Этот самый Лоренцо написал сочинение на итальянском языке, в котором он рассуждает о многих разнообразных вещах, но таким образом, что большой стройности там не обнаружишь. По моему суждению, хорошо только то, что после рассуждений о многих древних живописцах и главным образом о тех, о которых рассказывает Плиний, он кратко упоминает о Чимабуе, о Джотто и о многих других их современниках, и сделал он это с гораздо большей краткостью, чем надлежало, только ради того, чтобы ловко перейти к речи о самом себе и рассказать подробно, как он это и сделал, по очереди обо всех своих работах. Не обойду молчанием и того, что он делает вид, будто книга написана другими, а затем, по мере того как ее пишет, и будучи человеком, умеющим рисовать, работать резцом и лить из бронзы лучше, чем плести истории, он, повествуя о себе, говорит в первом лице: «Я сделал», «Я сказал», «Я делал и говорил».
В конце концов, достигнув шестьдесят четвертого года жизни, он скончался от тяжелой и продолжительной горячки, оставив по себе бессмертную славу в созданных им творениях и написанных о них сочинениях, и с почестями был погребен в Санта Кроче. Его изображение в виде лысого человека находится на обрамлении главных бронзовых дверей храма Сан Джованни и попадает как раз на середину обрамления, когда двери затворены, рядом с ним Бартолуччо, его отец, а возле них можно прочитать следующие слова: Laurentii Cionis de Ghibertis mira arte fabricatum (Создано чудесным искусством Лоренцо ди Чоне Гиберти).
Рисунки Лоренцо были превосходнейшими, и выполнял он их с большой рельефностью, как можно видеть в нашей книге рисунков по Евангелисту его работы и по нескольким другим рисункам, превосходно выполненным светотенью. С толком рисовал и отец его Бартолуччо, о чем можно судить по другому им нарисованному Евангелисту в той же книге, который, однако, значительно хуже, чем Евангелист у Лоренцо. Рисунки эти вместе с несколькими рисунками Джотто и других я получил в 1528 году от Витторио Гиберти, и я всегда к ним относился и отношусь с большим почтением и потому, что они прекрасны, и в память о подобных людях. И если бы, когда я дружил и общался с Витторио, я знал то, что знаю теперь, я без труда получил бы и многие другие поистине прекрасные вещи из наследия Лоренцо. Из многочисленных стихов, как латинских, так и итальянских, созданных в разные времена в восхваление Лоренцо, достаточно будет, дабы не докучать читателю, привести нижеследующие:
Dum cermit valvas aurato ex aere nitentes
In temple, Michael Angelus obstupuit:
Attomtusque diu, sic alta silentia rupit:
О divinum opus! О janua digna polo!
(Перед дверями из бронзы во храме, сияющем златом,
Сам Микеланджело вдруг, их увидав, замолчал
Долго он молча стоял, пораженный, пока не промолвил
О чудеса из чудес! Рая достойны врата!)
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ МАЗОЛИНО ДА ПАНИКАЛЕ ФЛОРЕНТИЙСКОГО ЖИВОПИСЦА
Поистине величайшим должно быть, думается мне, удовлетворение тех, кто приближается к высшей степени той науки, которой они занимаются; равным же образом и те, кто сверх удовольствия и наслаждения, получаемых ими от своего мастерства, пожинают и некоторые плоды трудов своих, те, вне всякого сомнения, живут жизнью спокойной и счастливейшей. А если случайно приключится, что кто-либо, двигаясь к совершенству в какой-либо науке или искусстве, будет на счастливом пути своей жизни застигнут смертью, то память о нем не погаснет вовсе, если только он похвально трудился для достижения истинной цели своего искусства. И потому надлежит каждому в меру своих возможностей напрягать свои силы для достижения совершенства, ибо, если он даже будет остановлен на полпути, достойными похвалы будут если не творения, которых он не смог завершить, то по крайней мере наилучшие намерения и усердное рвение, которые будут обнаружены в том немногом, что от него осталось.
Мазолино из Паникале в Вальдэльзе, ученик Лоренцо ди Бартолуччо Гиберти, в юности был отличнейшим ювелиром и лучше всех других отчищал для Лоренцо двери во время работы над ними; был весьма ловким и стоящим мастером в изображении одежд на фигурах и обладал в отчистке бронзы хорошей манерой и сообразительностью. Поэтому он и при чеканке с большой сноровкой владел особыми ударами, мягко обрабатывая как части человеческого тела, так и одежды. Живописи он посвятил себя с девятнадцати лет и затем занимался ею все время, научившись писать красками у Герардо Старинны. Уехав в Рим учиться, он во время пребывания своего там расписал зал старого дома Орсини на Монте Джордано. Затем из-за головной боли от тамошнего климата он возвратился во Флоренцию и изобразил в церкви Кармине, рядом с капеллой Распятия, фигуру св. Петра, которую и поныне там можно видеть. Так как она была одобрена художниками, то и послужила причиной того, что ему была заказана в названной церкви капелла Бранкаччи с историями из жития св. Петра, из которых он с большой тщательностью завершил одну часть, а именно на своде, где изображены четыре евангелиста, где Христос отзывает от сетей Андрея и Петра, где последний оплакивает свой грех отречения от Христа, и рядом – где он произносит проповедь для обращения народов. Изобразил он там и бурю, и кораблекрушение апостолов, и исцеление Петром дочери своей Петрониллы от болезни. И на той же истории он изобразил, как он с Иоанном шествует к храму, где перед портиком сидит больной нищий, который просит у него милостыни и которому он не может дать ни золота, ни серебра, но которого исцеляет знамением креста. Фигуры во всей этой работе выполнены с очень большой непосредственностью и обладают величием манеры, мягкостью и единством колорита, а также рельефностью и мощью рисунка. Работа та получила высокую оценку за свою новизну, за наблюдательность во многих подробностях, которые были совершенно чужды манере Джотто; однако, застигнутый смертью, он оставил эти истории незавершенными.
Мазолино был человеком с отменнейшим талантом, отличавшимся цельностью и легкостью в своих живописных произведениях, которые, как мы это видим, отделаны тщательно и с большой любовью. Это рвение и это трудолюбие, никогда его не покидавшие, были причиной его болезненности, преждевременно пресекшей его жизнь и столь безжалостно отнявшей его у мира. Умер Мазолино молодым, в возрасте тридцати семи лет, обманув те надежды, которые на него возлагали люди. Работал он приблизительно до 1440 года.
Паоло Скьяво, написавший во Флоренции на Канто деи Гори Богоматерь с фигурами, ноги которых изображены в ракурсе на карнизе, очень старался следовать манере Мазолино, произведения которого я неоднократно рассматривал и нахожу, что манера его сильно отличается от манеры его предшественников, ибо он внес много величия в фигуры и одежды стал изображать мягко, с красивыми складками. Также и головы своих фигур он стал изображать лучше, чем это делали раньше, ибо он научился немного лучше изображать вращение глаз и многие другие прекрасные части тела. А так как, будучи скульптором, он стал хорошо разбираться в светотени, то отлично передавал многие трудные ракурсы, как мы это видим и по нищему, который просит милостыню у св. Петра и нога которого отступает назад в таком соответствии с линиями околичностей в рисунке и с тенями в колорите, что кажется, будто она на самом деле пробивает стену. Равным образом начал Мазолино изображать и лица женщин с более приятным выражением и одежду молодых людей более красивой, чем это делали старые художники, а также умел толково построить перспективу. Но лучше, чем во всем остальном, проявил он себя в письме фресок. Действительно, фрески его так хороши и живопись на них настолько изящна в оттенках и в цельности светотени, что и тела обладают мягкостью поистине трудно вообразимой. Таким образом, если бы он овладел полным совершенством рисунка, что, возможно, он и достиг бы, проживи он дольше, его можно было бы причислить к лучшим, ибо творения его выполнены с большой непосредственностью, отличаются величием манеры, мягкостью и единством колорита, большой рельефностью и мощью рисунка, который, однако, еще не во всем совершенен.
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ПАРРИ СПИНЕЛЛИ АРЕТИНСКОГО ЖИВОПИСЦА
Парри ди Спинелло Спинелли, аретинский живописец, обучавшийся первым началам искусства у отца своего, был приглашен при посредничестве мессера Леонардо Бруни, аретинца, во Флоренцию и принят в школу Лоренцо Гиберти, под руководством которого обучалось много молодых людей, а так как в то время отчищались двери церкви Сан Джованни, его включили в работу над фигурами двух дверей совместно со многими другими, как рассказывалось выше. Во время этой работы он сдружился с Мазолино да Паникале, ибо ему понравилась его манера рисовать, и он начал во многом подражать ему, а также отчасти и манере дона Лоренцо дельи Анджели. Парри писал свои фигуры гораздо более стройными и длинными, чем все предшествовавшие ему живописцы, и, тогда как остальные делали их в десять голов с небольшим, он делал их в одиннадцать, а иногда и в двенадцать голов, однако от этого они не казались неизящными, хотя и были тонкими и всегда изгибались дугой либо в правую, либо в левую сторону, ибо, как ему казалось и о чем он сам говорил, они таким образом выглядели более внушительными. Складки одежды были весьма тонкими и обильными по краям, ниспадая с плеч и до самых ступней его фигур. Он отлично писал темперой и в совершенстве фреской и был первым, кто во фресковой живописи отказался от зеленой подмалевки под телесным цветом и от того, чтобы потом лессировать ее розовой телесной краской и светотенью, как это делается в акварели и как это делали Джотто и другие старые живописцы. Вместо этого он пользовался корпусными красками для составления смесей и чистых тонов, накладывая их с большой рассудительностью там, где это казалось ему уместным, а именно светлые тона на самых выпуклых местах, средние по краям, а у контуров самые темные. Этим способом он добился большей легкости в работе, а фрескам придал большую долговечность, ибо, наложив краски по их местам толстой и мягкой кистью, он их друг в друга вписывал и выполнял работы с такой чистотой, что лучше и пожелать невозможно, да и колорит у него был несравненный. Когда Парри уже много лет находился вдали от родины, умер его отец, и потому он был вызван родными своими в Ареццо, где помимо многих вещей, рассказывать о которых было бы слишком долго, он выполнил несколько таких, о которых отнюдь не стоит умалчивать. В старом соборе он написал фреской три разные Богоматери, внутри же, по левую руку от входа через главные двери в ту же церковь, написал фреской же историю из жития блаженного Томмазуоло, отшельника из Сакко, человека того времени и святой жизни. А так как этот отшельник имел обыкновение носить в руке зеркало, в котором, как он утверждал, он видел Страсти Иисуса Христа, Парри изобразил его коленопреклоненным с этим самым зеркалом в правой руке, обращенным им к небу; наверху же он написал на облачном троне Иисуса Христа и вокруг него все страстные таинства, которые весьма искусно отражались в этом зеркале так, что видел их не только блаженный Томмазуоло, но и всякий, смотревший на эту картину. Выдумка эта была несомненно затейливой, трудной и столь прекрасной, что научила и позднейших живописцев изображать много всяких вещей при помощи зеркала. А поскольку я заговорил об этом, не обойду молчанием и того, что совершил однажды в Ареццо сей святой человек. А было дело так: неустанно стремясь привести аретинцев к согласию, то проповедуя, то предсказывая всякие беды, он понял в конце концов, что теряет время. И вот, войдя как-то во дворец, где собирался Совет шестидесяти, названный блаженный, видевший и раньше, как они собирались каждый день и как все, что они ни решали, шло городу во вред, дождался, пока наполнился зал, набрал полный подол раскаленных углей и, войдя туда, где заседали шестьдесят и все остальные должностные лица города, высыпал угли им под ноги и смело воскликнул: «Синьоры, среди вас огонь, берегитесь вашей гибели», – и, сказав это, удалился. И такое действие возымело по воле Божьей простодушие и доброе напоминание этого святого мужа, что он добился этим поступком того, чего он не мог достичь ни предсказаниями и ни угрозами, ибо вскоре после этого правители объединились и многие годы управляли этим городом с миром и спокойствием для каждого.
