В описании самой трагедии свидетели разошлись кардинально. Привлеченные свистками Кулешова, дворники, ночные сторожа, городовые с других постов утверждали, что, окончательно войдя в раж, офицеры выхватили сабли, и корнет Марченко рубанул городовому по правому бедру. Кулешов упал, истекая кровью. Ему пытались оказать медицинскую помощь, но по дороге в больницу он скончался[63].
Офицеры, напротив, доказывали, что собравшаяся толпа вела себя очень враждебно: бросала камни и палки, затем стала их избивать, сорвала погоны, вытащила из карманов кошельки, а один из городовых даже ударил корнета Марченко (это, впрочем, не подтвердилось — наоборот, полицейские защищали офицеров от самосуда). Сабли им пришлось обнажить исключительно в целях самозащиты, а роковой удар был нанесен случайно. Более того, защита высказала предположение, что городовой, получивший в суматохе толчок в спину, сам налетел на острие.
Военный суд признал обоих офицеров виновными в буйстве. Корнету Марченко при «увеличивающих вину обстоятельствах» определили четыре месяца ареста с последующими ограничениями прав по службе. Подпоручика князя Вачнадзе приговорили к двум месяцам пребывания на гауптвахте. Гражданский иск вдовы о выплате содержания на пятерых детей, оставшихся сиротами, был отклонен.
Следует отметить, что отношение к полицейским, погибшим при исполнении долга, как правило, было самым уважительным. Московская городская Дума назначала их семьям пособия, которые выплачивались детям до достижения ими совершеннолетия.
Городовые-ветераны после вручения наград за безупречную службу (1914 г.).
Среди льгот частного порядка заслуживает упоминания стипендия, установленная бывшим обер-полицмейстером Д. Ф. Треповым. На выделенные им средства несколько детей городовых проходили курс обучения в Московском промышленном училище. А по ходатайству градоначальника Рейнбота Управа освободила жен городовых и пожарных служителей от платы (10 руб.) за врачебную помощь и пребывание в городских родильных приютах.
Почетом и уважением пользовались городовые-старослужащие. Градоначальник лично приезжал в участки, чтобы поблагодарить их за верную службу в полиции. Московские газеты и журналы помещали на своих страницах портреты ветеранов. Одним из них был городовой Тверской части Я. Ф. Прокудин. В апреле 1914 г. отметили 35-летие его непрерывной службы в Московской городской полиции, причем последние 24 года он прослужил в одном и том же участке. Перед общим строем свободных от службы городовых Проку дина поздравил и назначил 250 руб. наградных генерал Адрианов. В своей речи, как сообщил «Вестник полиции», градоначальник отметил, что «…полицейская служба — самая почетная, ибо назначение ее охранять жизнь, здравие и имущество обывателей и быть блюстителями законности и порядка. В службе городового особенно проявляется любовь к ближнему, ибо, охраняя его блага, городовой бодрствует в темную непроглядную ночь и стоит на посту, подвергаясь всем стихийным явлениям». Пристав подполковник Строев вручил юбиляру золотые часы с цепочкой, на крышке которых была сделана соответствующая надпись.
Медаль «За безупречную службу в полиции» (1876 г.)
Что касается государственных наград, то в 1876 г. указом Александра II была учреждена серебряная медаль «За беспорочную службу в полиции», которую вручали рядовым служителям полицейских и пожарных команд. Право на ее ношение (на груди на ленте ордена Св. Анны) получали нижние чины и унтер-офицеры, отслужившие в полиции без взысканий пять лет. Если полицейские, награжденные медалью, одолевали еще один пятилетний рубеж, то получали право носить медаль и после увольнения со службы. Если нет — правила предписывали возвратить медаль начальству. Отметив, что несоблюдение этого положения было довольно распространено, корреспондент «Вестника полиции» писал:
«Разумеется, обязанность в доставлении по начальству подобных медалей лежит прежде всего на самих нижних чинах полиции, но они не знают вовсе этих правил, или не могут помириться с мыслью, что Монаршая милость дарована им на короткий срок».
С 1910 г. городовых, проявивших отвагу в схватках с бандитами, стали отмечать боевой наградой. Департамент полиции известил циркуляром, что «…за подвиги храбрости, оказанные при борьбе с вооруженными нарушителями общественного порядка, когда характер оказанного подвига свидетельствует о беззаветном мужестве отличившихся лиц», император разрешил награждать рядовых полицейских медалями «За храбрость» на Георгиевской ленте. Прежде этой награды удостаивались только отличившиеся на поле боя солдаты, унтер-офицеры и «кавказские туземцы».
Городовые, желавшие продвижения по службе и отвечавшие требованиям начальства — «служившие в военной или гражданской службе, не моложе 21 и не старше 40 лет; хорошо грамотные, развитые и видной наружности» — могли стать околоточными надзирателями. По мере открытия вакансий их зачисляли в резерв так называемыми «сверхштатными», с жалованьем 20 рублей в месяц, но «на всем своем содержании». После обучения в специальной полицейской школе и сдачи экзамена происходил перевод в штат либо того же полицейского резерва, либо в участки.
* * *
Городовые исчезли с московских улиц, сметенные вихрем Февральской революции. В отличие от коллег из Санкт-Петербурга они не сделали ни единого выстрела по восставшему народу. Вслед за своими командирами, в одночасье ринувшимися бежать с тонущего корабля, городовые сбрасывали форму и надевали штатское, чтобы затеряться в городе. Репортер газеты «Раннее утро» утверждал, что видел городовых, облаченных в. женские платья. Они, мол, спасаясь от народного гнева, заскочили в Сандуновские бани и там с помощью знакомых служительниц попытались «сменить пол». Тем не менее усатые «дамы» были арестованы, а один из конвоиров заявил, что узнал бы полицейского в любом костюме — «по сытой роже».
По воспоминаниям участников тех событий, восставшие почему-то более всего опасались городовых, замаскировавшихся под обывателей. Среди горожан упорно ходили слухи, что именно переодетые городовые призывают к погромам магазинов и прочим контрреволюционным выступлениям. На бывших полицейских была открыта самая настоящая охота, и, как выяснилось, спрятаться им было негде.
Однако не все рядовые служащие полиции бросились, словно тараканы, забиваться в щели. Нашлись и те, кто просто сдавался на милость победителей. Одну сцену такой капитуляции описал журналист «Утра России»:
«Близ кофейни Филиппова появляется группа конных городовых. Городовые едут шагом. Из публики, расступившейся перед городовыми, выделяются несколько студентов, которые молча направляются к городовым. На лицах городовых выражение растерянности. Ехавший впереди городовой как-то неуклюже обеими руками снимает серую папаху. Остальные городовые, остановив лошадей, снимают шапки. Толпа сдавливает всадников со всех сторон.
— Сдавай оружие, слезай с лошадей.
Городовые как бы застыли в оцепенении.
— Тащи их с лошадей, отбирай шашки! — раздаются крики.
Городовые снимают шнуры, отдают револьверы. Один из них грузно, цепляясь шпорами, сваливается с седла. Толпа стискивает остальных городовых. Их обезоруживают, отнимают лошадей. Подоспевший к этому времени отряд конных артиллеристов берет лошадей в поводья и уводит с собой.
Сопровождаемые насмешками толпы городовые с бледными растерянными лицами молча идут к дому градоначальничества. Один из них потерял шапку и идет с непокрытой головой».
В первые же дни марта 1917 г. практически все городовые оказались за решеткой, а их дальнейшей судьбой распорядилась новая власть. Большинство было отправлено в действующую армию, а негодных к строевой службе просто уволили с предписанием покинуть Москву.
А спустя полгода на страницах журнала «Будильник» появился стихотворный «обывательский вздох» по навсегда ушедшим в небытие стражам уличного порядка:
И вот опять с невольной лестью
И тихой грустью вспомяну,
Как нас они «просили честью»,
Восстановляя тишину.
Когда народ в смятенье диком,
Крича, стремился на пожар,
Являлся он с ревучим рыком:
— Эй, осади на «плитуар»!!!
А за какой-нибудь полтинник
(Сумей, милиция, учесть)
Умел сиять, как именинник,
Премило отдавая честь.
Воры — увы! — плодиться шибки —
И слышал я, как в час ночной
Сам милицейский по ошибке
Взывал: Спаси, городовой!!!
И вот с мечтою затаенной,
Всей обывательской душой,
Душой… контрреволюционной
Зову тебя, Городовой.
