Полесовщик в сезон зарабатывал рублей 20–30. Кто больше, кто меньше. Беличью шкурку принимали за 20–40 копеек, лисью — за 10–15 рублей. Еле-еле хватало денег на уплату податей, ради чего иные и занимались охотой.
«Ходить по лесу — видеть смерть на носу». Преследовали простуды. Растяжение мышц, заурядный вывих, случись незадача на путике, могли обернуться роковым исходом.
К охоте-«лесне» приучались сызмала, успеть бы до возмужания овладеть секретами удач, навыками поведения человека в тайге. Раньше, чем букварь, ребятишки умели читать следы, высечь кресалом искру и зажечь костер, сложив топливо таким образом, чтобы теплина грела и без присмотра не гасла; по расположению муравейников под деревьями, мху на стволах определять стороны света.
Мало добиться успеха — убереги меха и дичь. Медведь-шатун, росомаха набегут не набегут, так от мышей чем оборониться? Вдруг посторонний польстится на твое добро?
Подобно домам в деревнях, лесные избушки сроду не знавали замков.
Низкий потолок, очаг — груда камней, под бревном-матицей торба со спичками, горстью-другой крупы, пучки трав на заварку лесного чая.
Покидаешь привал — дров наруби, приготовь лучины. Хлеб сам себя носит, но отсыпь в торбу сухарей, удели соли, спичек.
По-всякому мне приходилось: в болотах погибал, в озерах тонул. Да и радости пережито на двинских разливах и в глуши Мехреньги, на Пучкасах Присухонья! Признаться, нигде не бывало теплей, уютней, чем в дымных промысловых хибарах.
Ведь там не столько очаг согревал, сколько забота безвестного трудяги, поставившего здесь приют, открытый для скитальцев лесных дебрей.
Раньше было разорить промысловую избушку — обречь и себя, и потомков на позор, на бесчестье. Худая слава горше смерти…
Шумит бор, пошумливает. То ли сопереживает с тобой заодно печаль завьюженных полян, то ли повесть ведет о былом, когда тайгу искрещивали лыжни добытчиков пушнины, сам-друг с рогатиной выходил к берлоге отчаянный медвежатник. Или про то бор неспешно сказывает, как, предвидя строгую зиму, с осени муравьи утеплялись, наростив обвершья рыжих куч; как крот в подземные норы затаскивал пряди сухой травы?
Посеял снег, спутал хвойные речи.
Сыплет, валит снег — прядет зима.
Не устать зиме прясть, снегу кудесить! Затейлив, пустил снег по сучьям белых змей, рассадил неведомых зверюшек. Здесь пухлый надув содеял из пня Бабу Ягу рядом с лешим; там в кустах, облепленных, окрученных, возник слон. Врос слон ножищами в сугроб, вот-вот затрубит — про звездные ночи и волчий вой в омытых луною полях.
Напомним, что славяне-русичи, пропуская весну и осень, по их мнению зависимые, несамостоятельные времена года, резали годовой круг пополам: «Лето — припасиха, зима — прибериха».
«Зима тепла не носит» — значилось в месяцесловах.
«Зимой солнце сквозь слезы улыбается».
«Зимой солнце морозит».
Огромно внимание, уделяемое устными численниками ходу перемен, в надежде предвосхитить грядущее. Вот из вчерашнего прогноз: «Сырое лето и теплая осень — к долгой зиме». Зима и сама влиятельна.
«Зимнее тепло — летний холод».
«Зимой вьюги — летом ненастье».
«Зима снежная — лето дождливое».
«Зимой сухо и холодно — летом сухо и жарко».
Народное погодоведение считало нужным углубить зависимость времен года: «Семь годов зима по лету, а семь годов лето по зиме». Бытовали и другие заверенья: «Три года зима по лету, три года лето по зиме, три года само по себе».
Связи месяцев, кровные, родственные, продлевались на полугодовой срок. Декабрю противостоит и вместе с тем соответствует июнь, январю — июль и так далее по кругу. То есть сегодня морозы, многоснежье — июнь отзовется зноем, дождями.
«Студень», «стужайло» — декабрь земледельческого календаря. Должно ему отметиться холодом при ветрах, инеем, снегопадами.
«Студен декабрь — на всю зиму землю студит».
Во благо мороз и осадки: «Большой иней, бугры снега, глубоко промерзшая земля — к урожаю».
Время неспешное: «Лето бежит вприпрыжку, зима бредет, понурив голову».
Признавали деревенские, от сохи и бороны, природознаи: «Пройдет декабрь с пасмурным небом — жди урожая, а с ясным — голодного года». Вообще, «горя у декабря полная котомка — бери, не жалко, а счастьем старик силен на посуле». Ходило о нем присловье, дескать, декабрь «старое горе кончает, новому году новым счастьем дорожку стелет».
* * *
1 декабря — Платон и Роман.
В устных календарях — зимоуказчики.
«Гляди зиму!» — предлагали деревенские святцы. «Платон и Роман кажут зиму нам». Весом нынешний денек: «Каков Платон и Роман — такова и зима». Прибавлялось уточнение, мол, «Платон да Роман зиму кажут, а Спиридон да Емельян (22 декабря и 21 января) зиму скажут». Срок опускался солидный. Не сразу, конечно, выявится характер наступающей зимы. «Зиму гляди, чтобы похвалить на масленицу», то есть когда минует.
В рамках старого стиля составлялись устные численники. Так что покамест ноябрь, долгонько Гурьяну разъезжать на пегой кобыле. Не у нас, то на юге, откуда, собственно, подвинулись из степей в тайгу месяцесловы.
Зыбучи прикрытые снегом болота, на дорогах гололедица, только лошадка-то не притомилась.
2 декабря — Авенир, Варлаам, Андриан.
3 декабря — Прокл.
Дань суевериям, предрассудкам старины. Знахари, бабки-шептуньи нарасхват: «На Прокла всякую нечисть проклинают». Перед стужами провалилась сквозь землю некошная погань, сотворить же от нее заговор не хуже. Как чиста зима, будь наше подворье-дворище чисто.
4 декабря — Введение, ворота зимы.
Двунадесятый православный праздник Введение во храм Богородицы и Приснодевы Марии.
Переиначили его численники, избрав предлогом созвучие слов:
Введенье пришло,
Зиму в хату завело,
В сани коней запрягло,
В путь-дорожку вывело,
Лед на речке вымело,
С берегом связало,
К земле приковало…
Совпало по погоде, сказывали: «Введенье наложило толстое леденье». «Введенские морозы рукавицы на мужика надели, стужу установили, зиму на ум наставили».
Поверхностно остыла земля, погода колеблется. Холодам, вьюгам ворота настежь, и слышишь — с крыш ручьи, с реки грохот: «Введенье ломает леденье». Уместнее было присловье, мол, «введенские морозы зимы не ставят». Сырь, оттепели весьма сейчас обычны.
Первые, образно говоря, именные морозы и первые зимние — Введенские торги. Ходкий товар на них сани — от розвальней, кошевок до выездных, праздничных с козырями.
На пять дней разворачивал ярмарку Грязовец. От ее прибылей перепадало городу: приятно удивлял приезжих ухоженностью, благоустройством. На три тысячи жителей телефон, вблизи летний курорт.
Ясно, торговали кое-чем и кроме саней.
Купля и продажа. Цены приемлемые, коли пуд ржи 70 копеек, льноволокна — 6–7 рублей.
Кипенье, сутолока под дощатыми навесами, у балаганов-времянок. Гомон, выкрики:
— Польты… С Парижу польты, сукно гамбургское!
— Махорка — мухобойка! Один курит — семеро вповалку лежат. Ярославский табачок: затянешься, домой пятками вперед воротишься.
— А во сусленики-пряникй, во пышки — налетай, ребятишки!
Гудит торжище. Вынесены самовары, пускают на мороз клубы пара. В начищенных боках отражаются груды баранок, кренделей. Половой колет сахарную голову — аж синие искры сыплются. И у стола с самоварами, и возле рядов с ситцами, галантереей, и у коновязей с лошадьми на продажу — везде протянутые руки:
— Подайте, Христа ради.
— Коий день не евши, век буду Бога молить…
От нищих отбою нет, где бы ни проходили торжища — в Кеми ли, в Усть-Сысольске ли уездном, в Важгорте ли, куда, кстати, поставлялись белые куропатки и чудное рукоделье ненок.
Богачи Мезени, Пустозерска, сел Беломорья, сосредоточив владение судами, снастями, снабжение продовольствием, припасами, тех же ненцев зажимали в кулак и русским не давали спуску. Тундра нищала, беднели рыбачьи становища, которые только с Печоры брали по 10 000 пудов семги ежегодно. Куда уходили богатства, не спрашивай, когда из-за засилья скупщиков и перекупщиков, сбивавших цены, плохой оснащенности рыбаков хирел тресковый промысел Мурмана, в приречных деревнях все больше появлялось «десятидворцев», кто содержал коровенку одну на паях с соседями.
70 копеек пуд ржи, 80 копеек пуд куропаток — на это ведь с какой стороны прилавка посмотреть!
Введенье — традиционные рыбные ярмарки. С них, с Поморья, лился неиссякаем поток в Россию из зимы в зиму.
Помните, Хлестакову в «Ревизоре» Н.В. Гоголя понравилось угощенье на обеде? Столичная штучка, Иван Александрович поинтересовался, что ему подавали, и получил в ответ:
