В Париже меня вежливо приняли директора кинофирм. Я поселилась в элегантном номере из нескольких комнат с ванной в отеле «Георг V» и сразу же отправилась смотреть ночной Париж. Этот мир блеска и огней приводил меня в восторг. Чего стоил один только вид писаных красавиц в иллюстрированных журналах. Мне еще никогда не доводилось лицезреть столь дорогой обстановки и столь фантастических костюмов, но больше поражало изобилие изобретательно инсценированного очарования.
В этой атмосфере, с морем шампанского, мои французские хозяева надеялись, что смогут переубедить меня. С доброжелательной улыбкой я выслушивала их предложения и аргументы, но не сдавалась. Милые господа были в отчаянии. За несколько остававшихся до премьеры вечеров, посвященных изучению достопримечательностей Монмартра, им так и не удалось добиться уступок. Наконец, они стали бесцеремонно угрожать, что вообще не покажут фильм во Франции. В это я не верила, поскольку знала, что фирме «Тобис» уже переведены крупные суммы в качестве предоплаты. Я не собиралась отказываться от принципа — всюду показывать фильм только в неизменном виде. Если даже Геббельсу не удалось переубедить меня, то не добьются этого и французы.
Настал день премьеры в Париже. О фильме извещало множество афиш. Демонстрировались не обе серии сразу, как в Берлине, а только одна; вторая должна была сменить первую спустя несколько недель. За некоторыми исключениями так делалось везде.
В полдень, за несколько часов до начала показа два директора из конторы кинопроката принялись заклинать меня все-таки сделать купюры. Я заявила о готовности пойти лишь на небольшой компромисс: вырезать две сцены — ту, в которой на торжественном открытии Игр показаны Гитлер и итальянский наследный принц Умберто,[283] приветствующие итальянскую команду фашистским приветствием, и еще одну, где чествовали победителей-немцев, при флагах со свастикой.
Теперь окончательно стало ясно, что фильму «Олимпия», который французы назвали «Боги стадиона», в этот день предстоит премьера во Франции, правда, лишь во второй половине дня, в виде пробного показа и без участия официальных лиц. Мне посоветовали не присутствовать там. Как и раньше, опасались протестов.
Но любопытство пересилило страх. До начала сеанса я прогуливалась по Елисейским полям — в темных очках, чтобы меня не узнали. Хотелось увидеть собственными глазами что произойдет. Билеты оказались полностью распроданы, и поэтому незамеченной пробраться в кинотеатр можно было лишь после начала фильма. Когда билетерша провожала меня в зал, пришлось открыть свое лицо. Женщина, взглянув и с удивлением узнав меня, принесла банкетку.
Во время сцены, где последний спринтер с факелом олимпийского огня пробегает по берлинскому стадиону, неожиданно раздались аплодисменты. После этого они то и дело повторялись, в том числе, к моему величайшему изумлению, и в сценах с Гитлером. Где они, протесты, которых так опасались? С облегчением вздохнув и освободившись от давящего груза, я осталась до конца. Пока публика бурно аплодировала, я попыталась незаметно покинуть зал, но меня узнали и через несколько секунд окружили толпы зрителей. Счастливая, я отвечала на своем почти забытом школьном французском на множество вопросов и раздавала автографы.
Затем французские прокатчики устроили и блестящую вечернюю демонстрацию фильма, на которую было приглашено множество знаменитостей. Картина шла с триумфом, подобным тому, который в прошлом году сопровождал фильм о партийном съезде на Всемирной выставке в Париже. Меня обнимали, целовали и заваливали вопросами.
Вопреки опасениям парижская пресса превзошла самое себя по количеству хвалебных отзывов. Мне хотелось бы здесь процитировать несколько фраз, написанных пятьдесят лет назад. Такие изобилующие чрезмерными похвалами отклики встречаются редко.
«Журналь»:
Боги стадиона дали Земле свой второй Завет — вечность.
«Ордр»:
«Олимпия» — больше и лучше, чем просто фильм. Это череда пламенных кадров, наполненных светом и жизнью, картина не имеет возраста и почти лишена национальности.
«Фигаро»:
Олимпийский огонь создал такую благоприятную для мира атмосферу, какой никогда еще до этого не было.
«Марьянн»:
Хотелось бы заполучить копию этого фильма, чтобы вечно хранить в архивах.
«ЛИБЕРТЕ»:
Фильм «Боги стадиона» исполнен такого величия, такой поэзии, что даже те из нас, кого труднее всего растрогать, уходили из зала под сильным впечатлением… Благородство, если позволительно использовать это слово, картины таково, что люди, которые посмотрели ее, становятся лучше.
После этого сказочного успеха мне нужно было присутствовать на премьере фильма в Брюсселе. И здесь также пришлось сначала преодолеть некоторое недоверие. Посольство Германии сообщило фирме «Тобис», что показ ленты зависит от предварительного просмотра ее представителями бельгийского королевского дома. Мы с нетерпением ожидали результата. Он оказался положительным, но немецкое посольство тем не менее посоветовало мне не присутствовать на премьере, ибо, дескать, ожидались протесты.
Воодушевленная успехом в Париже, я все же отправилась в Брюссель. Устроители встречали меня сердечно, — кажется, снова ложная тревога. Говорили, что на премьеру, по-видимому, прибудет даже бельгийский король. Поскольку у меня не было опыта в придворном этикете, пришлось в спешном порядке учиться делать книксен.
За несколько минут до начала торжественного показа фильма во Дворце изящных искусств появился Леопольд Ш в сопровождении премьер-министра Спаака[284] и немецкого посланника барона фон Рихтхофена. Я приветствовала короля Бельгии настоящим «придворным» поклоном. Когда мы вошли в центральную ложу, зал встретил монарха продолжительным ликованием. Мне было предложено занять место слева от главы государства, по правую руку села некая графиня, позади нас разместился Анри Спаак.
После того как ликование улеглось и в зале медленно погас свет, мной вновь овладели сомнения, но, как и в Париже, я почувствовала, что фильм увлек зрителей. Когда на экране в первый раз появился Гитлер, неожиданно раздались аплодисменты, повторявшиеся при каждой сцене с ним. Не было ни протестов, ни попыток помешать показу. Художественные достоинства картины победили все предрассудки. «Олимпию» увлеченно смотрели более двух тысяч зрителей. После завершения показа аплодисменты продолжались несколько минут. Как и во Франции, пресса захлебывалась от восторга. В одной из лучших статей, опубликованной в «Вентьем» было написано: «Этот фильм — триумф поэзии, чувственной и чистой лирики. Он несет на себе печать трепещущей страсти, технического мастерства и непоколебимой веры — в этом заключена триединая тайна его сказочного величия».
На следующий день Спаак устроил завтрак с шампанским. Мне представили бельгийских деятелей искусства, дипломатов и известных журналистов. Я чувствовала себя счастливой от всеобщего восхищения и симпатии.
Далее было турне по Скандинавским странам, в котором меня сопровождала мать. Сначала мы прибыли в Копенгаген. На торжественной демонстрации фильма присутствовала королевская чета Дании, а перед показом, в первой половине дня Кристиан X[285] дал мне аудиенцию. Монарх, производящий впечатление симпатичного и скромного человека, более часа беседовал со мной, в основном о проектах моих будущих картин.
Как и в Берлине, Вене, Париже и Брюсселе, победное шествие фильма продолжилось. Приведу здесь цитату из датской газеты «Берлингске тиденде»: «Трудно писать деловую статью, если в глубине души ты увлечен тем, что нужно рассматривать, и мы открыто признаемся, что фильм об Олимпийских играх нас очень захватил. Это масштабная драма, произведение высокого искусства, это поэма в образах».
Подобные же отзывы встречались в прессе и после премьер в Стокгольме, Хельсинки и Осло. В Стокгольме меня принял шведский король Густав V Адольф,[286] удивительно хорошо осведомленный о международном успехе фильма. Примечательно, что написала газета «Свенска дагбладет» всего лишь за год до начала Второй мировой войны: «Будет несказанно жаль, если дух международного братства, которым пронизан фильм „Олимпия“, не сможет разрушить барьеры политических антипатий».
В Лунде, одном из старейших университетов Швеции, я прочитала доклад о своей работе, бурно встреченный студентами. За торжественным ужином в большом зале Академического союза они оказали мне особую честь: поднялись с мест и пропели гимн «Германия превыше всего». Несколько месяцев спустя вслед за этим я получила шведскую «Полярную премию».
