Перечень признанных авторитетов, доказавших, слово – базовый элемент не только коммуникации, но и человеческого мышления, занял бы слишком много места. И хотя древние римляне настойчиво не рекомендовали jurare in verba magistri, т. е. клясться словами учителя, все же вспомню слова А.Н. Леонтьева и А.Р. Лурии – двух своих знаменитых педагогов, – услышанные в далекие студенческие годы. Завороженно следя за изящным танцем удивительно длинных пальцев Алексея Николаевича, мы дружными кивками отвечали на его памятное «Понятно?». Что же нам – якобы – было понятно? Что речь и мышление сплетены в тугой узел «речемыслия»[12]; что именно язык является «субстратом» – одно из любимых словечек декана, основателя факультета психологии Московского университета – мышления и сознания[13]; что слово – носитель отраженной и обобщенной человеческой практики[14]. Другой классик мировой психологии, Александр Романович Лурия, эмоционально внедрявший в наши юные головы основы нейропсихологии – дверная ручка университетской аудитории после начала занятий, как правило, протыкалась ножкой стула от проникновения опаздывающих, – настойчиво подчеркивал, что «ни одна сложная форма психической деятельности человека не протекает без прямого или косвенного участия речи…» и это «заставляет нас несколько изменить обычные представления о речи как одной из частных форм психической деятельности и наряду с речевыми процессами в узком смысле этого слова различать и общую речевую организацию психических процессов»[15].
Названные мысли сформулированы сорок лет назад, но нисколько не устарели. Именно слово кодирует и программирует человеческую мысль и является главным орудием анализа – и самоанализа – человеческой психики, да и мира в целом. Вы, читатель, несомненно помните знаменитое изречение евангелиста Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Автор верил: Слово в лице Иисуса Христа есть прямое присутствие Бога на Земле, неразрывно связанное с человеком. «И слово стало плотию», – читаем в четвертом Евангелии. Возможно, учение этого Евангелия о разумном принципе миро– и человекоустройства кому-то покажется чрезмерно оптимистичным и слишком отвлеченным от страданий и радостей реальной жизни. Не случайно же о Логосе столетия дискутируют великие умы.
Если вы, читатель, материалист-естественник и далеки от подобных дискуссий, предположим, не Слово, а бозоны Хиггса – особые частицы, которые усердно пытаются изловить современные физики с помощью построенного под Женевой гигантского ускорителя Large Hardon Collider, – послужили основой возникновения Вселенной. Но что такое «бозон», цинично именуемый «частицей Бога»? Не более чем слово, опередившее и предопределившее поиски обозначаемого им носителя. И если уж для объяснения внешнего физического мира цифр и формул не достаточно и требуются слова, как же без них опишешь внутренний мир души? Мне понравилось образное высказывание лингвиста Н.Д. Арутюновой: «Если Бог создал человека, то человек создал язык – величайшее свое творение. Если Бог запечатлел свой образ в человеке, то человек запечатлел свой образ в языке. Он отразил в языке все, что узнал о себе и захотел сообщить другому. Человек запечатлел в языке свой физический облик, свои внутренние состояния, свои эмоции и свой интеллект, свое отношение к предметному и непредметному миру, природе – земной и космической, свои действия, свое отношение к коллективу людей и другому человеку»[16]. Зависть – это ведь тоже в конечном счете лишь то, что так называют люди. Что скрывается за словесной этикеткой? Какие мысли, чувства, поступки классифицируются как «зависть»? Чьи мысли, чувства и поступки так именуют люди? Собственные или окружающих? Кому адресована словесная категоризация этого аффекта? Она происходит в момент переживания или post factum? Насколько полно и адекватно люди вербализуют волнения души? Поддаются ли они универсальной словесной стандартизации? Или, полуосознанные и уникальные, волнения не передать словами? Если уж «мысль изреченная есть ложь», то страсть – тем паче.
Привел эти слова, и всплыли лермонтовские строки: «Ты слушать исповедь мою сюда пришел, благодарю. Все лучше перед кем-нибудь словами облегчить мне грудь. Но людям я не делал зла, и потому мои дела немного пользы вам узнать, а душу можно ль рассказать?» Вопрос не риторический: и подходящих слушателей может не найтись, и подходящих слов. А иногда есть и слушатели, и слова, да стыдно признаться в собственной глупости, жадности, черствости, беспомощности, конечно, если достанет ума их разглядеть. Зависть тоже не любит выставляться напоказ. Был, правда, случай, когда давнишний знакомый, буравя взглядом, «искренне» признался: «Я тебе по-хорошему завидую». По спине пробежал холодок, а в горле застрял вопрос: «Чем же так хороша твоя зависть?» Чтобы дышать свободно, присмотримся к этому слову повнимательнее. Не будем искать в нем душу. Попытаемся обнаружить следы человека, но не с большой, а со строчной буквы. Новейший академический «Толковый словарь русского языка», изданный в 2007 г. под редакцией Н.Ю. Шведовой, зависть определяет как «чувство досады, вызванное благополучием, успехом другого», завидовать же, согласно этому словарю, «испытывать чувство зависти, желать иметь то, что есть у другого, быть таким же». Эти дефиниции почти дословно воспроизводят данные полувеком ранее в «Словаре русского языка» С.И. Ожегова (1949), куда они, в свою очередь, перекочевали из 4-томного «Толкового словаря русского языка» под редакцией Д.Н. Ушакова (1935). И хотя в предисловии к первому в советской истории толковому словарю довольно критично оценен «Толковый словарь живого великорусского языка» В.И. Даля (1863–1866), «чувство досады» в трактовку зависти попало именно оттуда. Прежде чем открыть «первоисточник» современных филологических дефиниций зависти – словарь великого В.И. Даля, напомню: я намеренно не затрагиваю специальные лексикографические аспекты названных словарных статей.
Справедливости ради замечу, технологии толкования эмоциональных концептов – так современные филологи именуют устойчивые образно-понятийные обозначения эмоциональных состояний человека – предмет оживленных дискуссий в лингвистике. Для примера приведу два так называемых прототипных описания зависти, целью которых является выработка предельно упрощенной, формульной схемы семантической трактовки явления. По мнению А. Вежбицкой, «Х испытывает зависть. = Иногда человек думает что-то вроде этого: «что-то хорошее происходит с другим человеком, это не происходит со мной, я хочу, чтобы вещи вроде этого происходили со мной», из-за этого этот человек испытывает какие-то плохие чувства. Х чувствует что-то вроде этого»[17]. Согласно Ю.Д. Апресяну, «Х завидует Z-y Y-a = X не имеет Z-a, и Y имеет Z, и X испытывает отрицательную эмоцию, каузируемую желанием, чтобы Y не имел Z»[18]. Подобные семантические примитивы, возможно, филологически достаточны для объяснения ведущего значения слова, но слишком формальны для понимания его психологических нюансов. Ведь зависть – предмет не только и не столько формально-логической констатации (наличие таких-то признаков позволяет заключить о таком-то свойстве), сколько эмоциональной оценки личности. Вслух или безмолвно произнеся «Он завидует» или «Я позавидовал», мы, разумеется, делаем некое умозаключение, но в еще большей степени ставим диагноз, имеющий серьезные последствия для межличностных отношений и самочувствия.
Удержусь от пересказа взаимных претензий психологов и лингвистов в трактовке душевных волнений. Важно, что в их дебатах[19] активно звучит призыв к междисциплинарной кооперации в исследовании эмоций, и этот призыв, кажется, услышан обеими сторонами. Так, тщательный анализ дефиниций ряда ведущих эмоций (страх, радость, печаль, гнев) в русско– и немецкоязычных филологических и психологических словарях и энциклопедиях выполнен лингвистом Н.А. Красавским. Им же предложена развернутая система 12 семантических параметров, использование которых могло бы упорядочить и обогатить смысловую интерпретацию номинаций эмоций[20]. Своеобразным ответом на это предложение является модель восьми измерений эмоций, предложенная психологом[21]. И это лишь два случайных примера. И все же, поскольку систематизированное психологически и филологически осмысленное толкование эмоций, равно как и других ипостасей человека – интеллекта и воли например, – дело неблизкого будущего, вернемся к зависти и откроем, наконец, «Толковый словарь живого великорусского языка» В.И. Даля. Завистью в нем названо «свойство того, кто завидует, досада по чужом добре или благе, нежелание добра другому, а одному лишь себе». Далее в качестве иллюстрации следует ряд поговорок: зависть прежде нас родилась; где счастье, там и зависть; злой плачет от зависти, добрый от радости; сытый волк смирнее завистливого человека и др. Завидовать, читаем здесь же, – «досадовать на чужую удачу, счастье; болеть чужим здоровьем; жалеть, что у самого нет того, что есть у другого».
