Бездействие не только инертно, оно бывает вредно; бездействие в иных случаях далеко не нейтрально: оно чревато самыми неприятными последствиями. Бруно Ясенский эпиграфом к своей последней незаконченной книге взял такое изречение:
«Не бойся врагов — в крайнем случае они могут убить. Не бойся друзей — в крайнем случае они могут предать. Бойся равнодушных: с их молчаливого согласия совершаются на земле и предательства и убийства».
В известной степени это относится к закону. Его статьи, коль скоро они не применяются, не просто оставляют безнаказанными преступные деяния, они поддерживают, питают самую идею безнаказанности, поощряют произвол. Поэтому в данном случае бездействие отрицательно активно.
Быть может, именно тот факт, что какие-то статьи оказались забытыми, порождает представление у обывателей, будто Советское государство карает лишь значительные, опасные преступления. Мелкие же нарушения вроде бы и не подзаконны. А то, что наказания за них предусмотрены соответствующими нормами права, — это де анахронизм или так — формальность.
Подобные взгляды основываются на том, что некоторые нарушения закона кажутся мелкими, незначительными. Однако в правосудии, как и в медицине, нет мелочей. Как бы мы посмотрели на врача, который, установив отклонение от нормы в организме, сказал бы больному: «Это чепуха, пока ничего серьезного нет». То же и в сфере применения права. Если примириться с «мелкими» преступлениями, можно лишь поощрить более крупные, поощрить хаос в общественной жизни. Только нетерпимость в большом и малом, когда речь идет о законе, способна создать атмосферу законности, дыхание которой будет живительно для здоровой общественной жизни и смертельно для всяческого произвола.
Но для этого закон должен действовать без компромиссов, с неумолимостью закономерностей природы: что бы ни случилось в мире, а за весной придет лето, за утром — день. Какие бы обстоятельства ни возникли, за преступлением должно следовать наказание, за решением суда — исполнение, за антиобщественным деянием — возмездие.
Да, каждый человек, который занимает какой-нибудь пост, большой или маленький, обременен многочисленными заботами, и, вполне естественно, должностное лицо любого ранга считает свои заботы и дела наиболее важными. И это правильно. Это говорит о добросовестности работника, о желании сделать свое дело как можно лучше.
— Мне за это государство зарплату платит, — нередко можно услышать слова, — и я свое дело делаю, мне сантиментами некогда заниматься. Мне задание выполнить, а на остальное наплевать.
Не хочу вовсе осуждать авторов этих сентенций. Наоборот, если каждый столь рьяно будет выполнять обязанности, которые ему поручены, за которые он зарплату получает, это же прекрасно будет. Этого мы добиваемся в нашей повседневной деятельности.
И лишь в одном случае самый лучший работник, самый горячий патриот своего дела, своего производства, своей фирмы должен пасовать — когда его стремления и старания расходятся хотя бы с одним требованием закона. Ему может казаться, что закон — помеха, что требования его формальны, несущественны. Повторю вслед за незабвенным Козьмой Прутковым:
— Не верь глазам своим!
Требования закона (не будем брать исключения) основаны на опыте, обсчитаны теорией, взвешены практикой. Если тебе кажется, что твоим благим намерениям мешает закон — не спеши его отвергать и критиковать. Оглянись во гневе — быть может, не столь уж благи твои намерения.
Помню, в газете был напечатан фельетон. Основой послужил такой случай. Некий бульдозерист в пьяном виде сел на свой агрегат и помчался по селу. Сбил угол дома, перепахал чей-то огород, уничтожил несколько яблонь. Хулигана задержали и осудили. При этом ему был предъявлен гражданский иск на крупную сумму за причиненный ущерб. Суд, однако, иск к бульдозеристу отверг. Он объяснил, что взыскать сумму ущерба надо с треста, коему принадлежал бульдозер. На недоуменный вопрос: почему же не с хулигана, — ответил коротко: таков закон.
Ох, уж отыгрался фельетонист! Бульдозерист ладно, напился человек, чего не бывает. Но судья-то хорош! Вместо того, чтобы заставить раскошелиться хулигана, на трест сваливает! Будто это управляющий трестом дома крошил, а хулиган, значит, в сторонке? На закон ссылается? Интересно, что ж это за «закон»? И кого же он, этот странный закон, поощряет?
Словом, много было расставлено восклицательных и вопросительных знаков. А потом стали разбираться на трезвую голову. И оказалось, что очень мудр и справедлив закон. И охраняет он прежде всего интересы граждан, пострадавших от пьяного дебошира. Ну, когда там они получат возмещение ущерба от бульдозериста, который в тюрьме сидит. Закон же их адресует к тресту — владельцу бульдозера, который явился причиной ущерба. Трест обязан все выплатить, а уж сам он пусть возмещает убытки со своего непутевого работника.
Вот таков закон, достойный всяческого уважения. Этим я хочу и закончить главу: подождите на зеркало пенять в случае, если вам кажется, что закон мешает вам хорошее дело делать. Посмотрите, хорошее ли дело и хорошо ли делаете. А уж потом можно подумать о законе: может быть, он хороший и не нуждается в изменении.
Известная поговорка: «Не красна изба углами, а красна пирогами» — в сущности рождена бедностью. И углами должен быть хорош наш дом. Любой. Храму же Фемиды полагается быть великолепным во всех деталях, ибо, как нигде, в правосудии, быть может, важна не только суть, а и форма его отправления. «Формализм и торжественность необходимы при отправлении правосудия, чтобы ничего не оставить на произвол судьи, чтобы народ знал, что суд творится на основании твердых правил, а не беспорядочно и пристрастно», — таково старое правило.
Есть что-то в своем роде торжественно-спокойное, когда совершается ритуал правосудия. Установленная законом процедура судебного заседания, каждая ее деталь направлены на то, чтобы утверждать справедливость.
Советское правосудие, охраняя интересы общества, жизнь, честь и достоинство граждан, предусматривает одновременно и право на защиту. Поэтому неискушенным людям бывает странно, когда, скажем, убийца или другой человек, совершивший самое гнусное преступление, задает вопросы свидетелям или потерпевшим, когда судья, прокурор или адвокат выясняют, кто как стоял, да у кого что было в руках, да кто это видел и видел ли точно.
— Все ясно, — иногда слышишь реплики, — зачем все столь усложнять?
Однако демократизм нашего судопроизводства как раз и состоит в том, чтобы гарантировать наиболее верную оценку событий, составляющих существо дела, а для этого очень важно скрупулезное соблюдение всех процессуальных норм, культура судебного процесса. Не случайно В. И. Ленин говорил, что за законность надо бороться культурно.
В г. Владимире Коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР в выездном заседании слушала дело об убийстве сельского активиста. Подготовили большой зал. На сцене поставили три кресла с гербами, сделали скамью подсудимых, отвели места для других участников процесса. Публика в кулуарах перешептывалась: «Сегодня процесс будет необычный, все даже торжественно как-то». И первая мысль, которая пришла еще до начала заседания, складывалась так: «Почему же это исключение? Любой судебный процесс требует такого же торжественного (пусть он будет мал по размерам) зала и таких же робких перешептываний публики. Не спектакль разыгрывается — жизнь ставит драму».
Потом начался сам процесс — не стану пересказывать суть дела. Меня привлекали обстановка и формы, в которых отправлялось правосудие. Все тут было четко и торжественно от спокойного, тактичного, умного ведения процесса председательствующим до строгих действий коменданта суда, обеспечившего в зале, где собралась не одна сотня людей, особую тишину и почтительность.
Да, главное в правосудии — как полно будет установлена истина и насколько справедливый приговор или определение выносит суд. Однако очень важно, например, где постановляют судьи свой приговор. Увы, не то, чтобы мы вообще забыли об этом немаловажном обстоятельстве, а как-то закрыли на него глаза: главное, мол, содержание, а не форма и т. д. Фемида, увы, прописана кое-где не в подобающих ей храмах, а — как бы это помягче? — в явно неприспособленных помещениях.
Не блестящую прописку долгое время имела она и в грузинском городе Рустави. Юристы смирились со своим положением и даже не роптали. Депутаты из городского Совета, члены постоянной комиссии по социалистической законности время от времени с завидным, впрочем, постоянством возвращались к этому разговору.
— Знаем, знаем, — отвечали им, — но есть первоочередные объекты, а денег и фондов нет.
