Обобщая изложенные выше подробные наблюдения, вероятно, следует признать справедливым такой вывод: на примере Глафиры Бодростиной Н. С. Лесков дает своему читателю некий портрет человека, связанного со средой революционеров. Он включает в себя черты обидчивости, мстительности, лживости, интриганства, корыстолюбия как материального, так и нравственного порядков, властности. Но неужели с таким «багажом» свойств натуры возможно добровольно во имя «общего дела» идти на каторгу? Нет, что-то здесь не так. Иначе говоря, писатель о чем-то явно не договаривает или что-то серьезно искажает. Но что же именно не то и не так? Придется выяснять, к сожалению, без автора романа. В противном случае мы так и не поймем саму суть революции. Начало второй части романа «Бездна призывает бездну» вполне удовлетворяет поставленным выше вопросам, так как оно достаточно подробно повествует о судьбе Павла Горданова, о его взглядах и предпочтениях. В частности, Н. С. Лесков пишет: «В жизни его было только одно лишение: Горданов не знал родных ласк и не видал, как цветут его родные липы (речь о родовом гнезде. – Авт.), но он об этом и не заботился: он с отроческой своей поры был всегда занят самыми серьезными мыслями, при которых нежные чувства не получали места… базаровцы ему приходились не по обычаю… но сила вещей брала свое, надо было примыкать к этой силе, и Горданов числился в студенческой партии, которую руководил бурнопламенный, суетливый и суетный Висленев». То есть Павел Горданов, как человек сугубо практический, очень рано понял, что нигилисты сила и за нею будущее, а значит, и решение самых насущных личных проблем. Поэтому-то он смело примыкает к начаткам революционного движения, но действует при этом весьма осторожно, избегая для себя даже намека на судьбу арестованного впоследствии Висленева. Вместо «грубости базаровский системы отношений к обществу» он призывает, и не без успеха, «своих» к методам борьбы с миром хи-тростию и лукавством, разрабатывает вместо нигилизма доктрину негилизма, уже позволявшую «жить со всеми на другую ногу, чем жили нигилисты». Если нигилисты считали своим долгом уничтожение существующего общества и последующее обобрание его, то уже негилисты во главе с Гордановым проповедовали нечто обратное тому, а именно: «чтобы прежде всего обобрать общество, а потом его уничтожить». Иначе говоря, мрачный герой романа предлагает своего рода трансформацию революции в откровенную поживу, поживу всего и вся скопом. Видимо, поэтому-то его позицию именуют его же противники из среды революционеров как сознательную подлость, как подлость, возведенную в тотальный принцип. Впрочем, в целях специальной маскировки неприглядного нравственного нутра провозглашаемой концепции Павел Горданов решает объявить ее «дарвинизмом». Тем самым герой романа вдруг обнаружил некую будущность еще только вызревавшей русской революции, которая неумолимой сутью своей была обречена сначала на каторги, а затем – в своем финале – и на захват всего народного достояния в личную собственность, или на тотальное ограбление и на тотальное же закабаление идеей личной поживы всякого русского человека. Но посмотрим все-таки на последующее развитие сюжета романа Н. С. Лескова, дабы либо обнаружить в нем ясное подтверждение уже сформулированного предположения о грядущей трансформации русской революции, стремящейся сначала путем разрушения старого уклада жизни к новому обществу, а затем уже и к его тотальному ограблению, либо к получению совершенно иного вывода и соответствующему ему обоснования.
И вот в главе «Бой тарантула с ехидной» второй части романа, наименованной «Бездна призывает бездну», Павел Горданов выступает уже в роли матерого наставника вчерашних нигилистов в лице бывшей его соратницы по кличке Ванскок: «Нет, вы действуйте органически врассыпную, – всяк сам для себя, и тогда вы одолеете мир. Понимаете: всяк для себя. Прежде всего и паче всего прочь всякий принцип (но это уже и есть принцип. – Авт.), долой всякое убеждение (но это ведь также будет убеждением. – Авт.). Оставьте все это глупым идеалистам "страдать за веру"». То есть герой романа вполне искренно стоит на вере, что всяк лишь для себя живет и лишь собой всерьез доволен может быть. Поэтому-то он и произносит далее такие слова: «Ага! борясь за существование, надо, не останавливаться ни пред чем, не только пред доносом, но, даже пред клеветой!» Но может ли нормальный русский человек принять сие наставление, не помутившись при этом умом и душой своей? Вряд ли. Но тогда откуда уверенность автора романа, что излагаемое им вполне себе жизнеспособно? Неужели он сам не пришел в ужас от написанного собственной рукой наставления? Давайте вникать и разбираться. С одной стороны, всякий нравственно здоровый русский человек, конечно же, отвернется от предлагаемого Павлом Гордановым способа социального действия, но с другой – во имя интересов своей (родной) корпорации, пожалуй, согласиться и доносить, и даже клеветать. Почему? А потому, что других (чужих) совсем будет и не жаль, и более того: их надо будет непрерывно держать «в ежовых рукавицах». Зачем? А затем, чтобы не шалили и пользу своим хозяевам приносили исправно! Кстати, сговор Горданова с ростовщиком и полицейским осведомителем Кишенским и его неофициальной женой Алиной Фигуриной против Висленева, в результате которого Иосаф сделался глубоко несчастной жертвой, есть яркий пример применения теории «дарвинизма» ее же разработчиком. Поэтому-то сие закамуфлированное зло как универсальное средство достижения кажущегося благополучия и даже мнимой справедливости в России вполне допустимо многими людьми. Другими словами, многие русские считают законным делом обман и клевету, так как иное есть бунт против власти, что уже настоящим преступлением будет. А кроме того, ими же считается, что на то и ум дан человеку, чтобы его для соблюдения собственной выгоды употребить. И еще. Зачем так много простаков развелось? Видимо, затем, чтобы их пользовать. Вот и попал Иосаф Висленев из-за страха перед властью, перед всего лишь вероятностью попадания в тюрьму за подготовку антиправительственной статьи, написанной им под идейным руководством Горданова, в долговременную денежную кабалу, навязанную ему опять же Павлом Гордановым вкупе с Тихоном Кишенским. Иначе говоря, разбойники, использовав дворянское имя Висленева посредством его женитьбы на Фигуриной в придачу с безродными детьми Кишенского, вынудили его еще дать им долговое обязательство по содержанию чужого семейства из пяти человек. То есть, получив от Иосафа Висленева вожделенный ими дворянский титул, злодеи еще дополнительно заставили его же платить им за это благодеяние. И в результате этой печальной сделки Горданов за голову бедняги Висленева получает от Кишенского им давно вожделенных целых девять тысяч рублей! Как говорится, комментарии излишни. Но новый гордановский принцип «отрицания отрицания» уже на полном ходу и уже черед его автора вслед несчастному Висленеву попасть в кабалу к своим же более ловким подельникам Кишенскому и его умелой подруге. Что ж теперь, погибать? Но нет, сама судьба в лице письма и денежного перевода в пятьсот рублей от Глафиры Бодростиной спешит на выручку незадачливому герою. А что же в губернском городе N? А в нем Горданов и Висленев успешно чаруют местную публику. Впрочем, имеются исключения. В частности, уже известный нам по письму к Глафире Бодростиной Подозеров на сей раз пишет письмо уже к ее родному брату – Григорию Акатову, вице-директору одного из департаментов столицы Отечества. Так, в числе прочего он сообщает сановнику следующее: «ты знаешь, что для него (речь о Горданове. – Авт.) нет ничего святого; это же, конечно, известно и твоему зятю, Михайле Андреевичу Бодростину (речь о муже Глафиры. – Авт.), который тоже многие годы не мог о нем слышать и даже теперь, в первые дни пребывания здесь Павла Николаевича, везде по городу рассказывал бледные отрывки из его черной истории. Бедный старик вовсе и не подозревал, что он строит этим Горданову торжество. Это престранное и прехарактерное явление, как у нас нынче повсеместно интересуются бездельниками и нежнейше о них заботятся!» А действительно, почему же так, ведь подобное отношение и в России XXI столетия вполне сохраняется? А потому, что в Отечестве нашем, во-первых, большая скука исстари живет, которая всегда всем порочным охотно увлекается, а во-вторых, умные и честные люди в России все-таки большая редкость! Но почему вдруг так? А потому, что русский человек изначально и без ума себя высоко понимает, либо, наоборот, и с умом в немощи себя же строго видит. С другой стороны, а свершения российские разве без ума и чести возможны были б? Да, есть такое дело, да и оно, впрочем, как правило, вопреки уму и чести вершилось. Другими словами, вместо умного и честного дела сплошь и рядом лишь умничанье да кичливость имеют место быть более всего. Казалось бы, выбери в жизни для себя главное и живи себе же на радость, но нет, вместо этого мы горды тем, что мы и ни там, и ни тут, что мы якобы везде. Одним словом, русский бедлам выходит. Или вместо стремления к праведности русские люди часто стремятся лишь к ее видимости. Впрочем, мы несколько отвлеклись, и пора бы вернуться уже к героям романа. А они (Горданов, Висленев и Кишенский) решили «переписать» свои грехи на счет Андрея Подо-зерова, который встал на дороге их грабительских замыслов. Но ведь «сколько веревочке не виться, а концу все равно быть». Иначе говоря, критическая масса прегрешений имеет свойство превращаться по образу действия возвратной пружины в окончательный и трагический расчет. Поэтому-то безудержное прегрешение непременно оплачено будет полностью.
