После того как капитан еще раз предупредил об отплытии и последние провожающие покинули пароход, силы оставили меня. Я сотряслась в рыданиях. Атташе отвел меня в каюту и безуспешно пытался успокоить. Он не хотел, чтобы я уезжала одна в таком состоянии, и остался на «Ганзе», сопровождая меня до Канады.
Непогода, бушевавшая в Атлантическом океане, настолько замедлила ход «Ганзы», что я прибыла в Шербур 27 января с опозданием в полдня; здесь уже собрались французские корреспонденты. Они хотели узнать о моих впечатлениях, об увиденном в Америке.
В Париже меня ждал немецкий посол граф Вельчек: в рамках культурного немецко-французского сотрудничества мне предстояло прочесть в «Центре Марселена Бертло» доклад на тему: «Как я делаю фильмы».
В зале, вмещающем более 2000 человек, не было свободных мест. Абель Бонар, писатель, член Французской академии, представил меня во вступительной речи. Доклад я читала на немецком языке, переводила молодая француженка. Выразив свою радость, поблагодарив за приглашение и упомянув в нескольких словах о том, что древняя культура и духовная общность сближают Германию и Францию и как идеально могли бы обе нации дополнить друг друга, я перешла к основной теме доклада:
— Является ли кино искусством? Я отвечаю на этот вопрос утвердительно. Как и другие виды творчества, кино является искусством, но оно еще ходит в детских штанишках. Однако у него есть все предпосылки для того, чтобы со временем стать источником художественного переживания, подобного тому, какое мы сейчас испытываем от творений Родена, Бетховена, Леонардо да Винчи или Шекспира. Правда, это будет не то кино, которое существует сегодня, а нечто новое, чему еще только предстоит появиться в будущем. Даже лучшие из всех лент, до сих пор виденные нами, позволяют лишь предполагать, какими возможностями располагает фильм как художественное произведение.
Этот новый вид искусства независим от других. Было бы неверно утверждать, что кино тесно связано с живописью, музыкой или литературой. Оно действительно соприкасается с ними, но его особенностью являются прежде всего движущиеся образы, чего не может предложить ни одно другое искусство. Здесь свои собственные законы. В художественном фильме все должно соответствовать им — сценарий, режиссура, образы, операторская работа, декорации, звук и монтаж. Абсолютное чувство стиля — вот самое важное, чем должен обладать кинорежиссер. Другое важное требование для него — безупречное чувство динамики и ритма в построении фильма. Большую роль в картине играет распределение кульминационных моментов — в этом смысле нужно правильно чередовать напряжение и расслабление. Последовательность изображений можно изменить сотни раз. Если кинорежиссер, который всегда должен быть еще и монтажером собственного фильма, — музыкально одаренный человек, то в этом случае он как музыкант творит с помощью изображений и звуков по законам контрапункта.
Монтажер может заставить кадры танцевать в бешеном ритме либо со сказочной медлительностью проплывать перед зрителем, он может сочинить оргию бессмысленных случайностей из серии кадров или же с их помощью построить логически ясное действие.
Режиссер в идеальном случае должен владеть всем. Живописное полотно не может быть написано многими руками, а симфония — сочинена разными композиторами. Овладение всеми средствами кинодела — первое условие для создания художественного произведения. Образы, рождающиеся в вашей душе, — скорее эмоциональный порыв, нежели деяние рассудка. Творческое откровение, появление идеи произведения может быть случайным, но последующее придание такой идее формы, ее реализация и воплощение — действия вполне осознанные. Поэтому идеально, когда разум и сердце режиссера находятся в равновесии друг с другом.
Если соблюдать эти исходные условия, то можно средствами «самого молодого» из всех искусств создать такие же выдающиеся произведения, как и шедевры архитектуры, музыки, живописи.
Что отличает кино от других искусств? В первую очередь оно является движущимся изображением. Это означает, что основные его элементы — изображение и движение, неразрывно связанные одно с другим. Кино может быть искусством лишь в том случае, если включает в себя оба эти элемента. Ни в цвете, ни в звуке нет первоочередной необходимости. Этим я вовсе не хочу сказать, что звуковые или цветные ленты не могут быть произведениями искусства, но немая черно-белая картина есть «фильм в себе», так как он состоит лишь из главных кинематографических элементов — изображения и движения. Звуковой фильм — развитие этой новой формы искусства, прекрасное и чудесное ее обогащение. Если немая черно-белая картина состоит из двух элементов, то звуковая — из трех. Вследствие этого создать звуковую ленту, естественно, труднее, нежели немой фильм.
Режиссер хорошего немого фильма должен: во-первых, уметь все, что воспринимает глаз, переводить в оптическую плоскость и, во-вторых, обладать прирожденным чувством ритма и движения. Кроме того, желательно, чтобы он был музыкальным, не специалистом в каком-либо направлении музыки, а именно в кинематографическом плане. С обычной музыкальностью это имеет мало общего.
Вот пример. Кто-то может быть очень музыкально одаренным, но не чувствовать, что данная музыка не соответствует этим кадрам. Ему нисколько не мешает, если какая-нибудь классическая или современная музыка используется в качестве фона определенных сцен. Однако по-настоящему одаренного творца от всего этого покоробит. При создании фильма он чувствует, даже если сам и не является профессиональным исполнителем, какая музыка подходит к кадрам — подсознательно он сочиняет ее вместе с композитором. Настоящий творец ощущает, что эти вот сцены вообще не переносят никакой музыки, она разрушила бы воздействие изображения, тут нужны реалистические звуки, а здесь музыка должна иметь только этот ритм, это выражение, эту аранжировку. Для него невыносимо, если звук чересчур громкий или слишком тихий. Думаю, будет намного меньше хороших звуковых фильмов, нежели было хороших немых. Лишь немногие обладают этим триединым даром и могут гармонично соединять друг с другом отдельные элементы картины. И это тоже момент решающий. Ни один из элементов не должен перевешивать, дисгармония между ними никогда не позволит возникнуть совершенному произведению искусства.
Несравненно сложнее обстоят дела с цветным фильмом, ибо здесь требуется еще и четвертый дар. Одного лишь чувства цвета или таланта к живописи — как ошибочно полагают многие — тут недостаточно. Режиссер, считающий себя способным создать цветную художественную ленту, помимо всех уже названных талантов должен обладать еще и даром «кинематографического» владения цветом. Благодаря этому он может существенно усилить эмоциональное воздействие фильма, так как разные цвета вызывают разные чувства. Например, голубой — женский, романтический цвет, в отличие от него красный — жизнерадостный, выражающий страсть. Но необходимо также учитывать, что обилие красок или их пестрота могут разрушить воздействие образов. Цвет должен быть гармонично «вмонтированным» и дополнять в художественном взаимодействии другие элементы фильма. При этой новой комбинации изображения-движения, звука и цвета лента становится искусством.
Если бы к этому еще добавилось изобретение стереокино, то трудности создания игровых картин возросли бы до бесконечности. Эти пять элементов не смогли бы переносить друг друга. Они бы уничтожили фильм как художественное произведение. Возникла бы сверхреальность, далекая от искусства.
Почти два часа длился мой доклад, вознагражденный продолжительными аплодисментами. Счастливая от признания и симпатии, выказанной французами в мой адрес, я наконец-то снова смогла спокойно заснуть после треволнений последних недель.
Прежде чем покинуть Париж, я, сама того не ведая, стала участницей одного трагикомического эпизода. Мои друзья хотели показать мне французскую киностудию. Мы отправились в павильоны «Пате»,[302] где директор провел меня по разным залам. В последнем, самом большом из них, сооружалась какая-то интересная декорация. Когда мы подошли ближе, служащие прервали работу. Работники сцены, осветители и техники выстроились в два ряда и начали петь. Я предположила, что это в мою честь, и, обрадованная, стала чуть ли не с благоговением слушать, не имея ни малейшего представления о том, что это был «Интернационал». Лишь направившись к группе, чтобы выразить свою благодарность, я заметила, что мужчины сжали правую руку в кулак. Не успела я подать первому рабочему руку, как ко мне бросился директор и потащил меня прочь из павильона. Рабочие, не показывая никаких эмоций, продолжали стоять неподвижно. Они производили впечатление церковного хора, только что закончившего петь хорал. Лишь после того как директор извинился за этот инцидент, я начала мало-помалу понимать, что это было все что угодно, только не проявление симпатии ко мне.
