ществом… и, уж, конечно, не останавливались и перед кровью, если только кровь… могла им помочь». Герой Достоевского доказывает себе, что именно он, а не кто другой, способен дать миру новый правый закон, что он, а не кто другой, имеет право на власть. Итак, с одной стороны — «власть имеющий», с другой сто роны — бесправный «человеческий материал», пресловутые девять десятых, — таким видится принцип разделения мира бунтарям Достоевского. И коль скоро власть дается тому, кто посмеет наклониться и взять ее, каждый из тех, кто «смеет», кто рвется к власти, вступает на путь борьбы, на путь рево люции. «Анатомируя и распластывая душу революционного под полья, Достоевский добрался до таких интимных тайников ее, в какие не хотели заглядывать, робко обходя их, сами деятели революционного подполья… Он знал о революции больше, чем радикальнейшие из радикалов, и то, что он знал о ней, было мучительно и жутко, раскалывало надвое и терзало противоре чиями его душу» 1. Так было сказано о Достоевском в 1921 году, когда в знании писателя еще можно было усомниться. Се годня, перечитывая роман «Бесы» Достоевского, мы имеем гораздо больше оснований для сопоставления нечаевской фан тасмагории, отразившейся в романе, с трагедией реальной истории.
САМОЗВАНЦЫ В «БЕСАХ» «А самозванством и бесстыдством, милостивый государь, в наш век не берут. Самозванство и бесстыдство, милостивый мой государь, не к добру приводит, а до петли доводит. Гришка Отрепьев только один, сударь вы мой, взял самозванством, обманув слепой народ, да и то ненадолго… Самозванством у нас не возьмешь; самозванец, сударь вы мой, человек, того бес полезный и пользы отечеству не приносящий». Читателю и исследователю «Бесов» процитированные сло ва Якова Петровича Голядкина, обращенные к его двойнику, Голядкину-младшему, могут показаться даже слишком наро читыми. Будто и впрямь один герой Достоевского мог предви деть судьбу другого — Николая Ставрогина, доведенного до петли, а перед этим проклятого загадочным и зловещим про клятием: «Гришка Отрепьев — анафема!» 1 Переверзев В. Достоевский и революция. — «Печать и революция», 1921, № 3, с. 7.
Однако тень первого русского самозванца, Лжедмитрия I, лишь придает разговору о самозванстве в «Бесах» некоторую историческую перспективу; в сущности же, феномен незакон ного присвоения, узурпации чужого имени, звания, статуса или власти изначально показан, неизбежен для той болезни рус ского общества, которую Ф. М. Достоевский назвал бесовст¬ вом. Обширная литература о самозванстве констатирует, что ни в какой другой стране это явление не было столь частым и не играло столь значительной роли в истории народа и государст ва. «С легкой руки первого Лжедмитрия самозванство стало хронической болезнью государства: с тех пор чуть не до конца XVIII в. редкое царствование проходило без самозванца, — утверждал, например, Ключевский. — …Самозванство станови лось стереотипной формой русского политического мышления, в которую отливалось всякое общественное недовольство» 1. Самозванство на Руси, ограниченное четкими хронологически ми рамками: от начала XVII века до крестьянской реформы 1861 года (от Лжедмитрия до Лжеконстантина), — оказыва лось неким удобным тактическим выходом из столкновения не примиримых интересов — в каждом новом явлении самозван ства поддельная власть надеялась вклиниться в исконные пра ва «природной» власти и, перехватив их, навсегда оставить за собой. И хотя в социально-политическом плане самозванство устойчиво квалифицируется как одна из специфических форм антифеодального движения, уже первых самозванцев народное сознание безоговорочно зачисляло по теневому ведомству, предъявляя им обвинения в вероотступничестве, ереси, кол довстве и чернокнижии. Ибо есть некая навязчивая причинно- следственная типология в поведении любого из исторических самозванцев, будь то Григорий Отрепьев или Емельян Пугачев, а также в целях, которые ими провозглашались. Изучивший это явление на современных ему примерах российского быта В. Г. Короленко писал: «Сколько их и что их гонит» — неволь но возникает тревожный вопрос, когда, ошеломленный, созер цаешь в общем сборе эту почти невероятную коллекцию рус ских оборотней, стремящихся совлечь с себя собственную лич ность, собственные «права состояния» и облечься в чужую личность, в чужое имя и в непринадлежащее звание…» 2 Ложь, обман, имитация, маскарад и корыстное лицедей- 1 Ключевский В. О. Сочинения в 8-ми т., т. III. М., Госполитиздат, 1957, с. 27, 40. 2 Короленко В. Г. Современная самозванщина. Полн. собр. соч., т. 3. СПб., 1914, с. 357.
ство, лежащие в основе всякого самозванства, чем бы они ни были вызваны, имеют один общий источник, один идеологи ческий корень. Самозванство — сущностный и фатальный атрибут Антихриста, утверждает христианская Священная история. Антихрист — «космический узурпатор и самозванец, носящий маску Христа, которого отрицает, он стремится занять место Христа, быть за него принятым». Антихрист — «кровавый гонитель всех «свидетелей» истины, утверждающий свою ложь насилием; он сделает, «чтобы убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя». «Если дьявол, по средневековому выражению, — «обезьяна бога», то Анти христ — «обезьяна Христа», его фальшивый двойник» 2. В этом контексте размышления В. Г. Короленко имеют почти символическое значение: «Известно, что Россия вообще страна самозванцев, и нигде, ни в какой другой, по крайней ме ре европейской, стране «чужое имя» не проносилось такими грозами и ураганами, не потрясало в такой степени всю жизнь, до самых ее оснований… Самые мрачные страницы нашей истории и одно из гениальных произведений родной литерату ры связаны с самозванством. Нам кажется, что это не случай но. Свирепая фигура Пугачева, до сих пор еще осененная мрачным нимбом жестоких воспоминаний, возбуждающих не вольную дрожь, и добродушный Иван Александрович Хлеста ков, гениально лгущий под хохот всего театра, — самозваный царь и самозваный ревизор по недоразумению, — это два крайних олицетворения одного и того же мотива… Страх и суеверие — вот два основных элемента, из которых вырастает это явление. Суеверие религиозное и порожденные им чувства угнетения и страха делают религию света и надежды религией непонятной грозы и неожиданных казней. Суеверие граждан ское заставляет робко преклоняться не перед законом и пра вом, точно ограждающими человеческое существование, а пе ред всяким, кто владеет тайной хотя бы и самозваной власти» 2. Речь здесь и пойдет о тех, кто в мире «Бесов» владеет тай ной и авторитетом самозваной власти.
ТАЙНЫ БОЛЬНОГО ГОРОДА: РЕВИЗОРЫ И СОГЛЯДАТАИ Как липкая паутина, опутывают русский губернский город «роковые тайны». «Страшные и пугающие слухи», «нечто не ясное и неизвестное» вторгаются в жизнь обывателей и сеют 1 Мифы народов мира, т. 1. М., 1980, с. 85. 2 Короленко В. Г. Современная самозванщина, с. 272–273, 315–316.
страхи и подозрения. «Тайны, секреты! Откуда у нас вдруг столько тайн и секретов явилось!» — восклицает в недоуме нии Степан Трофимович Верховенский. «Тайна прошлого», «тайна брака», «тайна семьи», «тайна убийства» — та или иная тайна держит в тисках едва ли не каждого персонажа романа. Любое слово двусмысленно, всякая интрига — с двойным дном, с каждым человеком связана какая-то легенда, и все лю ди — вовсе не те, за кого себя выдают. «Это город тайн» (11, 229), — записал Достоевский в черновых материалах к ро ману. Когда же, наконец, тайна «объявляется» или сама «выхо дит наружу», люди с ужасом шарахаются друг от друга, горест но восклицая: «Это не то, нет, нет, это совсем не то!» Из тайных превращаясь в явные, события вдруг обнаруживают свое истин ное лицо; «с хохотом и визгом» изнаночный бесовский мир вы дает свои секреты. И «помолвка» оборачивается трескучим скандалом, имени ны — сборищем заговорщиков, «праздник гувернанток» — разбоем и пожаром, «роковая страсть» — вечной разлукой и гибелью, «последняя надежда» — гримасой отвращения и пет лей. Не только люди, но и события оказываются ряжеными, они только притворяются благопристойными и прилич ными, однако под видом одного происходит совсем дру гое, под личиной дозволенного таится запрещенное, под маской легального совершается подпольное. Мир искаженный и извращенный, с плотной и густой ат мосферой тайн, с событиями-оборотнями и людьми-ряжены- ми, порождает тайных эмиссаров власти — «ревизоров»: «— Вы, конечно, меня там выставили каким-нибудь членом из-за границы, в связях с Internationale, ревизором? — спросил вдруг Ставрогин. — Нет, не ревизором; ревизором будете не вы; но вы член-учредитель из-за границы, которому известны важнейшие тайны, — вот ваша роль… Сочините-ка вашу физио номию, Ставрогин; я всегда сочиняю, когда к ним вхожу. Побольше мрачности, и только, больше ничего не надо; очень нехитрая вещь». Соблазн злоупотребления самозваной властью в «городе тайн» чрезвычайно велик и легко доступен — достаточно вооб ражения и ловко пущенной в ход сплетни. Обаяние секретных поручений, особых полномочий, приватных связей в Петербур- гах и Европах действует неотразимо; иллюзия «высоких сфер», «заграничных комитетов», «бесчисленных разветвлений» и «центральных бюро» смущает даже и нелегковерных: «Выше означенные члены первой пятерки наклонны были подозре-
