Посол давно уже хотел почтить своим визитом самого выдающегося иллюстратора своего времени Гюстава Доре. Можно предположить, что посол представлял какую-то восточную страну, поскольку подъехал к жилищу художника верхом на верблюде; тюрбана, насколько известно, он не носил, но это, должно быть, являлось уступкой европейской цивилизации: на его шляпе красовалось перо.
Когда посол вошел в дом художника, тот представил ему супругу и дочерей. «Ах, какие у вас красивые дочки, мадама Доре, — сказал посол, — ах, какие красивые дочки!» И добавил, что хотел бы найти им мужа, — тем самым мы укрепляемся в мысли, что он приехал из далекой восточной страны, поскольку найти им всем мужа означает взять их замуж за себя или выдать за какого-то своего друга, а это заставляет думать, что он думал о полигамном брачном контракте, отдающем всех девиц сразу одному и тому же супругу.
Мы не знаем, как отреагировала жена художника. Но мы знаем, что дочки, а их было, по всей видимости, три, были ужасные кокетки. Ладно бы еще кокетки, но, наверное, нимфоманки, а лесбиянки определенно — в наши дни до этого никому нету дела, но в те времена (я имею в виду, когда Доре иллюстрировал «Божественную комедию») за это попадали в какой-то из кругов Ада.
Так или иначе, факт тот, что в самый разгар приема трех дочек (кокеток) обнаружили на комоде, где они занимались любовью с дочкой доктора[242]. Об этом докторе мы знаем очень мало, зато известно точно, что инцидент заставил госпожу Доре устыдиться до такой степени, что она хотела отправить дочек восвояси. На что те — и это было всеми замечено — презрительно пожали плечами и, поднимая на смех кроткую мамашу, выкрикнули оскорбительное «амбараба чиччи кокко».
Тут выдвигается гипотеза, что эта госпожа не была француженкой, а происходила из лангобардов, поскольку, как явствует из свидетельств, выбранила дочек такими словами: «О-ля-ля, вот развлече-, бедня- девчо- для обольще-» (что можно перевести как «Гляди-ка: ты думаешь, будто развлекаешься, а на самом деле используешь докторскую дочку, обольстив ее»). Дочки, кокетничая еще пуще, отрезали, чтобы покончить раз и навсегда с этим вопросом: «Тулилем блем блю, тулилем, блем блю!» Нельзя говорить такие слова матери, особенно если она тебе делает замечание за то, что ты затеваешь игру, мягко говоря, мало приемлемую, с дочерью семейного доктора, — а возраст ее, заметьте, не отмечен преданием, и она легко могла быть несовершеннолетней: можно быть настолько политкорректным, чтобы не осуждать сексуальные наклонности дочек супруги знаменитого художника, но ничем нельзя оправдать совращение малолетних.
В самом деле, напрашивается предположение, что дочка доктора принадлежала к добровольному обществу помощи неимущим, поскольку ее называли прекрасной прачечкой, которая стирает платочки для городских бедняжечек. Вдруг оторвать юную девушку от ее благородного труда (она возрождала к тому же старинную традицию веселых прачек, полощущих белье в окрестных каналах) и вовлечь ее в эротические игры на комоде — поступок, который вряд ли могли бы одобрить даже самые либеральные и открытые новым веяниям умы.
А вот что ответила на это несчастная девчушка: стала прыгать. Раз прыжок, два прыжок — но от радости она скачет или содрогается от ужаса?
Оставлю свое мнение при себе. Но дурной пример оказался заразителен. Буратино еле-еле в школу брел с большим портфелем, он уроков не учил, единицу получил. Госпожа Доре, желая отвлечь гостей, предлагает поиграть, показывает туфлю (чью?) и спрашивает: «Динь-динь-динь, красная туфелька, динь-динь-динь, какого цвета она?» Ответ очевиден (философ сказал бы, что речь идет об аналитическом высказывании), но дочки госпожи Доре (ах, маленькие чертовки) пытаются запутать гостей. «Цвета фиги, цвета граната…» И ждем мы кого?
Гарибальдийского солдата. Откуда он явится? Из «Леопарда»[243], не иначе. Что станет делать? Тайна, покрытая мраком. Изнасилует дочку доктора? Одну из дочек мадамы Доре? Нужно отыскать виноватого. Раз, два, три, четыре, пять… скажите, что пора кончать.
1995
Размышления о путешествии во времени
На прошлой неделе многие прочли потрясающую новость: ученые объявили, что путешествия во времени возможны. Во всяком случае, теоретически, хотя имеются технические трудности, возможно непреодолимые.
Не владея соответствующими познаниями, я об этих прогнозах судить не могу. С другой стороны, они меня, профана, не слишком ошеломили, поскольку я вспомнил, что, например, Ханс Рейшенбах еще в 1956 году в изумительной книжке «Направление времени» приводил результаты многочисленных исследований, которые доказывали, что на субатомном уровне вектор времени может менять направление. Разумеется, тот факт, что некие частицы могут путешествовать в прошлое или в будущее, не означает, что и у нас это получится, но, в общем, тут открываются какие-то горизонты.
Ставки в этой игре очевидны: нас не столько интересует путешествие в будущее, в какой-нибудь трехтысячный год (а вдруг Земля окажется в плачевном состоянии, вспомните Уэллса), сколько путешествия в прошлое, и тут не только очарование старины: отправляясь вспять по времени, мы надеемся задержать свою смерть. Но на самом деле есть две возможности. Или, путешествуя во времени вспять, я всегда таков, каким отправился, и возраст мой не меняется, и тогда даже в прошлом я стремлюсь вперед, к моему собственному физическому одряхлению, да к тому же рискую встретить самого себя на несколько лет моложе, что может создать весьма неловкую ситуацию. Или же, по мере того как я углубляюсь в прошлое, ко мне возвращаются мои молодые годы, и тогда нельзя забираться слишком далеко, туда, где ты всего лишь генетический код ДНК твоего прадеда; но если бы я вернулся, скажем, в 1940 год, я бы снова стал ребенком, но и мое сознание, вероятно, тоже стало бы детским, и я не смог бы по-взрослому пережить прошлое; не говоря уже о том, что в ту эпоху путешествия во времени еще не практиковались и я не смог бы вернуться в свое будущее (да и, неразумное дитя, не мог бы желать вернуться во время, о котором забыл). Одним словом, как бы ни обстояло дело, путешествия во времени создают многочисленные трудности.
Уже не помню, где мне встретился аргумент, подводящий черту под дискуссией: мы не только сами не умеем путешествовать в прошлое, но и совершенно уверены в том, что даже в отдаленнейшем будущем люди не овладеют этой способностью. В самом деле, если бы в будущем кто-то смог путешествовать в прошлое, мы бы об этом узнали, ибо он явился бы к нам. А мы с вами не видели никаких путешественников во времени.
Разумеется, на этот довод тоже найдутся возражения: предположим, к примеру, что в двадцатитысячном году люди научатся путешествовать в прошлое, но только на тысячу лет, так что об этом узнают только живущие в девятнадцатитысячном году, но не мы. Есть, наконец, и такая гипотеза: люди будущего давно умеют (сумеют) путешествовать в прошлое и находятся среди нас со времен неандертальцев, но, выполняя распоряжение властей будущего, они не могут открыться. Они живут среди нас, а мы об этом и не догадываемся.
Всем ясно, как такая гипотеза может придать задора политикам и журналистам, которые всюду ищут заговоры и скрытые смыслы: все наши беды происходят от этих не раскрывающих своего лица пришельцев. А вдруг Андреотти[244] и Кракси тоже из них? Но возможно ли, чтобы они совершили то, что они совершили (если они это совершили), у себя в будущем прочитав в старых газетах, что за это их будут судить? А если они прибыли из прошлого? И как можно считать гостями из будущего тех, кто составляет политические прогнозы, — ведь они всегда попадают пальцем в небо?
С другой стороны, эти гости из будущего должны все время содействовать исключительно развитию человечества: в самом деле, если произойдут какие-то серьезные беспорядки, это подготовит чрезвычайно неприятное (для них, не для нас) будущее (для них настоящее). И вот самая смелая гипотеза: они всегда жили среди нас, выделяясь своими знаниями: тот, кто нашел в горле миндалину; Сократ, Коперник, Пастер, Эйнштейн и так далее. Вот почему они умнее нас: то, что земля вертится, а эм равно цэ в квадрате, они еще в детстве учили в школе. Черт побери! Такое соображение могло бы утихомирить распри в академической среде.
Но если все гении явились из будущего, как у них получилось (получится) стать такими гениальными, если в прошлом были одни никчемные людишки, не передавшие векам ничего интересного?
1995
Красная Шапочка, USA 1997
Известно, что по мере распространения требований политкорректности даже народные сказки переписывают таким образом, чтобы они не содержали намеков на любое неравенство и не ущемляли прав никакого меньшинства, включая семерых гномов, которых надлежит отныне называть «людьми нестандартного роста». В свете этих требований я решил переписать сказку о Красной Шапочке — с полным уважением к любым возможным политическим, религиозным или сексуальным предпочтениям. Чтобы позволить истории развиваться в политически корректном климате, я перенес действие в США, богатые, помимо всего прочего, лесами, населенными дикими животными.
