Мне показали то место на пляже на этих островах, на котором были уложены тела 80 женщин из племени мориори в ряд, и в живот каждой был воткнут острый кол. Трудно привыкнуть к подобным зверствам, к подобному унижению тела человека этими «актерами», разыгрывавшими такие чудовищные спектакли…».
Тригер приводит особый случай такой чудовищной жестокости, который просто поразил его. На самом деле, трудно найти что-либо подобное, за исключением, может, островов Фиджи или некоторых районов в Новой Гвинее: «Вот что рассказал мне один маори. «Однажды я разговаривал с рыжеволосой девочкой, которую мы только что поймали на открытом пространстве. Это было в Манга-Вау неподалеку от Окленда. Мои спутники остались с девчонкой, а я пошел навестить своего приятеля в Вайкато, где, как говорят, он был убит. Когда я вернулся, то увидел на траве отрубленную голову девочки. По дороге мы обогнали одного из туземцев из племени вайху с грузом на спине. Это было тело девочки, которое он нес в деревню, чтобы там приготовить и съесть. Ее посиневшие ручки обвивали его за шею, а обезглавленное туловище тряслось у него за спиной». Кто способен хотя бы мысленно представить себе такую душераздирающую сцену? Крупный мужчина шагает по пыльной дороге домой, неся на спине обезглавленное, изуродованное обнаженное тело ребенка, которого он собирается съесть. Трудно вообразить себе весь ужас такой сцены».
Тригер в своих исследованиях упоминает об одном странном факте. Странном потому, что он в корне противоречит той практике, которая, по словам Зелигмана, была широко распространена среди колдунов и колдуний Папуа, когда они ели трупы людей для совершенствования своего ремесла. Некоторые туземные семьи, например из племени парахуриха, племени колдунов, напротив, наотрез отказывались прикасаться к человеческой плоти из-за того, что такая пища абсолютно разрушала все их магические заклятия и чары.
«Когда тела мертвых сразу же съедались, – продолжает Тригер, – с костей сдиралось оставшееся мясо, которое высушивалось на солнце. Для этого его раскладывали на платформах. После процесса сушки мясо собирали в корзину, поливали его жиром, обычно выжатым из тех же трупов, – это делалось, чтобы предохранить его от влажности. Иногда кусочки человеческого тела заталкивали в тыквы-бутылки, как, например, поступали с мясом разных птиц. С тела вождя тоже могли содрать мясо, а кожу его высушивали. Ее обычно натягивали на обручи, на коробки или ящички. Головы не столь знатных вождей чаще всего разбивали и сжигали, а верховных – коптили на костре. Иногда кости ломали и использовали их в качестве гвоздей, которые вгоняли в столбы амбаров и складов, – великое унижение для их владельца.
Человеческие кости также использовались для таких изделий, как рыболовные крючки, зубцы для птиц или орудия для ловли угрей. Руки сушились с пальцами, прижатыми к ладони, а отрубленные запястья привязывались к шестам, которые потом втыкались в землю. Скрюченные пальцы ладоней использовались в качестве петель для ношения корзин с едой. Некоторые туземцы из племени нгапухи подвергались точно такому обращению и в нашем уже веке. Их отрубленные руки прибивались к стенам дома, запястья – к шестам, а скрюченные пальцы служили петлями для корзин. До этого руки, как правило, жарили на огне, покуда с них не слезет вся кожа. Ладони были абсолютно белого цвета…».
Любопытно заметить, как такие небольшие макабрические детали заставляют нас до конца осознать весь ужас, который обычно вселяет в людей подобная зверская практика, – они оказывают гораздо более сильное воздействие, чем каннибальские празднества и массовые кровавые расправы.
«Если покойник оказывался верховным вождем врагов, – продолжает Тригер, – то предпринимались все усилия, чтобы побольнее унизить все части его скелета. Из берцовых костей делали флейты или разрубали их на куски, из которых мастерили кольца для удерживаемых в неволе попугаев. Из других костей делали зажимы для нарядов или иглы для шитья матрацев из собачьих шкур. Череп его могли использовать в качестве сосуда для воды при окроплении печей. Но головы вождей обычно приносили в деревню, где нанизывали на высокие шесты, и в таком виде каждый из соплеменников мог вдоволь поиздеваться над своим главным врагом. Ее могли посадить на палку, устанавливаемую обычно в дальнем углу комнаты возле ткацкого станка, чтобы ткачиха отвела как следует душу.
По сути дела, туземцы не гнушались ни одним из способов, только чтобы побольнее задеть своего врага, выразить ему свое полное презрение, особенно это касалось останков его тела, которое подвергалось, по их мнению, особенному позору, когда их съедали воины-победители.
Иногда сердце побежденного жарилось в церемониальных целях. Когда воины племени раупарах пытались овладеть неприступной крепостью Кайаполи, то из тела попавшего им в руки вождя осажденных было вырезано и поджарено на огне сердце перед окружившими плотным кольцом жрецов воинами нападающей стороны. Они распевали воинственные песни, а все воины протягивали руки к тому месту, где жарилось сердце вождя их врагов. Когда жрецы кончили свои песнопения, их подхватили сами воины, а верховный жрец в это время отрывал кусочки зажаренного сердца и бросал их в сторону противника, чтобы тем самым ослабить их или вовсе лишить сил.
Сердце жертвы не всегда съедалось с целью обеспечения военного успеха. Иногда это делалось по другим причинам. Так, туземцы племени уенуку съедали сердце неверной жены. Сердце человеческой жертвы съедалось при закладке нового дома, а также на церемонии татуировки губ дочери вождя, при валке дерева, из которого предстояло срубить каноэ для верховного вождя…».
Последнее обстоятельство указывает на наличие определенных контактов между маори и жителями островов Фиджи, среди которых была распространена подобная практика. Об этом говорит и американский антрополог А.П. Райс, добавляя при этом, что обычай съедать человеческое сердце существовал и во время церемонии оплакивания смерти вождя, когда соплеменники одновременно с этим чествовали его супругу.
А.П. Райс продолжает комментировать элементы наследственности в отношении такого обряда, как каннибализм, цитируя не названного по имени французского миссионера, который рассказывал ему об одном очень молодом туземце маори, весьма мягком и добросердечном, даже робком по своей натуре, которого все любили в нашей миссии: «Но вот однажды он встретил девушку, которая по какой-то причине убежала из родного дома из соседней деревни. В душу этого маорийского юноши вдруг вселился необычный бес. Схватив девушку, он приволок ее в свою хижину, где абсолютно хладнокровно убил, разрезал на мелкие куски ее тело, а потом пригласил своих друзей к себе на каннибальский пир, угощением на котором было зажаренное мясо этой несчастной девушки-беглянки».
В своих наблюдениях за таким чудовищным явлением, как каннибализм, особенно в отношении его особой практики на островах Новой Зеландии, А.П. Райс приходит к весьма необычному, интересному выводу: «Существует, как это жутко ни звучит, один искупающий аспект во всем этом деле, связанном с каннибализмом. Тот, кто им занимается, хорошо изучает анатомию человеческого тела. Вот почему любой маори – это всегда опытный хирург, может, не столь хирург, сколь «коновал», но все же он может вполне успешно сделать ту или иную хирургическую операцию. Он большой мастер по вправлению суставов, переломанным костям, хотя, конечно, при отсутствии всех необходимых инструментов – не говоря уже об анестезии, – любой пациент, отважившийся на ампутацию руки или ноги, должен, сцепив зубы, терпеть и не нервировать хирурга, чтобы он не сделал еще хуже…».
Замечание Райса вполне разумно, тем более что исходит от антрополога!
Всем известно, что наиболее убедительными, надолго откладывающимися в памяти картинами являются свидетельства очевидца, и в конце нашего разговора о каннибализме маори мы приведем рассказы двух белых купцов и некоторых других людей, которым волей-неволей пришлось оказаться втянутыми в такие инциденты.
Первым мы обязаны хозяину торгового брига «Элизабет», некоему капитану Стюарту, который дал себя уговорить одному маорийскому вождю и группе его сообщников помочь переправить их в трюме своего судна на один остров, где жили ничего не подозревавшие о таком неожиданном нападении их враги. Вождь, по-видимому, оказался важной и вполне надежной персоной, и капитан разрешил более сотни туземцам спрятаться на корабле, после чего отправился в свое плавание, на сей раз намереваясь выполнить сразу две задачи: взять партию льна и способствовать успешному набегу. Глубокой ночью, между часом и двумя, «Элизабет» бросила якорь у берегов острова. Днем все больше каноэ с местными туземцами подходили к борту корабля, чтобы осмотреть его. Их охотно пускали на палубу, но потом всех бросали в трюм, захлопывая за ними крышки люков. Как только на рейде скопилось достаточное количество пустых лодок, капитан Стюард выпустил из другого люка привезенных с собой воинов, которые, сев в лодки, быстро погребли к острову, где их ожидала деревня с сильно поредевшим населением. Они уже заранее предвкушали возвращение на корабль с грузом будущих жертв на своих каноэ. Их пленники в конечном итоге присоединятся к тем своим соплеменникам-узникам, которые уже томились в мрачных трюмах на корабле.
