, его отличии от историзма поэтов-декабристов. В отличие от Пушкина они не стремились к соблюдению исторических характеров. «Пушкин показывает мир Востока или древности, увиденный как бы вне субъективности поэта. При этом он воссоздает не только внешний, но и внутренний мир человека другой культуры. Он создает стихи – как бы не от своего лица, а от лица араба («Подражание Корану»); при этом он остается Пушкиным, человеком XIX века»[65].
Высказывая мнение о том, что «историзм предполагает рассмотрение явлений в их развитии, в процессе становления, с исторической точки зрения»[66], И. М. Тойбин считает, что «решить проблему историзма пушкинского творчества можно при условии, если будет учитываться природа самого искусства, лишь в свете соотношения литературы и истории, художественного и научного мышления»[67]. В связи с этим в работе уделяется большое внимание проникновению истории в духовную жизнь общества. Проблема историзма в мировоззрении и творчестве Пушкина рассматривается в неразрывной связи с проблемой гуманизма и проблемой народности, «в связи с вопросом понимания поэтом роли народа в историческом развитии и его способности к историческому творчеству»[68].
В. Д. Сквозников считает, что «характеризовать историческую мысль Пушкина – это не значит извлекать «исторические взгляды» и во что бы то ни стало пытаться реконструировать «систему»… У Пушкина в интересующем нас смысле при всей его устремленности к порядку и гармонии такой системы… не было»[69]. В своей работе на примере прозаико-публицистических произведений поэта исследователь описывает «именно историческую мысль в ее ведущей живой тенденции»[70].
Понятие «художественного историзма» наиболее полно раскрыто В. И. Коровиным в работах, посвященных творчеству А. С. Пушкина[71].
В отличие от историзма Пушкина, историзм поэтов пушкинской поры изучен в меньшей степени. Литературоведами рассматривается реализация исторической темы в творчестве того или иного поэта[72].
Во вступительной статье к Полному собранию сочинений А. А. Дельвига И. В. Виноградов отмечает, что «в идиллиях Дельвига наблюдается стремление приблизиться к античности», но «антична по своему устремлению их метрическая форма – гекзаметр»[73].
В. И. Коровин в книге «Поэты пушкинской поры» замечает, что «античность Дельвига – не достоверная копия древнего мира. Он смотрел на античность глазами русского человека… Дельвиговская античность – это романтический идеал, мечта о гармоническом обществе, но мечта недостижимая, хотя и прекрасная»[74].
«Достоянием романтиков становится чувство историзма, поэтому и поэты пушкинского круга, в отличие от классицистов, используя античный материал, осознают временную дистанцию и стараются смягчить условность шуткой, – пишет Л. И. Савельева. – Только у Дельвига иная задача – попытка воссоздать колорит античной поэзии, что приводит к стилизации под античность, иногда искусной, а подчас весьма искусственной»[75].
Т. Г. Мальчуковой в книге «Античное наследие и современная литература» высказана следующая мысль: «… присутствие античных элементов в поэзии определяет не только сознательная ориентация поэта на античность, но и преемственная связь с национальной культурой, для которого в течение долгого времени античные памятники играли формирующую роль “нормы и образца”»[76]. Например, В. К. Кюхельбекер на материале греческой истории пишет трагедию «Аргивяне», в которой пытается воссоздать образ великого сатирика древности и вместе с тем форму его хороводной комедии.
И. М. Тойбин отмечает, что «римская тема в сознании и творчестве Шевырева, в его политических и философско-исторических взглядах не существовала оторвано от проблемы судеб России и русской культуры. Не сам по себе Рим интересует Шевырева, а прежде всего – аналогии и сближения его с Россией, с Петербургом как столицей империи»[77].
В книге Д. В. Абашевой «Поэзия Языкова и проблемы фольклоризма» также проводится мысль о том, что «старина Языкову нужна для идеализации прошлого и для того, чтобы провести параллель с современностью»[78]. Как и в поэзии декабристов, в лирике Языкова встречаются образы древности, а «города Новгород и Псков выступают у него символами политической свободы»[79].
«Историзм в лирике представляет собой обобщенное эмоциональное содержание целых эпох в развитии мировой культуры: «дух» Древней Греции, рыцарского средневековья, Древней Руси. – пишет С. А. Кибальник. – При этом прошлое обыкновенно смыкается с современностью, существуя лишь как дополнительный план или элемент формы»[80].
В книге «Русская античность» Г. С. Кнабе отмечается, что «как идеал и норма античное начало не могло и не должно было слиться с эмпирической действительностью, раствориться в ней; оно противостояло ей как эталон и корректив, как ее возвышенно героизированный и требовательный лик. Но в то же время именно в силу своей функции назидания античные мотивы и образы были призваны воздействовать на действительность, следовательно, и взаимодействовать с ней…»[81]. Кнабе подразделяет античность на так называемую «мягкую» (выражала себя в «легкой», «анакреонтической» поэзии в таких жанрах, как элегия, идиллия или «подражание древним») и героико-назидательную («реализовывалась прежде всего в теориях и художественной практике классицизма – как государственного, имперского, так и революционного, декабристского»[82]).
