Мусульманская государственность на Яве постепенно вызревала в портовых городах северного побережья внутри Маджапахитского государства в XV в. Внешняя торговля Индонезии достигла своего пика в начале XVI в. Центром, главным нервным узлом торговли региона в XV в. становится Малакка, «глаз солнца», как называли ее тогдашние мореходы. Подъем Малакки привел к некоторому упадку портов Восточной Суматры, таких, как Пасей и Педир, процветавших в XIV в. В то же время на порты Северной Явы подъем Малакки не только не оказал отрицательного воздействия, но, напротив, стимулировал их дальнейший рост.
Северная Ява стала важной, неотъемлемой частью Малакк-ской торговой системы, соединившей сложными экономическими связями все части региона и сам регион с Китаем, Индией и Ближним Востоком. После того как купцы, прибывающие из Индии и Китая, сосредоточились в Малакке и почти перестали посещать Яву, дело снабжения Малакки продуктами Центральной и Восточной Индонезии почти целиком перешло в руки яванского торгового флота. Малакка с ее огромным торговым населением практически не обладала собственными продовольственными ресурсами, в то время как Ява, по сообщению Т. Пиреша, имела «бесчисленное количество риса четырех-пяти сортов, очень белого и лучшего по качеству, чем где бы то ни было, буйволов, овец, коз, свиней… Очень много оленей, фруктов, рыбы, прекрасные вина, много масла разных сортов» [229, т. I, с. 180]. Все это продовольствие регулярно доставлялось в Малакку из яванских портов на яванских судах.
Кроме того, Западная Ява (Сунда) поставляла в Малакку значительное количество перца (1 тыс. бахаров, или 125 т в; год), а также рабов [205, с. 82]. Но самой главной функцией яванского купечества была поставка в Малакку тонких пряностей, росших исключительно на Молуккских островах (гвоздика), а также островах Банда (мускатный орех и шелуха мускатного ореха, которая ценилась в семь раз дороже самого ореха). Эта торговля приносила яванскому купечеству огромные прибыли. На Молуккских островах в начале XVI в. 1 бахар гвоздики стоил 1–2 дуката, в то время как в Малакке за него давали как минимум 10 дукатов [269, с. 90]. Кроме того, яванские купцы получали дополнительную прибыль за счет бартерного характера сделок. Прежде чем отправиться на Молукки, яванские торговые корабли посещали Малые Зондские острова, где меняли тонкие высококачественные ткани Западной Азии на грубые сорта тканей местного производства, которые они потом выменивали на пряности. На Молукки и Банда благодаря яванскому импорту поступало также некоторое количество тонких индийских тканей и китайского шелка, которые ценились там очень высоко и хранились как сокровища наряду с медными гонгами, слоновой костью и фарфором [205, с. 96].
Кроме того, яванцы ввозили на острова топоры, сабли, ножи и другие железные изделия (Ява в то время славилась этим товаром) [229, т. I, с. 216]. Но особенно важную статью экспорта на Молукки составляло продовольствие.
Молукки, так же, как и Малакка, почти не имели собственной продовольственной базы и целиком зависели в этом отношении от Явы. Общий экспорт Молукк к началу XVI в. составлял около 6 тыс. бахаров (750 т) гвоздики в год [229, т. I, с. 213], и подавляющая часть этого товара вывозилась на яванских кораблях. Даже корабли, курсировавшие непосредственно между Малаккой и Молукками, тоже, как правило, принадлежали яванским купцам, постоянно проживавшим в Малакке, где они занимали два предместья. Из Малакки на Яву шел мощный поток товаров из всех стран Азии — от Красного до Желтого морей.
В этническом плане мощное яванское купечество лишь в незначительной части состояло из коренных яванцев. Оно включало в себя представителей всех торговых наций Азии — от арабов до китайцев. Эти купцы исповедовали все основные религии Востока — мусульманство, индуизм, буддизм и конфуцианство. Но для того чтобы сплотиться в единую организацию (чего требовали общие интересы), им была нужна одна, единая религия, потому что в условиях средневековья только религия могла стать стимулом для сплочения многоэтнической общности. Таким стимулом для яванского купечества в первой половине XV в. стало мусульманство. Это обусловливалось не только тем, что ислам был наиболее гибкой и приспособленной к торговым нуждам религией, но и конкретными политическими обстоятельствами: победой ислама в центре торговой системы региона — Малакке в 1414 г. и тем, что в Западной Индонезии (на Северной и Центральной Суматре) ислам господствовал уже более столетия.
Сплотившись под знаменем ислама, который проповедовал джихад — священную войну против неверных, яванское купечество сумело вырвать власть на большей части северояванскога побережья из рук буддийско-индуистских феодалов — удельных князей и губернаторов Маджапахита.
Португалец Т. Пиреш, который посетил Индонезию в 1513–1514 гг., так описывает постепенный переход власти на Северной Яве в руки мусульман: «Мусульманские пате (патихи, владетели. — Э. Б.) морского берега могучи на Яве и ведут всю торговлю, ибо они сеньоры джонок и людей.
Когда морской берег принадлежал язычникам, сюда приходило много купцов — персов, арабов, гуджаратцев, бенгальцев, малайцев и других. Среди них было много мусульман. Они начали торговать в стране и богатеть. Они строили здесь мечети, и к ним приезжали муллы, и они (мусульмане. — Э. Б.) прибывали во все большем числе, так что сыновья этих мавров (мусульман. — Э. Б.) были уже яванцы и богачи, ибо они жили в этих местах около 70 лет.
В некоторых местах языческие сеньоры стали мусульманами, и эти муллы и купцы-мавры овладели этими местами. Другие мавры укрепили места, где они жили, и с помощью команд своих джонок[96] убили яванских сеньоров и сами стали сеньорами. И так они овладели морскими берегами и захватили торговлю и власть на Яве.
Эти сеньоры-пате не яванцы, но долго жили в стране и происходят от китайцев, персов, клингов (жителей восточного берега Индии. — Э. Б.) и других упомянутых наций. Однако, выросши среди хвастливых яванцев, а еще больше из-за богатства, которое они унаследовали, они сделались более важными среди яванской знати и в государстве, чем сеньоры внутренних земель Явы. Их земли простираются в глубину острова на 7–8 лиг[97]» [229, т. I, с. 182].
Это точное, хотя и несколько наивное описание процесса перехода власти в XV–XVI вв. было значительно упрощено западными историками, считавшими, что мусульманство пришло на Яву только с Запада — из Индии, Малакки, с Суматры и других стран. Действительно, древнейший мусульманский памятник, дошедший до нас на Яве, это надгробие мусульманского проповедника — перса Малика Ибрагима (в Гресике), которого в Индонезии считают первым апостолом ислама на Яве [269, с. 82]. Конечно, роль мусульман, пришедших с запада, в исла-мизации Явы очень велика, однако Т. Пиреш, говоря о национальном происхождении новых правителей Явы, на первое место ставит все-таки китайцев. Это тонкое наблюдение португальского автора было полностью подтверждено исследованиями выдающегося индонезийского историка Сламетмульоно. Тщательно сопоставив все индонезийские и китайские хроники, посвященные рассматриваемому периоду, он пришел к выводу, что ислам в той форме, в которой он победил на Яве в XV–XVI вв. (суннизм ханафитского толка), не мог прийти в Индонезию с запада. Он пришел на Яву с востока, из Китая, куда, в свою очередь, он проник из Средней Азии в эпоху монгольских завоеваний [249, с. 226].
В Китае к началу правления династии Мин китайцы-мусульмане в южных провинциях уже составляли значительное меньшинство. Многие из них занимались торговлей и в годы войны между минской и юаньской династиями эмигрировали в Юго-Восточную Азию. Эта эмиграция резко возросла во второй половине 80-х годов XIV в., после того как император Чжу Юань-чжан в 1385 г. приказал изгнать из Гуанчжоу — главного торгового порта Южного Китая всех мусульман (и пришлых и местных) [249, с. 230].
Стремясь унифицировать свою державу, китайские императоры ограничивали мусульманское движение внутри страны. В то же время они поощряли его вне страны, потому что китайским мусульманам на императорской службе легче было находить общий язык с многонациональным купечеством Юго-Восточной Азии. Даже командующий знаменитыми морскими походами китайского флота в первой четверти XV в. Чжэн Хэ был мусульманином. Политика Чжэн Хэ состояла в том, чтобы всюду, где это возможно, насаждать резидентов из числа своих единоверцев — китайских мусульман.
Сламетмульоно удалось распутать путаницу арабских хроник и установить, что каждый сколько-нибудь значительный деятель эпохи становления ислама на Яве помимо индонезийского и мусульмано-арабского имени имел также и китайское имя, хотя носители этих имен, как правило, не были чистокровными китайцами. Китайские эмигранты выселялись обычно без женщин, женились на туземках, и доля китайской крови в их потомстве с каждым поколением убывала. В кратком виде восстановленная им история яванского мусульманства выглядит так.
