Напротив, крестьяне, не испытавшие крепостной зависимости, наоборот, предприимчивы, физически крепки, строения в деревнях добротны, церкви богато украшены. Исстари сложилось у хлеборобов черносошных: уплатил подати — и никого над тобой, кроме государя. До царя, однако, далеко, на ниве и в избе ты сам себе государь.
Словом, у свободного крестьянства свои были преимущества. Даже по сравнению с дворянами, для которых служба — за поместья, за владение крепостными — долго была обязательною.
Историкам-краеведам, наверное, известно, как дворянин-однодворец, проживавший рядом с нашей Городищенской округой, добивался в ХУШ веке перевода его в крестьянское сословие.
Случай не первый. Вблизи райцентра Нюксеница расположено древнее поселение, по-старинному Дмитриев Наволок. Судя по документам, здесь в ХУП веке крестьянствовал Ерофей Святитский (кстати, на правобережье Сухоны течет такая речка Святица, с мельницей у деревни Быково). Семья редко видела его дома. Святитский объявлялся то в Соли Вычегодской, то в заполярной Мангазее, куда холмогорцы, пинежане, тотьмичи, устюжане, как бы продлевая охотничьи путики, хаживали промышлять соболя.
Затем Ерофей обнаружился в Восточной Сибири, именуясь по архивным бумагам уже Хабаровым. Хлебопашествовал, основывал на Лене солеварни, мельницы. Кругом свои, северяне, народ хваткий, приемистый — с ними и ладить заединщину!
Почему забирались в экую-то даль? «Рыба ищет, где глубже, человек, где лучше». Крепостничество шире охватывало Вологодчину. Дотоле не знававшие помещиков деревни Бохтюги, Кубены, вплоть до озера Воже, не говоря об Обноре, Грязовце, оказались во владении дворян. Отток населения с Сухоны, с посадов Великого Устюга принял угрожающие размеры. Бежали в Поморье, за Урал. Гнал страх. Страх перед надвигающейся из центра Руси неволей: пустели поселения, забрасывались пашни — подати стало платить некому.
И в Сибири не усидел Ерофей: возглавив смельчаков-добровольцев, казаков, в 1644 и 1652 годах дважды пускался за тыщу верст к Амуру. Отвагой, храбростью отряда Россия присоединила Дальний Восток, побережье Тихого океана.
На походы вожак изрядно тратился, за долги был посажен в острог, претерпел кандалы, издевательства.
Арестанта-землепроходца для суда препроводили в Москву. Его самоотверженности дали-таки оценку: в звании «сына боярского», со славой приехал на Лену.
Представьте, новоявленный дворянин запросился обратно в крестьянство, обязуясь за отказ от царской милости пахать землю, варить соль и вносить налоги. Мужик, чье имя носит город Хабаровск, станция сибирской магистрали — Ерофей Павлович!
Судьба на удивление счастливая. Ну ведь и «хабара» — словцо древнее, раньше означало удачу, успех в замыслах и предприятиях…
Таков он вкратце, Юрий Холодный, у кого гостила Катерина-санница.
«Мужик болеет и сохнет по Юрьев день» — говорят, это присловье устарело. Не знаю, что ответить, не владею вопросом. Забыта к Юрью дорога, и кто бы надоумил, где ее найти, пешком бы по ней отправился, — ну, кто еще со мной Юрья деревенских святцев навестить?
10 декабря — Знамение.
В устных календарях — Роман.
Роман, наверное, у нас рыбаками Белого озера был наипаче отмечаем: «С Романа подледный лов снетка».
Знамение — это праздник иконы Богородичного чина, прославленной чудесами в Великом Новгороде с 1170 года.
Сторона сельская воспринимала его на особый лад: старики зорчей наблюдали за звездами, ветрами, течением облаков, провидя в «небесных знаменьях» пророчества о роде людском. Вот какие при том выводы делались, при себе деревня оставила.
Одни рыбы, вроде язей, голавлей, «шуб» от зимы удостоились, тело облегла плотная слизь; у других, вроде налима, сига, ряпушки, ход на икромет. Кто на глубине зимовальных ям сонливо шевелит плавниками, — налим пуще всех разгулялся. Попав в мотню невода, обжора и там хватает снетков, набивая бездонное брюхо.
Поди, на Мезени уженье наваги «на тряпочку», в тундре — лов песцов «на лоскуток». Белая полярная лисичка без удержу любопытна: шест с клочком оленьей шкуры выманивает ее прямо к капкану. Что там такое на ветру развевается, шелестит? А капкан — цоп за лапку, и дело с концом.
11 декабря — Степаны зимние.
Юрий холодный берлоги снежком окутал медведям на сладкий опочив, распустил волчьи стаи по задворкам деревень шастать. Знаменье погасило последние проблески дня в Приполярье, углубив круглосуточную ночь в просторы тундры. Похоже, Степанам зимним в северных устных святцах досталось лишь упоминание.
12 декабря — Парамон и Акакий-целитель.
Хворые и болящие с молитвой обращались к преподобному Акакию. Но о здравии телесном пеклись и деревенские численники. К Гурьяну, которого они обеспечили пегой лошадкой, примыкал совет: «На стол хрен и морковь». «Щи да каша пища наша», а овощей не сторонись, не привязалась бы «куриная слепота» и злая цинга, раньше свирепствовавшая среди зимовщиков на промысловых становищах.
«Парамон — задуй полы, оснежи долы». В самом деле, ветер пронизывает насквозь, хлопает полами армяка. Сносит снег с дороги, до земли обнажаются мерзлые комья, лед. Полоз саней дерет об острые шипы — тяжко обозным лошадям.
«Утреннюю зарю смотри!» — наказ Парамона хоть домоседам, хоть тем, кто в пути.
«Утро красно — быть декабрю ясным; коли Парамон со снегом — жди метелей вплоть до Николы».
«Багряная заря с Парамонова дня на Андреев — будут сильные ветра».
Пусть метелит и вьюжит: «Зима без снегу — не быть хлебу». «Снег глубок — хлеб хорош».
13 декабря — Андрей Первозванный.
Апостол Андрей, проповедуя учение Иисуса Христа, достигал земель славянства и был казнен на Кресте в 62 году. Флаг военно-морских сил России несет символ этого Креста, поэтому называется андреевским.
Стояли рядом изречение «Святой Андрей Первозванный — русской церкви камень» и наказ «Слушай воду!».
Ночью стариками навещались реки, озера. Да, чуть не забыл: на Юрья еще «колодцы слушали», предвосхитить бы характер зимы.
Наставления зори смотреть, воду слушать, пожалуй, сегодня ничего не вызовут, кроме усмешки. Тем более что к Юрию колодезнику, издревле волчьему пастырю, заступнику с весны зверья дикого, примыкало поверье: ляг в колоду-домовину, уподобишься, старче, медведю — без горя-лиха зиму прсьспишь.
Шутки в сторону, не о них речь. Ну если в самом деле деревне удавалось то, что представляется нам невозможным? Пласты почвы, промерзая неравномерно, приподнимаются и опускаются, порождая колебания воды. Что если эти сдвиги, усиленные мощным резонатором, таким, как озера, речные плесы, колодцы, становились доступны слуху?[3]
Примечай:
«Тихая вода — к хорошей зиме; шумная — к стужам и метелям»,
Ходили к рекам, слушали колодцы и, не ступая за порог, справлялись о погоде на завтра:
«Красный огонь в печи — на стужу, белый — на оттепель».
«Нагоревший уголь на лучине крутится — к морозам…»
Спору нет, вызывать из небытия древние приметы — занятие неблагодарное. Одинаково, что тащить лучину в избу с электричеством и газом. Поймите и вы, что разговор о том, как тонко чувствовали окружающий мир наши с вами предки, способные связывать в единство недра земные и глубины небес; как вели они поиск закономерностей и надеялись, что продолжат его грядущие поколения.
14 декабря — Наум.
В устных календарях — грамотник.
Наследие давнего, когда детей отдавали учиться зимою: на дому у дьячка, у отставного солдата, соседа-грамотея.
«Ученье — свет, а неученье — тьма» — наугад берем из молвы старинной. «Грамоте учиться — всегда пригодится». «Неученый, что слепой — веди куда хочешь».
Нужды нет льстить прошлому, преувеличивая уровень деревенской грамотности, и смысла нет преуменьшать тягу народа к просвещению. По деревням Двины и Ваги, Сухоны и Пинеги, Печоры и Мезени хранилось изрядно сочинений древности духовного и светского характера, рукописных травников-лечебников, советов по домоводству. Поморы владели искусством чертить карты, составлять лоции. Умельцы разбирались в довольно сложных механизмах: ремесленниками из-под Устюга были установлены и обслуживались первые часы с боем Спасской-Фроловской башни Кремля. Шахты по добыче соли, суда ледового плавания, многокупольные деревянные храмы — мужики, все мужики плановали и строили.
Пример Михаилы Ломоносова и скульптора Федота Шубина, земляков-однодеревенцев, — показатель духовных сил северного крестьянства. Пример, увы, редкий: путь к вершинам науки, образованности «подлому сословию» был перекрыт. Не пробейся Ломоносов к признанию при дворе как поэт-одописец, наверное, для истории остался бы либо выходцем из сельского духовенства, либо сыном дворянина, за кого себя выдавал, придя в Москву с подложными документами.
