Прежде всего, следует заметить, что заповедь «люби ближнего своего, как самого себя», собственно, никогда не была основным императивом катехизиса социализма. Социальная справедливость и примат интересов социума над интересами индивида, что составляет суть социализма, и «любовь» ко всему и вся, вовсе не одно и то же. Само понятие «ближний» своим существованием уже полагает дихотомию «не-ближний», а значит, какое-то качественное отличие первого от всех прочих все же имеется. Но, наверное, неспроста Хайек в своей полемике с социализмом вдруг стал опровергать эту древнюю Библейскую заповедь, императив которой подразумевает не столько общий абстрактный альтруизм, сколько укрепление братства внутри избранного еврейского социума, которому был чужд капиталистический индивидуализм с его «правами личности» (без долга перед ближними) и «уважением к частной собственности» (без уважения к собственности, принадлежащей всем, обуславливаемой общественным характером труда). Да и по христианскому учению ближний – это не каждый встречный и поперечный, но тот, кто актуально проявляет к тебе братское отношение, что наглядно показано в Евангельской притче о Добром Самаритянине (Лк. 10:30-37). Ближний – это также и всякий, кто нуждается в твоей помощи и заботе, оказывать которую предписывает Библейская заповедь. Также и живущие в условиях социалистического порядка, в отличие от условий хайековского «расширенного порядка», ничего не выигрывают тогда, когда «не любят ближнего своего», ибо в братской семье успех ближних определяет успех каждого отдельного индивида. И Хайек это хорошо знает, потому и завуалированно и извращенно критикует социализм за принцип солидарности, принцип братства. Впрочем, нельзя сказать, что все принципы, столь громко декларируемые теоретическим социализмом, в частности, принцип: «Человек человеку друг, товарищ и брат» были реализованы им на практике. Потому ведь и декларируют (призывают, увещевают), что хотят, чтобы было то, чего в действительности пока нет. Зачем же критиковать реальный социализм за то, чего в нем нет? Но может быть, принцип любви к ближнему вообще неосуществимая химера, никогда в действительности не существовавшая? Нет, вовсе нет, просто те, кто его действительно осуществляют, не кричат о своей любви на каждом углу. Когда отношения братства есть, то братья сами об этом знают, и им этого вполне достаточно. Этот принцип нередко осуществляется даже в сообществах, которые никогда себя социалистическими не признавали, и в качестве первого образца таких сообществ можно поставить еврейские общины, хотя везде и всюду свою образцовую солидарность евреи старались не афишировать. Гоям они, наоборот, всегда пытаются втереть мнение, что-де еврейское единство – это миф, ибо «на каждых двух евреев приходится по три мнения», однако это не мешает им сохраняться как народу, как нации и более того, как теневой организации, выживающей в любых условиях; именно этот «миф» позволяет евреям в их борьбе с антисемитами всегда выходить победителями. Есть чему гоям позавидовать. Так, Шафаревич в последней своей книге «Трехтысячелетняя загадка. История еврейства из перспективы современной России» пишет: «Русские живут под одним небом с исключительно сильной, «пассионарной» «исторической общностью», в ряде отношений гораздо более сильной, чем многие народы. Например – своим многотысячелетним историческим опытом. Или особенным «механизмом сплочения», выработанным эти тысячелетия, чувством – «как одна семья» по словам Гершензона и рабби Штейнзальца, – до которого нам, русским, еще очень далеко. Можно лишь с завистью прочесть одну из заповедей средневекового раввина приведенную Шахаком: Любить каждого еврея – значит заботиться о нем, как о самом себе. (Правда, в форме для русских чуждой: «заботиться о нем и о его деньгах, как о себе и своих деньгах».)». – Вот что такое «любовь к ближнему», эффективна ли она экономически, полезна ли политически – судите по евреям.
Впрочем, евреям, в массе своей по душе хайековская заповедь, хотя она и противоречит принципам их собственной племенной солидарности, все же не является препятствием на пути их интересов. Им даже выгодно, чтобы солидарности не было среди гоев, им выгодно, чтобы каждый гой любил только себя и свое барахло, конкурировал бы со своими собратьями, но не приведи Бог, если какой-нибудь народ, подобно евреям объявит ближними только своих соплеменников. Нет, еврейский «Бог» такого допустить никак не может, а своего «Бога» гоям иметь не положено, поэтому евреи испокон веков насаждали в гойской среде атеизм и нигилизм. Они только не учли, что атеизм как свобода от устаревших религиозных догм, отнюдь не мешает верить в грядущее Царство Небесное, любить Христа, следовать Его Нагорной проповеди и держаться Его главной заповеди: «да любите друг друга» (Ин.13:34), ибо там, где есть любовь, там и Бог, что бы там ни говорили попы-начетчики и вульгарные атеисты. Поэтому мы, в отличие от них, «Богом» называем не объективную реальность, а реальность, субъективную (лучше даже сказать: реальность экзистенциональную, из той же категории, как любовь, счастье, страдание и т.п., покажите мне субстанцию любви как объективной реальности?), т.е. субъективная реальность – это наше отношение к окружающей действительности, ее переживание, выражающееся в преклонении, восхищении, обожествлении и т.п., как же она может существовать «вне зависимости от представлений и воображения человека»? Однако, несмотря на свою зависимость от нас же, реальность эта для нас ничуть не менее важна и существенна, чем реальность объективная, которой до нас, в общем-то, нет никакого дела, даже если эта реальность «Объективный Бог», существующий в неких космических эмпиреях. С объективной реальностью нельзя вести диалог, с экзистенциональной – можно. Вот почему еврейский философ Мартин Бубер определил реальность Бога не в третьем грамматическом лице (Он, Оно), а во втором – «Ты» (см. его книгу «Я и Ты»). Именно этот экзистенциональый диалог и породил все самое высокое, что есть в Священных писаниях: откровения пророков, учение Христа, Мухаммада, Будды, выше мы уже цитировали Достоевского: «Бог есть синтетическая личность всего народа» (Бесы), диалог с таким Богом могут вести как традиционно верующие, так и атеисты, ибо Он не что иное, как внутренний нравственный закон, которому еще удивлялся философ Кант [3], разве его не может быть внутри сердца атеиста, если, конечно, «атеист» не синоним слова «дурак»? Иной же подход к Богу (как к «объективной реальности»), по нашему мнению, есть не что иное, как идолопоклонство.
Итак, возвращаясь к вопросу о религиозных конфликтах, на основании вышесказанного еще раз повторим, что субъектом такого конфликта является человек, но объектом выступают, как уже было верно сказано Хайеком, определенные моральные нормы и ценности, относительно иерархии которых имеются разногласия между сторонами. В принципе, поскольку не бывает людей с абсолютно одинаковыми идеалами, такие разногласия можно признать естественными, можно также в большинстве случаев и найти пути их разрешения: либо путем взаимоприобщения к ценностям друг друга, либо путем терпимости и признания права на инаковерие. Однако эти пути не всегда возможны. Препятствием разуму и доброй воле здесь лежит фанатизм. Наиболее же фанатичной из всех религиозных доктрин является т.н. «монотеизм», а в «монотеизме» иудаизм, на котором основываются в свою очередь как фанатизм христианский, так и мусульманский и как их зеркальный антитезис, фанатизм атеистический. Суть фанатизма даже не в том, что он признает только собственное учение исключительно истинным, но он параллельно рассматривает свои альтернативы как некие инфернальные силы зла, с существованием которых он не может смириться. К счастью, настоящих фанатиков в мире не так уж много, чаще в действительности люди скорее симулируют фанатизм, нежели проявляют его спонтанно. Открытая демонстрация якобы страстной приверженности тем или иным доктринам помогает простым беспринципным смертным быстро адаптироваться в нужной им среде, потому мы так часто встречаем бывших «воинствующих безбожников» в кругу нынешних «ультраортодоксов». Эти люди не столько конфликтуют друг с другом, как устраивают своего рода игру в конфликты, ибо конфликты для них – это источник доходов, трамплин для карьеры, поэтому выявлять и разоблачать своих «лжефанатиков» в интересах как гоев, так и евреев. Чем истинный фанатик отличается от лжефанатика? Первый целиком посвящает себя идее, нередко приносит ей себя в жертву (шахиды), лжефанатик, наоборот, использует идеи в своих интересах, и во имя последних часто отрекается от первых, поэтому не ошибемся, если критерием их определения возьмем правило: не может фанатик жить в благополучии. О ложном «фанатизме» евреев писал в свое время еще Яков Брафман: «Образованные евреи, которые много писали и теперь пишут о деле воспитания детей у евреев, о меламедах и о хедере, безосновательно силятся доказать, что это сильное влечение к школе есть продукт религиозного фанатизма евреев. По нашему разумению, это побуждение далеко не фанатическое. Дело вот в чем. Талмуд, лежащий в основании жизни евреев, еще в древности разделил их на два резко разграниченных между собой сословия – патрициев и плебеев – и определил их отношения специальными правилами. …Если же принять во внимание еще и то весьма важное обстоятельство, что при ныне существующем образе отправления евреями государственных повинностей вся эта тяжесть падает на плебейское сословие, так как отправление этих повинностей по круговой поруке распределяется только патрициями в кагальной избе, где, как мы видели в предыдущей статье, заседают одни лишь морейне. Нетрудно вообразить, как живется бедному, бесправному и беззащитному плебею под аристократическим знаменем Талмуда. Напрасно подумает читатель, что обиженный может жаловаться на притеснения и искать защиты у местных властей. Пути, которыми кагал достигает своих целей, вполне ясно изображены в настоящей нашей книге. У кагала есть факторы, подставные свидетели, капиталы, и благодаря действию этих рычагов в делах частного еврея с кагалом местная власть до настоящего дня играет только грустную роль Пилата в полном смысле этих слов: она становится орудием кагала. …От этого-то невыносимого гнета евреи и ищут спасения для своих детей в хедере, ибо один только хедер может снять позорную печать плебея и вывести в морейне. Одним словом, хедер доставляет еврею гражданские права и положение в заколдованном мире, которому он принадлежит» (Книга Кагала). Что же мы здесь видим? Видим не фанатизм, а наоборот, веками воспитываемую в евреях способность адаптации, что и обеспечивало испокон веков выживаемость их социального статуса; евреев же, готовых отказаться от своего привилегированного статуса и личного благополучия во имя иудаизма, можно по пальцам пересчитать (пример: советские евреи, ради своей карьеры, готовые принять любую идеологию, а была бы необходимость, то и христианство бы приняли), тогда почему же, несмотря ни на что, евреи остались евреями, неужели себе в убыток? Ответ только один: евреем быть престижно и выгодно, хотя об этом и не принято говорить. Впрочем, не всегда выгодно. Так, не все евреи даже во имя сионистской идеи готовы променять американское благополучие, на благополучие израильское, которое, в свою очередь, в сотни раз выше благополучия российского. Поэтому еврейский «фанатизм», как правило, инспирируется из-за океана в адрес израильтян и потенциальных репатриантов. Существует даже такое шуточное определение сионизма: «Сионист – это еврей, который на средства другого еврея посылает третьего в Палестину». Вопрос: нужна ли такая «сионистская идея» другому и третьему? Таким образом, совместная борьба с собственными демагогами может привести к большему взаимопониманию сторон и ликвидации конфликта между ними.
