«Быть живым — это чудо. Счастье — это состояние духа. Горе, несправедливость, страдания и бесчувственность вокруг нас. Но есть и любовь, радость, нежность. Выражение радости не заставит страдание исчезнуть, но немного этому поможет. Для того чтобы страдания и бедность исчезли, надо приложить силы, но ни в коем случае не тратить свою энергию на критику окружающего. Будьте радостны и щедры. Не говорите. Подавайте пример. Если вы считаете, что мир нуждается в улыбках — улыбайтесь.
Если любите чистые улицы — будьте аккуратны и не сорите. Соберите мусор, который увидите. Думайте о других. Если у вас есть излишек, отдайте его нуждающемуся. И даже если вам чего-то не хватает, поделитесь».
«…Слушая о постоянно растущем количестве безработных в Европе и США, я понял, что безработица исчезнет, как только трудящиеся станут работать меньше и, таким образом, отдадут часть работы безработным. Это бы спровоцировало колоссальные социальные, психологические и политические изменения. И хватит думать о зарплате. Если мы сможем снабдить каждого необходимым минимумом, то затем изгоним понятие „работа“ как утомительную обязанность. Людям необходимо тратить энергию творчески, в радости».
«…Несколько лет назад меня пригласили в Цюрих, чтобы провести конференцию на тему „Понять других“. Мои слушатели поразились, когда я им объявил, что даже не стоит пытаться это сделать. Сколько раз мы слышали: „Я не понимаю мою жену, мою дочь, моего мужа, моего сына…“ и т. д. и т. п.? Сколько сил мы потратили на это безрезультатное занятие? Хотим ли мы понять наше прошлогоднее „я“? Или „я“ прошлой недели? Или вчерашнее „я“? Каждый из нас постоянно меняется и улучшается. Каждый день мы все — новые и другие. Но это нельзя ни уловить, ни зафиксировать. Единственное, что мы можем сделать, это принимать, уважать и любить. Или обратное. Я стараюсь уважать всех и вся. Для начала я уважаю себя. Да, я принимаю себя, уважаю, и даже испытываю к себе добрые чувства. Почему бы и нет? Мы можем быть исключительно самими собой и совершаем путешествие по этой земле всего один раз. А сколько людей, увы, себя не принимают и тратят массу времени и сил, чтобы попытаться стать кем-то другим?»
«…Что есть воспитание? Где мы его получаем? Большинство считает, что в университетах и школах. Я считаю, что школа дает нам лишь образование в достаточно явной форме промывки мозгов. Воспитание и образование не есть синонимы. Школы и университеты часто приносят больше страданий и вреда, чем пользы. Я считаю, что наше воспитание — это весь наш жизненный опыт (неважно, где и каким образом мы его приобрели), а школы и университеты этот очевидный факт не берут в расчет. Однажды в самолете, летевшем из Амстердама в Париж, я познакомился с человеком, чьей работой было управление кораблями в портах. Он говорил на семи языках, но не умел ни читать, ни писать. В страшном смущении он попросил меня заполнить его таможенную декларацию. Я выполнил его просьбу, заверив, что у него нет причин для смущения, потому что я не умею управлять кораблями и не говорю на семи языках. Все, кто закончил университет, себя переоценивают, а те, кто его не посещал, страдают от постоянного ощущения неполноценности. Школы и университеты должны принимать во внимание наш опыт и перестать превращать нас в ходячие энциклопедии. Наши университеты делают из молодых „искателей должности“. Они убивают творческое начало, инициативу и оригинальность. Мы постепенно теряем умельцев, изобретателей, создателей фирм и ученых. Они все хотят быть высокооплачиваемыми служащими. Нам нужны хорошие учителя. Хороший учитель должен не столько учить, сколько подбадривать, поддерживать и стимулировать. Он должен подтолкнуть учеников к общению, поиску, умению задавать вопросы и оставаться самим собой. В конечном итоге каждый учится сам. В противном случае это не обучение, а павловские опыты. Ушли из начальной школы, не получив диплома: Карнеги, Чарли Чаплин, Чарлз Диккенс, Айседора Дункан и Максим Горький. Добровольно ушли из старших классов: Генри Форд, Джек Лондон, Амедео Модильяни и Фрэнк Синатра. Не учились в коллеже: Авраам Линкольн, Хемингуэй, Киплинг и Гоген. А Пикассо, Гейне, Эйнштейн, Дарвин, Черчилль, Пуччини, Ньютон и Золя учились плохо! Моя мечта — создать университет на корабле дальнего плавания. Он бы медленно плыл вокруг света, останавливаясь на недельку в двухстах портах, и выдавая дипломы, то есть высаживая одних учеников-путешественников, и набирая новых. Все ученики делились бы знаниями и опытом. Научившись жить в мире и гармонии на корабле, они могли бы изменить свое поведение и на суше. В реализации этого проекта участвовали бы все страны, и его воплощение в жизнь было бы дешевле и значительно веселее, чем Третья мировая война. Какая жалость, что я забыл взять адрес парня, управлявшего кораблями».
«…„Минуточку, пожалуйста. Сейчас не время. Мы вернемся к этому позднее. Завтра. Может быть, на следующей неделе…“ Дамы, господа. Умоляю вас, не ждите. Не раздумывайте. Не откладывайте на потом. Обнимитесь сейчас. Встречайтесь сейчас. Делайте счастливыми сейчас. Не ждите, умоляю вас. Не запрещайте себе любить. Не душите любовь».
Частый гость Джима — шотландец Джон Кальдер. Этого 82-летнего издателя в неизменном темном костюме и при галстуке молодые коллеги называют легендой. Друг Сэмюэла Беккета, в 1949 году он открыл в Лондоне свой издательский дом «Calder Publishing». Опубликовал Гёте, Золя, Чехова, Толстого, Достоевского и, позднее, современных российских авторов, в том числе Юлиана Семенова. В 1950-х собирал «Писательский фестиваль», объединявший на неделю писателей со всего мира в веселую и говорливую толпу, фонтанирующую шутками и талантом. В 1980-х годах перебрался во Францию: «При Железной леди в Англии стало трудно дышать». Обосновался в парижском пригороде Монтрёй и преподавал в университете британскую литературу. В его квартире стены заменяют полки с книгами. Телевизор Джон не смотрит уже двадцать пять лет: «Слишком много еще нужно прочесть,‘чтобы терять время на эту коробку!»
Память у Кальдера феноменальная. Он помнит всех своих авторов и увлеченно рассказывает мне о путешествии по Америке с моим отцом в конце восьмидесятых, когда они представляли выпущенную и хорошо проданную его издательством книгу «ТАСС уполномочен заявить». «Никогда не знаешь, будет ли книга провалом или оглушительным успехом, — любит повторять Кальдер. — Даже если в последние годы работы мои дела шли плохо, я счастлив, потому что публиковал то, что мне нравилось. Во мне боролись коммерсант и читатель, и читатель всегда побеждал. Благодаря этому мне не стыдно ни за одну изданную мною книгу». Недавно Кальдер написал толстенные мемуары, открыл в Лондоне книжный магазин, но большую часть времени по-прежнему проводит в Париже и постоянно ходит в Ирландский дом на улице Ирландцев в 5-м округе смотреть постановки пьес своего любимого Беккета. «Приходи с семьей в эту субботу, — приглашает он меня, — постановка обещает быть интересной».
И вот мы в Ирландском доме. Старинный особняк с огромным посыпанным гравием внутренним двором и высоченными деревьями. Весна. Пахнет молодой листвой. Приветливые веснушчатые ирландки встречают зрителей, рассаживают их на стульях и скамейках под деревьями, разносят бокалы с красным и белым вином. Два актера: один маленький, сухой, другой высокий, с гривой седых волос, начинают разыгрывать веселые сценки обожаемого Кальдером Беккета. Тетрадки с записанным чернилами текстом держат в руках, иногда в них заглядывают. Играют увлеченно, ирландско-французско-британская публика похохатывает, Кальдер не отрывает от актеров голубых выцветших глаз. Смотрит с отцовской любовью, сотрясается от беззвучного смеха. Но начинается теплый весенний дождь. Сперва все стараются его не замечать, но дождь неожиданно становится частым и очень холодным, начинает греметь гром, сверкает молния, и заботливые ирландки переводят нас, как стало овец, под своды особняка, а два артиста героически остаются под ливнем и, промокшие насквозь, продолжают играть, пока… вода не размывает окончательно их записанный чернилами текст. И тут они, как Кальдер, заходятся в беззвучном смехе и разводят руками, а мы кричим «Thanks!» и аплодируем. А потом друзья накидывают на плечи продрогшего Кальдера клетчатый плед и увозят домой. Старый славный Кальдер, живи, пожалуйста, подольше. Уставший от собственного прагматизма мир, как никогда, нуждается в живых легендах…
…Где же я впервые увидела длинноносую молодую американку Кэрол Пратл с неизменной косой светлых волос и широкой улыбкой? У Одиль? У Джима? У рафинированной франко-русской пары преподавателей Сорбонны Лоры и Жака Бенуа? У Татьяны Кларсфельд? Не помню! Странно, я помню все наши встречи в Москве, когда я водила Кэрол по перестроечной столице к Сереже Пенкину, в переоборудованный им в красивое жилище подвал. Он тогда готовился к десятому поступлению в Гнесинку, сочинял одну за другой песни и подрабатывал дворником. Помню, как Кэрол лихо пила с ним водку, и Сережа безнадежно махал мне рукой: «Леля, я опять провалюсь. Не нра-а-а-влюсь я экзаменационной комиссии». (Мой отец в тот год позвонил в Гнесинку, и Сережу наконец приняли.) Помню, как Кэрол зачарованно смотрела спектакли в Театре им. Ленинского комсомола, как подружилась с Инной Чуриковой, как ездила читать свои стихи и говорить о поэзии к Андрею Вознесенскому и Зое Богуславской. Помню все наши встречи в Париже, но забыла, где я ее увидела впервые…
