Словом, проблема «Тургенев – редактор Фета» кажется нам еще весьма далекой от своего окончательного решения. Та же Панаева замечает: «У меня сохранился экземпляр стихотворений Фета с помарками и вопросительными знаками, сделанными рукой Тургенева». Возможно, что мемуарист имеет в виду известный экземпляр, перешедший после смерти жены Фета к мужу ее сестры, художнику И.С. Остроухову. «Учитывать» этот экземпляр, впрочем, непросто: он отражает лишь начальный этап «тургеневской» редактуры. Приступая к редактированию, Тургенев зачеркнул в этом экземпляре стихотворения, строфы и отдельные слова, которые считал нужным убрать или заменить; Фет тут же, на полях, дал варианты (иногда по нескольку – очевидно, на выбор редактора). Но из этих вариантов Тургенев принял только небольшую часть – следы дальнейшей работы в «Остроуховском экземпляре» не отражены.
Между тем исследование его – в сопоставлении с известной тургеневской правкой – представляет не только узкотекстологический интерес (хотя и этот интерес предельно важен, поскольку речь идет о гениальных стихах, часто до сих пор воспроизводимых с явными ошибками). Не случайно эпизод вмешательства Тургенева в стихотворения Фета в 1930-е годы пытались истолковывать с «классовых» позиций, как борьбу либерала с консерватором. При этом даже добавляли, что и сам Фет был «не промах», поскольку позднее подобным же образом «отредактировал» тургеневские письма к нему: «Изувечил переписку своего приятеля, отплатил ему сторицею за работу, проделанную Тургеневым над сборником стихотворений 1856 г.»11
Гораздо плодотворнее рассматривать «тургеневскую» «правку» стихотворений Фета как эпизод вмешательства художественной идеологии кружка «Современника» в художественную практику единичного гениального поэта, внутренне противостоявшего этой идеологии. Перед нами – эпизод литературной полемики, не осознанной как «полемика», но, в сущности, полемически отразившей мировосприятие и противоположение несходных «групп», эстетически противостоявших одна другой.
В воспоминаниях о своей юности Фет с особенной любовью и теплотой писал об Аполлоне Григорьеве, эстетическому вкусу, «чуткости и симпатии» которого поэт особенно доверялся. Именно Григорьев помогал Фету составлять и редактировать «Лирический Пантеон» и «Стихотворения» 1850 г. Тургенев был человеком другого мировосприятия – и других художественных установлений: общение с ним Фета, продолжавшееся более 30 лет, постоянно было чревато «несогласием». Это эстетическое противостояние выразилось опять же нетрадиционно: не в критических выступлениях и не в поэтических манифестах, а в дружественной «помощи» в издании известного лирического сборника. Внешне Фет в этом противостоянии («один в поле не воин») проиграл. Но в «проигрыше» этом он сумел продемонстрировать те потенциальные возможности своего поэтического пути, которые сделали его «чистую» лирику востребованной в ХХ столетии.
«Поэтическая судьба Фета – исправлять свои произведения по указаниям “пестунов” – настолько постоянна на протяжении всего его творческого пути, что причиной ее может быть только своеобразная потребность его творческой личности. Фет не доверял себе в критической оценке своих произведений, ему были необходимы сторонние указания, и, как для Бальзака творческий акт мог окончиться только на печатных гранках, после нескольких перепечаток редакций, данных в набор, – так для Фета он кончался только после учета реакции первых редакций стихотворений на избранных “ценителей”»12. Но истоки этого своеобразного ощущения были вовсе не в творческой неуверенности поэта. Не то чтобы он «не доверял себе»; напротив – вполне доверял. Просто он очень рано ощутил, что его критерии творчества как-то уж очень разнятся с восприятием большинства современников – и это большинство считает «неясным» («обвинительный приговор поэта»!) именно то, что, по его разумению, просто и прозрачно. Отсюда и возникала необходимость «проверить» на вкусе «публики» то, что у него получилось. Из «публики» выбирались отдельные, тонко чувствующие поэзию и доброжелательные, «знатоки» – именно потому, что со «знатоками» проще иметь дело.
Фет предпочел не отстаивать собственную поэтическую логику – и тем самым поставил будущих текстологов в весьма затруднительное положение. Возник характерный парадокс – противоречие между формально выраженной «последней авторской волей» и действительной семантикой фетовского лирического творчества. «Последняя авторская воля формально за изданием 1863 г.», – констатировал Б.Я. Бухштаб. Более того, даже если подвести какую-то теоретическую базу и не учитывать те же «тургеневские» изменения (а такого рода издания Фета время от времени предпринимаются), то и в этом случае работу по изданию нельзя осуществить полностью и последовательно. Именно по этой причине Б.Я. Бухштаб в 1959 г. отказался от частичного восстановления собственно фетовских текстов, проведенного им в 1937 г. (тогда для четырех десятков стихотворений была принята в качестве основной не поздняя, а ранняя редакция). Такая операция, действительно, «не обеспечивает вполне объективных результатов»: в выборе основного текста «неизбежно сказывается вкус редактора», о чем мы уже писали выше. Но значит ли это, что мы должны следовать вкусовым симпатиям Тургенева, выступившего редактором Фета и, по признанию автора, частично «изувечившего» его стихи?
«Когда Тургенев редактировал стихотворения Фета… – констатировал В.Е. Холшевников, – он у четырнадцати стихотворений отрезал последние строфы – и читатели этого не заметили…»13 Но является ли в данном случае критерием «невнимание» современных поэту читателей?
Кажется, что текстологическое решение проблемы может быть достигнуто с учетом прецедента, предпринятого редакторами последнего академического собрания сочинений Пушкина, принявших в качестве основного текста по отношению к лицейским стихотворениям поэта не только последнюю авторскую редакцию (для лицейских стихотворений, переработанных при включении в прижизненные сборники Пушкина 1826 и 1829 гг.), но и их собственно «лицейскую» редакцию, отразившую иные художественные реалии и иную пушкинскую поэтическую логику. Подобным образом эта сложная эдиционная и текстологическая проблема может быть решена и в данном случае.
* * *
Такое текстологическое решение во многом определяет и принципы расположения стихотворений в составе основного текста. Из трех возможных способов этого расположения (в хронологической последовательности, по сборникам или в соответствии с авторским списком, составленным незадолго до смерти) мы предпочитаем отталкиваться от «сборника». «Фет, – писал Б.Я. Бухштаб, – не принадлежал к числу тех поэтов, для которых сборник – органическое целое, своеобразная художественная форма. Издание сборника не знаменовало у него завершения известного творческого периода…»14 Это утверждение кажется излишне категоричным: вряд ли следует «отделять» Фета от всех других поэтов: появление сборника в творческой эволюции любого поэта оказывается принципиальным и определяющим «рубежом», – почему же Фет здесь был каким-то «исключением»? Кроме того, оно не вполне согласуется с фактами.
В первый период своего лирического творчества – 1840–1860-е годы – Фет выпустил четыре книги стихов: «Лирический Пантеон» (1840) и три сборника под заглавием «Стихотворения» (1850, 1856, 1863). Каждая из этих книг была итогом определенного этапа творческой эволюции поэта: в «Лирическом Пантеоне» собраны стихи, характеризующие самые ранние творческие поиски Фета и обозначившие художественное самоопределение поэта. Сборник 1850 г. представил итог раннего (студенческого и начала «офицерского») этапа лирического развития поэта. Сборник 1856 г. отразил временную близость Фета к эстетическим установкам кружка «Современника» середины 50-х годов. Наконец, двухтомное собрание 1863 г. подвело итог раннему творчеству поэта, обобщив попытки его «лирической» деятельности и одновременно ознаменовав его временный отход от литературы.
В этих сборниках проявилась и «эволюция» симпатий самого Фета, и более общие явления: так, двухтомник 1863 г. был единственным из всех стихотворных собраний Фета, которое было предпринято не по инициативе и не на средства самого поэта, а заказано ему книгоиздателем (К.Т. Солдатенковым) и, таким образом, свидетельствовало о наступившей известности его поэтического имени и о «вхождении» его в «большую» русскую литературу.
Вместе с тем именно это издание (которое, будучи издано тиражом в 2400 экземпляров, расходилось среди читателей в течение 30 лет) Д.И. Писарев посоветовал продавать «пудами для оклеивания комнат под обои и для завертывания сальных свечей, мещерского сыра и копченой рыбы». Наблюдения критика были тем злее и обиднее, чем точнее соответствовали действительному положению вещей, сложившемуся в бурной атмосфере 60-х годов: «…г. Фет <…> сказал в прошлом 1863 году последнее прости своей литературной славе; он сам отпел, сам похоронил ее и сам поставил над свежею могилою величественный памятник, из-под которого покойница уже никогда не встанет; памятник этот состоит не из гранита и мрамора, а из печатной бумаги; воздвигнут он не в обширных сердцах благородных россиян, а в тесных кладовых весьма неблагодарных книгопродавцев; монумент этот будет, конечно, несокрушимее бронзы (aere perennius), потому что бронза продается и покупается, а стихотворения г. Фета, составляющие вышеупомянутый монумент, в наше время уже не подвергаются этим неэстетическим операциям»15.
