что не важно, какой стиль принимать в смысле простора для оригинальности, которую позволит его развитие, однако это не так с точки зрения более существенных вопросов – легкости приспособления к основным задачам и готовности, с которой тот или иной стиль может быть воспринят широкой публикой. Выбор классицизма или готики, опять-таки используя последний термин в самом широком его смысле, может быть сомнительным, если он касается какого-то отдельного и значительного общественного здания. Но я никак не могу представить себе его сомнительным, если он касается современного использования в целом, – я не могу представить себе архитектора настолько безумного, чтобы создать проект, опошляющий греческую архитектуру. Точно так же бессмысленно сомневаться, надо ли нам принимать раннюю или позднюю, оригинальную или производную готику; если выбирать последнюю, то это была бы бессильная уродливая деградация, вроде нашего собственного стиля Тюдоров, или же стиль, чьи собственные правила грамматики было бы почти невозможно ограничить или упорядочить, наподобие французской пламенеющей готики. Нам одинаково неудобно усваивать стили как по сути своей незрелые, так и варварские, каким бы геркулесовым ни было их младенчество или величественным – их беззаконие, как в нашем собственном норманнском стиле или в романском стиле Ломбардии. Выбор лежал бы, думаю, между четырьмя стилями: 1) романский стиль Пизы; 2) ранняя готика Западной Италии, которую можно развивать настолько глубоко и быстро, насколько наше искусство позволит нам приспособиться к готике Джотто; 3) венецианская готика в ее чистейшем развитии; 4) ранний украшенный стиль английской готики. Самым естественным и, возможно, самым верным выбором был бы последний, надежно огражденный от опасности снова закоснеть и превратиться в перпендикулярный и, возможно, обогащенный некоторой примесью декоративных элементов из изысканной французской готики, откуда в этом случае следовало бы позаимствовать некоторые известные примеры, такие как северный портал собора в Руане или церковь Святого Урбана в Труа как совершенные образцы по части декора.
VIII. В нашем нынешнем состоянии сомнения и невежества почти невозможно себе представить внезапное озарение разума и фантазии, быстро растущее ощущение силы, легкости и, в истинном смысле, Свободы, которые немедленно вызвало бы такое благотворное влияние во всех областях искусства; освобожденный от колебаний и трудностей, связанных со свободой выбора, составляющей половину всех неудобств в мире, освобожденный от сопутствующей необходимости изучения всех прошлых, настоящих и даже возможных стилей, и получивший возможность путем концентрации индивидуальной энергии и участия в совместном действии коллективной энергии проникать в самые сокровенные тайны принятого стиля, архитектор обнаружил бы, что все его представления расширились, его практические познания упрочились и стали готовы к применению, а его воображение стало веселым и сильным, как дитя, которое беззаботно играет в цветущем саду, обнесенном оградой, и, дрожа, цепенеет, если его оставить одного в бескрайнем поле. И то, какими разнообразными и блестящими были бы результаты не только во всех областях искусства, но и во всем, что связано с национальным процветанием и достоинством, так же трудно себе представить, как и невозможно предвидеть, но первым, хотя, возможно, и не самым заметным результатом было бы возросшее ощущение нашей общности, скрепляющее патриотическим чувством любую нацию, гордое и радостное признание нашей связи друг с другом, взаимопонимания и желания во всех отношениях сознательно повиноваться каждому закону, действующему в интересах общества, а также барьер, самый лучший, какой можно придумать, для бессмысленного соперничества между высшим и средним классом в украшении домов, мебели и учреждений; и даже сдерживание многого из того, что является напрасным и нездоровым в разногласиях религиозных партий по вопросу о материальной составляющей церковного обряда. Это, как я уже сказал, были бы первые следствия. Десятикратная экономия, которая вышла бы благодаря простоте практики; домашние удобства, не нарушаемые капризами и ошибками архитекторов, не знающих возможностей стилей, которые они используют; симметрия и красота гармонизированных улиц и общественных зданий – это еще не самые значительные результаты, которых можно было бы достичь, и все их просто невозможно было бы перечислить и предугадать. Я позволил себе слишком долго предаваться умозрительным рассуждениям о потребностях, которые, вероятно, являются не самыми насущными и серьезными, и о чувствах, которые мы только чудом могли бы возродить. Могут подумать, будто я не осознаю трудность того, что предлагаю, или незначительность данного предмета по сравнению со многими, которые затрагивают наши интересы и требуют рассмотрения в наше бурное время. Но пусть другие судят о трудности и важности. Я ограничился простой формулировкой того, что нам необходимо прежде всего почувствовать и сделать, если мы хотим, чтобы у нас была архитектура; но кто знает, может быть, нам вовсе и не нужна архитектура. Есть немало людей, которые чувствуют то же, что и я, и которые многим жертвуют ради достижения той же цели; и мне жаль видеть, что их усилия и жертвы напрасны. Я назвал поэтому единственный путь, который ведет к этой цели, не рискуя даже высказать мнение по поводу желательности ее достижения для всех. У меня есть мнение, и то, с каким жаром я говорил, могло ему повредить, но я высказывал его без всякой самонадеянности. Я слишком хорошо знаю, насколько преувеличенное значение может приобретать преследуемая человеком цель в его глазах, чтобы я верил своему собственному впечатлению о важности цели, касающейся Архитектуры; и все-таки, думаю, я не вполне ошибаюсь, рассматривая ее как, по крайней мере, полезную в отношении национальной занятости. В этой мысли меня утверждает то, что я вижу, проезжая по государствам Европы. Весь ужас, отчаяние и недовольство, от которых страдают нации, могут объясняться как разными второстепенными причинами, главная суть которых состоит в том, что Господь осуществляет через них Свою волю, так и простейшей причиной, состоящей в том, что людям нечем заняться. Я не глух к страданиям рабочих и не отрицаю более очевидные и существенные причины их выступлений, как то: безрассудная подлость руководителей мятежа, отсутствие элементарных нравственных принципов у высших классов и простого мужества и честности у глав правительств. Но сами по себе эти причины в конечном счете прослеживаются вплоть до более глубокой и простой: за безрассудством демагога, безнравственностью среднего класса, изнеженностью и вероломством знати стоит в этих странах самая распространенная причина, создающая весьма благоприятную почву для бедствий в стране, – праздность. В наших благих порывах, день ото дня все более многочисленных и все более тщетных, мы слишком много думаем об усовершенствовании человеческой природы с помощью советов и наставлений. Но мало кто к ним прислушивается: самое главное, что необходимо людям, – это занятие. Я не имею в виду работу ради куска хлеба
