В 1970—1980-х годах появились работы Ю. М. Лотмана о «механизмах» функционирования культуры и межкультурного взаимодействия. В статье «К построению теории взаимодействия культур» (1983)[175] он выступил как наследник линии Т. Бенфея – А. Веселовского – В. Жирмунского – Н. Конрада, упрекнув двух последних ученых за слишком жесткую привязку к теории «стадиального единства, созданной Тейлором» (естественно, обойдя молчанием «советский марксизм»). К заслугам Жирмунского он отнес постановку вопроса о международном взаимодействии при изучении «стадиально-типологических аналогий», о том, что никогда не существовало абсолютно изолированного культурного развития – это четко сформулировал еще в XIX в. А. Н. Веселовский, который отмечал, что явления словесности часто предстают (особенно в Средние века) «неразрешимо смешанными» и писал о «скрещивании» комплексов словесности[176].
Не буду здесь излагать решения проблемы Ю. М. Лотманом (см. его работу), отмечу лишь, что он развил тезис о необходимости при изучении трансформации «чужого» в «свое» делать акцент не на сходстве, а на различии (стадиальном, сюжетно-мотивном, жанровом и др. аспектах). «Механизм неадекватного, условно-эквивалентного перевода служит созданию новых текстов, то есть является механизмом творческого мышления»[177] (курсив мой. – В.З.). Таков один из важнейших выводов Ю. М. Лотмана, разъясняющего «механику» превращения «чужого» в «свое-другое», способное к порождению новых самостоятельных и самоценных литературных объектов. Об этом писал еще Гердер, определив «изменения» при переводе «чужого» не как «искажения», а как порождение легитимно нового.
Хотя, по словам Д. Дюришина, практическое воплощение проектов компаративных историй осталось дискуссионным проектом, тот импульс, который дали компаративизму конгрессы Международной ассоциации сравнительного литературоведения 1960-х – начала 1970-х годов, не угасал на Западе и в последующие десятилетия. Компаративистская теория и практические разработки компаративистских историй осуществлялись в 1970—1990-х годах во Франции, в США, в Германии, преподавание компаративизма стало важным компонентом обучения.
Рассматриваемые компаративные проекты охватывают новые культурно-литературные пространства (Африка, Азия, Латинская Америка, Карибские страны, Центральная и Восточная Европа).
Объединительные процессы в Европе, возникновение Европейского сообщества возродили к жизни появившиеся в начале 1960-х годов проекты компаративных историй европейской литературы. Ценен опыт теоретических трудов французских компаративистов нового поколения. В конце 1990-х годов во Франции вышел ряд собственно компаративных историй (см. выступление Кирилла Чекалова на круглом столе по проблемам сравнительного литературоведения)[178].
Идея сравнительной истории литературы актуализируется в условиях кризиса и в отечественных пределах. Встречают они и оппозицию. Так, в 1997 г. в журнале «Вопросы литературы» в дискуссии «Каким должен быть курс истории литературы», Игорь Шайтанов, среди других предложений, вернулся к сравнительной истории.
Ему возразил критик и литературовед Анатолий Бочаров: «Заманчиво прозвучало у И. Шайтанова пожелание компаративистского подхода к истории национальной литературы. Но, во-первых, по каким критериям и с какими литературами сравнивать – с американоевропейской некоей целостностью или выборочно с некоторыми – с французской, немецкой, швейцарской? И сравнивать ли русскую литературу как некую целостность или выявлять отдельные случаи сходства либо прямого влияния на отдельных русских писателей (Джон Донн и Бродский) или наоборот, Толстого и Достоевского на европейских писателей?…целостную Историю русской литературы в контексте мировой поднять никто не сможет… Так что пока целостный компаративистский подход возможен лишь как благое пожелание, либо как предмет для долгих дискуссий о том, как структурировать, субординировать, реализовать все слагаемые такого подхода»[179].
На российско-французской конференции «Сравнительное литературоведение и культурный трансфер» (2009) в докладе «Компаративистская стратегия гуманитарных исследований в исторической ситуации прогрессирующей глобализации» теоретик литературы Валерий Тюпа вернулся к этой теме. (Привожу его мнение по собственной записи.) Он говорил о том, что современная История всегда находится перед выбором двух стратегий – казуальной или процессуальной. Компаративная история, на его взгляд, может стать средним путем, чем-то вроде синергетики. Такая методология – против выбора одного из подходов, ибо каждое явление и казуально, и процессуально. Она должна соединить в себе генетический подход, эволюционный, межкультурные связи, типологию, выявить множественность сценариев развития. И А. Н. Веселовский первым сделал шаги в этом направлении своей идеей о параллельных «исторических рядах». В сравнительно-исторической методологии соединяются индивидуальность и стадиальность, конкретные факты, генетические контакты, типология…
Но все же пока, в явно ослабевшем, по разным причинам, отечественном литературоведении подобные проекты не наблюдаются.
Д. Дюришин своей классификацией типов литературных общностей показал, сколь практически сложна задача создания компаративистских историй и сколько возможностей открывается для выбора пути. Но в любом случае, современная история литературы не может создаваться без фиксирования, учета и анализа фактора межкультурного взаимодействия, «сцепления», «скрещивания» литературных традиций, разного уровня культур, цивилизационных «блоков». При этом следует иметь в виду, что в разных межкультурных / межлитературных связях, помимо универсальных, всегда наличествуют и особые, присущие только данному варианту, механизмы взаимодействия.
И что же далее – после выявления мифологизма метанарративов, тропологических сюжетно-сценарных «Историй» и «Историй литературы»; после заведомой неполноты и ущербности компаративистских «Историй» и «Всеобщих историй»; после осознания того, что нам доступны не факты, а некие «конструкты», не «истины», а множественность «смыслов», создаваемых, исходя из разных «центризмов», идеологий, эпистем; после понимания того, что в итоге мы получаем «образ», а в крайнем варианте «миф» об Истории; после того как «Вертикаль» культуры рухнула и «слиплась» с «Горизонталью»; после того как обнаружилась однобокая, одномерная ущербность европоцентристского сознания и открылась «пространственная» перспектива истории, синхронная множественность культурных миров, обладающих своей суверенностью и легитимностью – что же остается? Цинизм постмодернизма или трагизм понимания степени нашего незнания и некая туманная перспектива новых Сизифовых мучений?..
Отказаться от Истории или подождать, пока она сама откажется от нас? Принять идею «развалин» и «края»? Наверное, надо признать реальность и поблагодарить тех, кто многое объяснил и предпринял, как А. В. Михайлов, попытку понять, куда двигаться.
Надо признать и другую реальность – реальность современных потребностей культуры. Как четко пояснил М. Л. Гаспаров, «Истории» как писались, так и будут писаться во всем многообразии существующих форматов – от школьной до академической, что и подтверждает практика[180].
Еще раз обратимся к мнению А. Г. Бочарова: «Нет… единого секрета для всех историй: всемирной, национальной, академической, учебной, популярной, многотомной, краткой, компаративистской и т. д. Для каждого варианта должна быть разработана внутренне гармонизированная система критериев отбора и оценки… творческое же начало сопротивляется намерениям утвердить некий единственно непреложный принцип…»[181]
Добавим к этому необходимости, диктуемые историческими факторами XX и начала XXI в. Ведь состав мировой литературы существенно изменился во второй половине XX в. в результате развала европейских империй, процесса деколонизации; возникновения новых государственно-культурных образований, появления из геополитических «конгломератов» Азии, Африки, Латинской Америки того, что считалось «едва существующим» на горизонте мировой культуры, возникновения из локальных «коконов» как новая явь литературнокультурных образований (например, два десятка латиноамериканских литератур); появления «диаспорных литератур» (например, на английском языке в самой Англии, в США); национально-культурной активизации, стремления к пересмотру своих историй в распавшихся «коммунистических империях» – в отколовшихся бывших советских республиках и в российских автономиях. И каждое из вновь рождающихся культурно-литературных образований взыскует своих истоков, своей истории. Глобализация не только не стирает, но во многом акцентирует различия и подстегивает дух «культурного суверенитета».
