был бы достигнут такой результат; в греческой скульптуре нет даже попыток этого добиться.
XIII. Детали аркады на южной стороне собора в Ферраре
XIV. Скульптуры собора в Руане
XXII. Совершенно очевидно, что в архитектуре такая мужественная обработка, подходящая, как ей и надлежит, для сохранения своего воздействия и после того, как более тонкая обработка будет повреждена временем, должна быть признана самой целесообразной; и поскольку невозможно, даже если это желательно, чтобы высшая законченность придавалась количеству работы, покрывающей большое здание, понятно, сколь драгоценным должно стать Понимание, которое превращает саму незаконченность в средство дополнительной выразительности; и сколь велика должна быть разница между ударами небрежного ремесленника и внимательного мастера, когда следы резца грубы и немногочисленны. Непросто хоть как-то передать их характер на бумаге, но читатель найдет одно-два подтверждения в примерах на рис. XIV, относящихся к барельефам северного портала в Руане. С каждой его стороны есть три квадратных пьедестала под тремя основными нишами и один в центре; каждый из них с двух сторон украшен пятью четырехлистными филенками. Таким образом, на нижнем украшении самих ворот имеется семьдесят четырехлистников, не считая тех, которые их окружают, и тех, которые находятся на пьедесталах снаружи; каждый четырехлистник заполнен барельефом, и все вместе чуть выше человеческого роста. Современный архитектор, конечно, сделал бы все пять четырехлистников на каждой стороне пьедестала равными, но только не средневековый. Притом что общая форма явно представляет собой четырехлистник, состоящий из полукругов, расположенных на сторонах квадрата, при ближайшем рассмотрении можно обнаружить, что ни одна из дуг не полукруглая и ни одна из основных фигур не квадратная. Последние представляют собой ромбоиды, чьи острые или тупые углы являются верхними в соответствии со своим бóльшим или меньшим размером; и дуги на их сторонах сползают так, что попадают в углы окружающего параллелограмма, оставляя в каждом из четырех углов промежутки различной формы, каждый из которых заполнен изображением животного. Размер всей панели, таким образом, варьируется: две нижние из пяти – высокие, следующие две – низкие, а самая верхняя – немного выше, чем нижняя; при этом в барельефах, окружающих ворота, если обозначить любую из двух нижних панелей (которые равны друг другу) как a и любую из следующих двух как b, а пятую и шестую – как c и d, то d (наибольшая) относится к c, как a относится к b. Удивительно, насколько изящество целого зависит от этих вариаций.
XXIII. Каждый из углов, как было сказано, заполнен изображением животного. Таким образом, 70 × 4 = 280 животных, все разные, все представляющие собой простое заполнение промежутков в барельефах. Три из этих промежутков со зверями в их натуральную величину, прослеживая все изгибы, имеющиеся в камне, я привел на рис. XIV.
Я ничего не буду говорить об этих изображениях в целом, или о линиях крыльев, или о чешуйках, которые, возможно, кроме как у центрального дракона, представляют собой не более чем общее место хорошей орнаментальной работы; но вот в их чертах явно присутствует глубокомыслие и фантазия, необычные, во всяком случае, в наше время. Верхнее существо слева кусает какой-то предмет, форма которого едва прослеживается в стертом камне, – но оно явно это кусает; и читатель не может не узнать в странно заведенном глазе выражение, которое бывает, думаю, только у собаки, которая что-то игриво грызет и готова в любой момент отскочить со своей добычей в сторону: значение взгляда, насколько оно может быть передано простым резцом, можно почувствовать в сравнении со взглядом лежащей фигуры справа, полным печальной и сердитой задумчивости. Изображение этой головы и сползшего на лоб колпака безусловно хорошо; но тут есть еще и жест, особенно продуманный: это существо раздосадовано и озадачено, его рука плотно прижата к щеке, которая от этого сморщена под глазом. Все изображение в целом действительно выглядит чрезвычайно грубо, если рассматривать его в том масштабе, в котором оно естественно сравнивается с тонкой фигурной гравировкой; но если рассматривать его как простое заполнение промежутка на внешней стороне ворот собора, как одно из более чем трехсот подобных (в мои подсчеты я не включил внешние пьедесталы), то оно доказывает весьма благородное присутствие жизни в искусстве своего времени.
XXIV. Думаю, в отношении всех украшений необходимо всегда задавать простой вопрос: сделано ли это с удовольствием, радовался ли резчик, приступая к своей работе? Труд этот, возможно, самый тяжелый из всех, и еще более тяжелый, если в нем находишь удовольствие; но он обязательно должен быть радостным, иначе его результат не будет живым. Сколько бессмысленного труда мы исключили бы при этом условии, я едва ли рискую предположить, но это условие абсолютное. Недалеко от Руана недавно построена готическая церковь, поистине отвратительная по своей общей композиции и перегруженная деталями; многие детали сделаны со вкусом и все вместе – очевидно, человеком, который внимательно изучил старую работу. Но все это мертво, как листья в декабре; на всем фасаде нет ни одного заботливого прикосновения, ни одного теплого поглаживания. Люди, создавшие это, ненавидели то, что они делали, и рады были, когда работа закончилась. И пока работа делается таким образом, ваши стены просто портят уродливыми нашлепками, а венки из иммортелей на кладбище Пер-Лашез – более веселые украшения. Невозможно заполучить живое человеческое чувство, заплатив за него, – невозможно купить жизнь. Я не уверен даже, что ее можно заполучить, карауля или ожидая ее. Верно, где-то может появиться мастер, в котором это есть, но он не захочет оставаться на низшем уровне – он пробивается в Академики; а из массы имеющихся ремесленников сила ушла – и не знаю, насколько она восстановима; я знаю только одно: что все затраты на скульптурные украшения при нынешнем бессилии осуществляются буквально под девизом Жертвы ради жертвы или еще что похуже. Думаю, единственный способ богатого украшения, открытый
