«Молодые лангедокцы, подобно большинству жителей Средиземноморья, в глубине души — донжуаны. Много лет проходит, прежде чем они понимают, что не все женщины от них без ума. Но это признак неспособности чувствовать, которая влечет за собой явную сердечную черствость, нескромность, хвастовство в любви и так далее. Они бы рады полюбить, но им стыдно увлечься. Лангедокцы, одаренные от природы богатым воображением, либо вообще не позволяют любовному чувству проявить свои возможности, либо дают ему волю лишь в игре; будучи чрезвычайно эмоциональными и склонными вносить сентиментальность в отношения мужчины и женщины, они стараются ослабить свои чувства и оторвать их от жизни. Они одновременно и унижают, и превозносят любовь и женщину. Из страха впасть в сентиментальность они воображают себе идеальную женщину, наделенную всеми достоинствами, вдохновительницу всех добродетелей, мать и девственницу в одном лице,{297} и наконец, поскольку теория и реальность у них никогда не смешиваются, продолжают относиться к женщине как к недочеловеку.
На уровне инстинктов лангедокцы остались многоженцами и склонны, подобно трубадурам прошлых веков, делить любовь на две или три части. Наблюдательные путешественники прошлого века бывали поражены тем, что столько лангедокцев, и бедных, и зажиточных, содержат по нескольку любовниц, причем с законной супругой у всех этих женщин, как правило, прекрасные отношения, так как у каждой — свое место и особые прерогативы. К концу девятнадцатого и в начале двадцатого столетия провинциальные буржуа содержали молодых парижанок, которых навещали только раз в месяц. По правде говоря, в этой эротической роскоши присутствовала изрядная доля тщеславия. Это был род нетипичного почитания любви, считавшейся развлечением, и любви чистой, то есть «очищенной» от супружеских сантиментов, поскольку брак и страсть для южанина были несовместимы начиная с тринадцатого столетия. Склонность лангедокцев к проституткам — явление того же порядка, но еще более нетипичное. Роль лангедокских проституток — общественную и даже семейную — нельзя недооценивать. Они утешают, дают советы и часто в конце концов становятся законными женами своих клиентов.
Ныне благодаря закрытию maisorts closes[333], сексуальной свободе в отношениях между молодыми людьми, существующей под видом «товарищеских отношений», эмансипации девушек, раннему вступлению в брак,— нравы переменились, и старые идеи о делении любви на категории отмирают. Тем не менее на представления о женщинах и любви молодежь Лангедока по-прежнему смотрит как на великолепные мифы, скрывающие окутанный тайной идеал. Им по-прежнему нужна любовь в ее истинном смысле, они по-прежнему стремятся очистить ее и уберечь от «мерзкой» реальности. Любопытно, что, хотя лангедокцы всегда подвергали любовь такому скрупулезному анализу, — ни воплотить ее в жизнь в полной мере, ни даже думать о ней иначе как о чем-то чрезвычайно далеком от реальности у них никогда не получалось».
Будучи уверенной, что к молодым жителям Нормандии, например, нельзя отнести вышеприведенные слова о донжуанстве и хвастовстве, я, тем не менее, склонна полагать, что черты любви-развлечения или любви-объекта анализа с последующим отделением интеллектуальных идей от поведения в реальной жизни, окружающая любовь атмосфера неестественности весьма характерны для большинства французов (но, разумеется, не только для них одних). В национальной атмосфере, все еще перенасыщенной сексуальностью, несмотря на появление более пуританских течений, страсть заканчивается драмой, а адюльтер сворачивает в наезженную колею любви-комедии, если к нему относятся слишком серьезно или чересчур легкомысленно. Любовь, которая считается запретным развлечением, обладает особой притягательностью для романского темперамента, находящего удовольствие в нарушении законов всякого рода, не только из удовольствия кого-то надуть, но и чтобы поупражнять свою изобретательность и впоследствии похвастаться своим успехом. Однако в наши дни, когда темп жизни нарастает и ширится круг интересов и мужчин, и женщин,— у людей стало меньше времени на пустое волокитство, бывшее на протяжении многих столетий прерогативой располагавших досугом людей.
С другой стороны, экономический хаос положил конец обожествлению денег, которые всегда считались превыше чувств. Кроме того, в данный момент еще один, вероятно временный, фактор играет на руку Купидону — это общее чувство беспомощности и неуверенности среди молодежи, которая, похоже, не верит в свою возможность повлиять на события в мире или изменить их ход. Хаос может начаться рядом, за поворотом, и они отчаянно цепляются друг за друга и за прочную любовь как за единственный спасательный круг. Любовь может подняться из развалин обновленной.
На каком же уровне мы находимся? Можно ли начертить кривую развития такого сложного чувства, как любовь?
Мерка, с которой мы подходим к любви, расплывчата и неточна, в основе ее лежат моды и установления, менявшиеся от эпохи к эпохе, и мелкие детали, взятые из личных воспоминаний, литературы, истории. На основании всего этого можно сделать вывод о наличии довольно стабильной эволюции в двух направлениях: с одной стороны, никогда еще благородный идеал любви не был столь возвышенным, как в трудах некоторых современных философов, и столь нежным, как в ее широко распространенной и практикующейся супружеской форме; но, с другой стороны, достигнута столь же высокая степень вульгарности и гласности в эротике. Что до соотношения этих противоборствующих сил — fin amor[334] несомненно всегда будет привилегией аристократии сердца, ограниченного круга элиты. Но кто может сказать наперед? Человечество еще молодо и едва ли цивилизованно; каждое столетие рождает своих великих влюбленных, и большинство все так же восхищается представителями fin amor.
Так какое же будущее ожидает любовь? Жан Гиттон полагает, что любовь еще не прошла свой путь до конца. Я бы хотела пойти дальше и сказать: «Путь любви только начинается. Она полна захватывающих возможностей — мы познали лишь немногие из них». Теперь, когда нами так подробно изучен окружающий нас материальный мир, мы, быть может, сможем уделять больше времени путешествию в просторы загадочного человеческого сердца. Вопрос, заданный мадам де Ламбер, по-прежнему остается без ответа: «Множество школ открыто, чтобы совершенствовать ум, так почему бы не открыть хоть одну, где бы совершенствовалось сердце?»
Лэ о любви. Лэ — небольшая поэма.
искусство любви (лат.)
нравы (лат.)
душенька (фр.)
героическая поэма (фр.)
«Роман о Галеране»
«Хозяйка замка Куси»
«Коршун»
«Владелица Вержи»
«Четыре возраста мужчины»
«Книга о манерах»
«Ключ любви»
изысканная любовь (фр.)
«Лэ о Гигимере»
умение, ловкость, сноровка (фр.).— Здесь, очевидно, употреблено по ошибке вместо savoir-vivre — знание правил хорошего тона.
красавицы (фр.)
Еще ни один человек не умер от любви (фр.).
Любовь, ласки и Господь суть одно и то же (фр.).
«Новые похождения Лиса»
чтобы уместиться в ладонях у порядочного мужчины (дворянина) (фр.)
ткацкая песня (фр.)
в том, что она слишком много болтает с кавалерами (фр.)
Легендарная резиденция короля Артура.
поэтический спор (фр.)
причудницы, жеманницы (фр.)
Так в средневековой медицине именовались жидкие составляющие человеческого организма: кровь, желчь, слизь и черная желчь. Равновесие гуморов, по мнению средневековых медиков, было залогом здоровья человека.
это признак распутства (фр.)
что-то вроде «Курса любви»
