— Тут надо кое-что исправить, — сказал он. — Мясо везем в тушах, а в накладной оно значится как разделанное.
— Тебе какая разница?
— То есть как? Цена ж ему разная.
Казачука не послушали. Он пошел к директору и там произнес слово «очковтирательство».
— Ну, вот что, — ответил Моисеенков, — не твоего это ума дело. Ты вези, брат, свой груз и сдавай.
— Да как же, Андрей Максимович?
— А вот так. Есть указание, — директор многозначительно показал большим пальцем куда-то вверх и назад.
— Понял?
Экспедитор понять ничего не понял, но распоряжение выполнил. Потом подобные вещи стали повторяться. Это директору столовой было нужно, чтобы «дать план». Казачук написал обо всем куда следует. Назначили комиссию. Все подтвердилось, и директору столовой объявили выговор.
— Ну, подожди же у меня, — сказал директор.
Через некоторое время экспедитор Казачук был уволен. Он обратился в местный комитет. Всю эту историю разобрали, обсудили и предложили восстановить Казачука на работе — без профсоюзного органа нельзя уволить человека. Директор не противился. Вообще он вел себя по отношению к своему «недругу» вполне корректно. А строптивый экспедитор на одном из партийных собраний вновь открыто заявил о махинациях, которые совершаются в столовой. Он никак не мог уразуметь «высших интересов», на которые ссылался директор.
Прошло еще некоторое время, и Казачука вновь уволили с работы. На сей раз с согласия месткома. Причина — сокращение штатов. Между прочим, никакие штаты в то время не сокращались, но приказ именно так формулировал причину увольнения — по п. «а» ст. 47 КЗоТ. Нет, теперь Моисеенков не самоуправствовал. Наоборот, он будто бы и не причастен был к увольнению. Он только заботился о сокращении штатов, о высших государственных интересах. Фамилию кандидата на увольнение назвал местком.
Это точно. Только член месткома заявил на следствии:
— Мне лично директор говорил, что уволить надо Казачука…
Обычный трудовой конфликт? Так откуда следствие, спросите вы. Оно началось, ибо народный суд Дзержинского района восстановил Казачука на работе, постановил взыскать в его пользу деньги за вынужденный прогул с директора, а прокуратура возбудила против Моисеенкова уголовное дело. За грубое нарушение прав гражданина, за попытку зажать критику, за самоуправство. В обвинительном заключении это выглядело так:
«За незаконное увольнение из личных побуждений».
Вообще-то говоря, не только обвиняемый был не согласен с выводами следователя, но и некоторые другие тоже. Не то, чтобы они отрицали вину Моисеенкова. «Виноват, конечно. Никому не позволено нарушать законодательство о труде. И критику уважать надо. Что и говорить — самоуправство. За это следует взгреть, кто ж спорит. Но, чтобы уголовное дело заводить, — это, знаете ли…»
У нас, между прочим, сложилось как-то так, что некоторые статьи уголовного кодекса оказались забытыми, что ли. Формально-то они действуют. А вот на практике много ли осуждено махровых волокитчиков? Таких, о которых столь жестко и гневно говорил Владимир Ильич, требуя уголовного наказания? Нет, днем с огнем не сыщешь. Статья же соответствующая «действует».
А правомерна ли такая терпимость? Можно ли прощать бюрократа, который не одному человеку причинил неприятности. Или вот эта самая статья уголовного кодекса, по которой судили Моисеенкова. Она тоже почти не действует. Между тем преступление, совершенное директором столовой, — одно из самых нетерпимых должностных преступлений.
Согласен, схватить за руку такого преступника бывает нелегко. Кто-то почему-то не понравился подобному самоуправцу, но он ведь его просто так не уволит. Нет, он даже похвалит человека, скажем, за критику. Давай, брат, не стесняйся. Критику я люблю. А потом — «сокращение штатов». Да еще издевка: «Есть указание аппарат совершенствовать. Газеты, небось, читаешь?» Писал же Моисеенков в Московский городской суд, жалуясь на то, что с него взыскали 60 руб. за вынужденный прогул уволенного:
«Решение народного суда считают противоречащим интересам государства (!)».
В арсенале зажимщика критики средств немало: это и липовое сокращение штатов, и «по собственному желанию», и пара выговоров неугодному сотруднику, и перевод на такую должность, с которой «критикан» явно не справится. Очень трудно, согласитесь, бывает поймать такого. И право же, молодцы товарищи из прокуратуры Дзержинского района Москвы, что «изловили-таки» злостного нарушителя советского трудового законодательства и отдали его под суд.
Не знаю, ведал или нет Моисеенков, что творил, но творил он очень гадкие вещи. Что значит — вот так ни за что уволить человека? Значит поставить человека перед дилеммой: или смирись с несправедливостью, или влезай в долги, чтобы содержать семью, пока будешь с несправедливостью бороться. Эту борьбу, как правило, зажимщик критики проигрывает. Но сколько сил, времени, нервов тратится ради победы. И часто это бывает «пиррова победа»: добился человек справедливости, но столько мытарств претерпел, что лучше бы и не связывался, лучше бы сразу плюнул на все.
Вот почему нельзя прощать таким, как директор столовой Моисеенков. Их надо судить уголовным судом. И Моисеенкова судили.
Свидетели, а также материалы дела полностью подтвердили обвинение. На процессе справедливо подчеркивалось, что содеянное подсудимым противоречит и закону, и морали советского человека, нашим общественным принципам, этике руководителя.
Прокурор и судья хотели, чтобы Моисеенков уразумел эту сторону дела. Тот же твердил одно:
— Виновным себя не признаю. За это судить нельзя. Я буду жаловаться.
Он жалуется. Московский городской суд оставил приговор без изменения — год исправительно-трудовых работ.
— Буду жаловаться в Верховный суд, — грозит Моисеенков, — так нельзя…
Нет, все-таки можно. И даже нужно. Как свидетельствует статистика, значительное количество трудовых дел в судах решается не в пользу администраторов. Я далек от мысли, что все эти случаи — результат злостного, сознательного нарушения трудового законодательства и что каждого конфликтующего администратора надо отдавать под суд. Это было бы несправедливым. Ведь часто случаются действительные ошибки, бывает, что и дирекция не соразмерит меру взыскания, а иногда суд просто делает снисхождение человеку.
Но если бесспорно установлено, что рабочий или служащий уволен «из личных побуждений», что это месть, расправа за критику — в этом случае нельзя быть снисходительным. Нарушать законы, ущемлять права гражданина — преступление. А за него полагается отвечать по всей строгости.
Между прочим, бездействие закона в подобных случаях как раз и рождает неуважение к нему. Всем известно, что, если человек украл или схулиганил, возмездие наступит, разве что удастся скрыться. Но и скрываясь, вор или хулиган чувствует силу закона, съеживается от ожидания кары. А люди, совершая деяния, подобные тем, за которые отвечал Моисеенков, даже удивляются, когда меч закона карает их, чтобы наказать это зло и предотвратить другое.
С другим редким случаем уголовного преследования я встретился в г. Николаеве. Тогда тоже все были удивлены.
Обвиняемый возглавлял одно из крупных домоуправлений города и был крайне шокирован, когда получил повестку о вызове к следователю по «своему делу».
— Уголовное дело? Против меня? Это недоразумение. Я что, крал? Хулиганил? Грабил на большой дороге?
— Не то, не другое и не третье, — ответил следователь. — Вас привлекают к уголовной ответственности за бюрократизм…
— Что-о-о???
В постановлении о возбуждении уголовного дела сказано:
«В течение длительного времени в домоуправлении № 5 допускалось формально-бюрократическое отношение к заявлениям трудящихся. Отсутствовал учет жалоб. Управляющий домами ставил на заявлениях резолюции, но не контролировал их выполнение. Из 68 проверенных заявлений 43 не разрешены, а гражданам не дано никакого ответа».
По делу прошли 32 свидетеля, и все подтвердили вину подсудимого. Но когда выслушали приговор, то большинство ахнуло:
— Да нешто за это судят?
Такого рода судебные прецеденты вызывают обычно очень широкое общественное звучание, их положительное значение бесспорно. Они заставляют всех независимо от ранга помнить, что закон писан для всех. Причем уголовные процессы по таким делам имеют большое воспитательное значение, они серьезно подкрепляют, делают реальной ту идею, что самоуправство, халатность осуждаются в нашем обществе не только морально, а и преследуются уголовным законом. Важна ведь не только идея правосудия, его возможность. Впечатление производит реальное применение закона. Сила делает закон авторитетным; справедливость, вооруженная мечом, справедлива до конца.
