Субандху, второй большой прозаик, известен единственным своим произведением «Васавадатта», названным по имени героини, о бурном романе которой с принцем Кандарпакету он повествует. В отличие от Дандина, Субандху отличался не мастерством повествования и создания живых образов, а прежде всего утонченностью своих описаний и виртуозностью владения словом. Роман состоит из сменяющих друг друга картин, слабо соединенных сюжетом; каждое описание представляет собой одну-единственную фразу, которая занимает две, а то и более страниц. Они изобилуют стилистическими фигурами, игрой слов, аллитерациям и ассонансами. Адекватный перевод этого романа невозможен, так как его подлинное литературное значение неразрывно связано со стилистическими канонами, по которым он создан. В европейской литературе ему более близки по стилю и концепции такие произведения, как «Эвфуэс» Вильяма Лили,[13] «Критикон» Бальтазара Грациана или романы эпохи позднего Ренессанса.
Стиль Баны, будучи очень близким стилю Субандху, между тем сильно от него отличается. Помимо того что его мастерские описания свидетельствуют о нем как о чутком наблюдателе, в «Сказании о Харше» («Харшачарита») и «Кадамбари» сама личность автора прорывается сквозь повествование. Кроме того, в «Сказание о Харше» помещен единственный в санскритской литературе автобиографический фрагмент. Бана происходил из семьи зажиточных брахманов и очень рано остался без матери; в четырнадцатилетием возрасте он потерял отца и, когда закончился траур, пустился в разгульную жизнь. Он с большой теплотой вспоминает товарищей своей бурной молодости, с которыми бродил из города в город, вращаясь в кругах тогдашней интеллектуальной богемы. Его знакомства были удивительно разнообразны; он водился с различными аскетами, ортодоксами и иноверцами, литераторами, актерами, музыкантами, врачами, даже с простонародьем из низших каст. Список друзей Баны, упоминаемых вперемежку, без какой-либо дискриминации, вполне способен доказать, насколько ничтожны были кастовые предубеждения для просвещенного человека. Автор не вдается в подробности своих приключений, но так или иначе они приводят его ко двору Харши, где он по неизвестной нам причине оскорбил царя. Позже он на время вернулся на родину, где вел мирную жизнь сельского брахмана; но вскоре Харша призвал его обратно ко двору. Поначалу Бана был встречен очень холодно, но постепенно вновь вошел в милость.
Несмотря на свою глубокую религиозность, Бана в течение жизни отошел от ортодоксальной религии и сохранил бунтарский дух своей безрассудной молодости. Он не боялся высказывать суждения, которые могли повредить ему в глазах его царственного покровителя: так, он осуждал доктрину божественности царской власти как низкое подхалимство и объявлял варварской и безнравственной теорию об искусстве управления макиавеллиевского толка, которая в Индии была связана с именем Каутильи. Некоторые отрывки его произведения свидетельствуют о явной симпатии к бедным и незнатным — чувство очень редкое для литературы Древней Индии. При этом он был превосходным наблюдателем. Богатство стиля и острота наблюдений роднят его скорее с авторами XX в., чем с другими индийскими писателями древности.
«Сказание о Харше» рассказывает с относительной достоверностью о важных событиях, которые привели Харшу на трон; между тем в тексте есть очевидные преувеличения и неточности, способные возмутить историка. «Кадамбари» является, возможно, сознательной попыткой посостязаться с «Васавадаттой» Субандху. Этот роман состоит из объединенных сложной интригой историй. В нем повествуется о перипетиях, в которые попадают на протяжении нескольких последовательных жизней две влюбленные пары, разделенные судьбой. Это произведение, оставшееся незаконченным, было продолжено сыном автора, о чем неоспоримо свидетельствует его неловкое перо.
После Баны создается множество романов в прозе того же жанра и появляются романы гибридного жанра — чампу, в которых проза чередуется со стихами и которые имели неравноценное литературное достоинство.
К прозаическим произведениям можно отнести также басню, первые образцы которой появляются в палийских джатаках. Эти энергичные короткие рассказы, персонажами которых часто выступают говорящие животные, нередко аналогичны столь популярным басням Древней Греции, так что не раз поднимался вопрос о влияниях. Прямое литературное заимствование кажется маловероятным, можно лишь предположить, что некоторые сюжеты имеют общий ближневосточный источник. Каким бы ни было происхождение этих историй, индийский фольклор оказал определенное влияние на западную литературу, так как один из знаменитых сборников индийских басен «Панчатантра» был переведен на пехлеви, или среднеперсидский язык, в VI в. Этот перевод позже лег в основу сирийских, а еще позже, в VIII в., — арабских версий. Одна из этих последних была переведена на иврит, греческий и латинский языки, и через них эти басни распространились по всей Европе. Второе издание «Басен» Лафонтена (1678) уточняет, что дополняющие его произведения частично взяты из рассказов индийского мудреца Пилпая, то есть Видьяпати, мудреца, который, согласно одной из гипотез, являлся автором «Панчатантры». Не только басни, но и приключения Ренара — тема, общая для фольклора многих европейских стран, — были вдохновлены в большой степени сборником Пилпая. Другие индийские сказки, в том числе некоторые вставки из «Брихаткатхи», достигли Запада: сборник «Тысяча и одна ночь» позаимствовал некоторые свои сюжеты и темы у литературы Индии — например, ряд чудесных приключений Синдбада-морехода.
«Панчатантра» («Пятикнижие»), содержащая политические инструкции, создавалась с расчетом на царей и государственных деятелей. Ее истории вставлены в единую повествовательную рамку: царь, огорченный дурными наклонностями и глупостью своих сыновей, поручает их воспитание мудрецу, который исправляет их за шесть месяцев, рассказывая им басни. Книга включает несколько версий разной длины и достоинства; большая ее часть составлена в прозе с включением множества стихотворных вставок. Наиболее знаменитая из этих версий — «Хитопадеша», «Полезные наставления», приписанная некому Нараяне и составленная в Бенгалии в XII в. Произведение создавалось как «книга для чтения» для изучающих санскрит и по сей день выполняет эту функцию. Ни один школьный учебник не может сравниться с ним в эффективности. Дидактическая цель, которую преследовал автор, уберегла его от претенциозности и педантичности, которыми иногда отмечены некоторые произведения этой эпохи; его стиль прост и ироничен, щедро приправлен афоризмами в стихах. Его этика своеобразна, ибо он в основном поощряет осторожность и соблюдение личного интереса, а не альтруизм.
Палийская литература
Язык пали ближе к повседневному языку, чем санскрит. Стиль авторов, пишущих на пали, в целом проще, но, хотя у них и встречаются очень красивые пассажи, канонические палийские рукописи зачастую слишком прозаичны и однообразны. Одни и те же шаблоны, одни и те же описания, нередко многословные и пространные, часто повторяются. Но в то же время повествовательные фрагменты канонических палийских текстов обычно высокохудожественны. Так, «Джатаки» («Рождения») представляют сборник сказок, анекдотов, поэм и баллад, которые, взятые из разных источников, были канонизированы как относящиеся к предшествующим воплощениям Будды. Время составления этих сборников определить очень трудно; думается, что некоторые джатаки существовали во II или в III в. до н. э., как о том свидетельствуют барельефы в Бхархуте и Санчи.
«Песни монахов» («Тхерагатха») и «Песни монахинь» («Тхеригатха») образуют сборник поэм, приписанных без всякого основания великим ученикам Будды, стоявшим у истоков общины. Стиль этих поэм проще, чем у придворных санскритских поэм, и в нем обнаруживается влияние народных песен.
За исключением канонических текстов, палийская литература развилась к V в., главным образом на Цейлоне, и была представлена разнообразными жанрами: назидательные рассказы в прозе и стихах в духе хинаяны, исторические хроники, такие как «Дипавамса» и «Махавамса».
Пракритская литература
Канонические джайнские рукописи до начала нашей эры записывались на пракрите или на его наречиях. В целом они не имеют большого литературного значения. Подобно самому джайнизму, они строги, как палийские произведения, и воспроизводят одни и те же клише и растянутые описания, которые некогда, без сомнения, имели мнемотехническое значение. Непрерывные упоминания о тиртханкарах, набожных монахах, могущественных царях, богатых купцах, процветающих городах даются в неизменно идентичных выражениях на всем протяжении канона, придавая тексту сухой и безжизненный вид. Более образный, чем в палийской литературе, язык тяготеет к лирической санскритской литературе.
