Отбор авторов, произведений и исполнителей подчеркивает эпидейктический пафос державности, величия, благополучия, всенародной и панславянской радости, сочетающихся с церковной молитвенностью и строгостью.
Цезарепапизм официальной части торжеств обычно выдержан в советской традиции: на сцене устанавливается президиум, в котором восседают церковные иерархи, представители власти и бизнеса, речи произносятся во славу единства народа, государства и церкви, поток церковных наград изливается на деятелей культуры, политики и бизнеса, порой совершенно далеких от церкви. Официальная риторика, как правило, не включает ни ссылок на Евангелие, ни упоминания Бога: государственное и национальное явно подавляет религиозное и по стилю и по содержанию, а христианство оборачивается кесарианством. Соответственно и стиль Зала церковных соборов ХХС выдержан в тоне Кремлевского дворца съездов, и музыка советского гимна не вызвала у церковных властей возражений, они посчитали ее достойной для воспевания России, ведомой Богом.
В «президиумном» застолье (явной госпародии на Тайную вечерю) фестиваля "Православная культура» 2006 года (проводимого в рамках Рождественских чтений — самого крупного ежегодного церковного форума, который уже прозвали неофициальным поместным собором) монотонные речи о роли Церкви в духовном возрождении государства прерывались дважды: сначала страстными призывами Александра Крутова "не бояться быть русскими" и "не стыдиться быть православными", вызвавшими бурные аплодисменты и одобрительный гул в зале, преимущественно заполненном священниками и женщинами в платочках, а затем речью активиста, призвавшего бороться с Америкой, окружившей бесовским кольцом Россию, и с "врагом православия" Андреем Фурсенко — бороться столь же смело, как святитель Николай боролся с Арием, а Михаил Ломоносов — с Иоганном Шумахером, то есть не останавливаясь перед рукоприкладством. Этот призыв также вызвал шумное одобрение зла.
В 1996 году духовное чувство не изменило Александру Солженицыну, когда он не сел в президиум церковных Рождественских чтений, а вышел к трибуне из зала и призвал Церковь осознать свои ошибки: освободиться от государственной зависимости, показного великолепия, выйти из церковной ограды и перейти к социальному служению, которое требует милосердия, открытости и любви. Солженицын особенно подчеркивал опасность воинствующего невежества в Церкви, которое может оттолкнуть людей от Бога и свести на нет все попытки Церкви стать во главе духовного движения. «Да, православному духовенству еще много понадобится усилий, чтобы утвердить за собой авторитет духовного направителя масс. И надо крайне остерегаться самим и удерживать тех, кто в проповедничестве отдается воинствующему антикультурному направлению, да еще с повторением прежде усвоенных приемов тоталитарной эпохи. Но как же нам, после высших достижений русской православной мысли в XX веке, позволить себе отделиться от них и опуститься ниже»[17].
Но голос Солженицына, к сожалению, не был услышан. Официальное православие все более приобретает черты государственной идеологии, обслуживающей интересы власти, все чаще звучат слова [18] и создаются художественные образы, объединяющие советскую и православную культуру (показательно в этой связи ностальгическое название первого православного телеканала — «Союз», основанного в 2005 г.). Советско-православный симбиоз, однако, по-разному оценивается различными политическими, религиозными и художественными группами.
VI. Две правды «Острова» и «Пятой империи»: православная и русско-советская
Как отмечает политолог Сергей Лебедев, еще в советское время «среди русских националистов большинство было православными верующими, но и атеисты среди них признавали необходимым в будущей России превратить Православие в государственную религию»[19]. Идея «православного атеизма», или «коммунистического православия», зародившаяся в советском андеграунде, получила позднее широкое развитие в национал-патриотических кругах.
Показательна в этой связи напечатанная в журнале «Наш современник» статья Дмитрия Ильина «Две правды одной истины (размышления после просмотра фильма Павла Лунгина «Остров»)», в которой главный герой фильма — чудотворец отец Анатолий уравнивается по значению с матросом, в предполагаемом убийстве которого монах кается многие годы и который затем, став адмиралом, привозит к нему свою одержимую дочь на исцеление. «Своим бесценным подвигом покаяния (…) отец Анатолий утвердил исчерпывающую правду Православия.
А между тем, в живом пространстве фильма зародился чистый свет другой правды — РУССКО-СОВЕТСКИЙ ХАРАКТЕР.» Неверующий адмирал, по мнению критика, ведет себя как истинный христианин, великодушно прощая человека, некогда стрелявшего в него, и тем самым являет глубинную истинно православную основу советской культуры — братолюбие. Примирение отца Анатолия и адмирала представляет гармоничную встречу двух царств и правд — Кесаря и Бога. Правда Кесаря была сформулирована Великим Инквизитором (который тоже был прав, по мнению автора), но полнота ее может быть осознана русским народом только после плодотворного опыта советского времени, которое явило своих великомучеников (Зою Космодемьянскую, Александра Матросова), подобно Христу, принесших себя в жертву ради блага других, и утвердило в культуре идею братской любви, развило в людях «неосознанную религиозность», чем подготовило общество для принятия православия. По мысли автора, только «русско-советское сознание», укорененное в братолюбии, может в полной мере вобрать в себя христианство. «У Достоевского мир Кесаря «выходит» навстречу религии (самому Спасителю), чтобы решительно заявить о правде земной, авторитарно-повелительной жизни без Спасителя.
В фильме, напротив, уже сама религия (кающийся «грешник-праведник») движется навстречу миру Кесаря (символ его — адмирал) с потребностью включить этот мир в религиозное чувство…».[20]
Столь тенденциозная интерпретация отчасти спровоцирована авторами фильма, которые явно нарушили историческую достоверность, поместив монастырь в зону военных действий, никак не отразив хрущевских гонений на церковь и показав паломничество к старцу в 1970-х как чуть ли не характерную черту советской жизни того времени.
Фильм смотрели и обсуждали целыми приходами, его авторам и актерам были вручены патриаршие грамоты, по словам руководителя пресс-службы Патриархии священника Владимира Вигилянского в картине «достаточно убедительно показана суть православного понимания покаяния и, как следствие, преображения души человека».
Популярность фильма в церковной среде, видимо, обусловлена не только призывом к покаянию, но и тем, что он воспроизводит основные установки массового религиозного сознания: уход от мира, лежащего во зле; акцент на особую власть темных сил, одержимость, греховное происхождение болезней; желание отказаться от своей воли и положиться на волю прозорливого старца, способного творить чудеса. Не случайно некоторые рецензенты отмечают буддийские черты отца Анатолия, на его месте мог бы быть гуру или шаман, поскольку фильм призывает не к пониманию христианского учения, а к беспрекословному подчинению воле духовного авторитета.
Александр Архангельский назвал свою рецензию «Покаяние. Второй заход», подчеркнув, что, в отличие от «Покаяния» Тенгиза Абуладзе, призывавшего к общественному осознанию преступного прошлого, фильм Павла Лунгина призывает к личному преображению. Так вопрос «Зачем нужна дорога, если она не ведет к храму?» сменяется вопросом «Зачем прожита жизнь, если человек не раскаялся в своих грехах и не пришел к Богу?».
Церковным властям фильм должен быть дорог именно тем, что он ограничивается личным покаянием и личной святостью, что в нем нет ни призыва к покаянию за грехи отечества или церкви, ни стремления к чистоте церкви как религиозного сообщества. Авторы фильма лишь слегка пожурили церковь за сибаритство архиереев и карьеризм молодых священников, не затронув ни одной серьезной проблемы церковной жизни, даже такой, как послевоенные церковные гонения (тема пока не популярная в церковной историографии, поскольку еще живы и при власти архиереи, принимавшие в них непосредственное участие, но не последовавшие примеру героя фильма).
Если идея православно-советской симфонии явно не входила в творческий замысел создателей фильма «Остров» (а приписана ему критиком), то в широко разрекламированном романе Александра Проханова «Пятая империя» она — в буквальном смысле «мистический кристалл, в котором сотворяется Русский Рай», «незримо присутствует огромное русское время, сохраненное в бриллиантовых гранях, превращенное в спектры и радуги. Святая Русь с сонмом святых и праведников. Московское царство с великим князьями и пастырями. Белая империя с династией царей и помазанников. «Красный» Советский Союз с великим, дерзновенным вождем».[21]
